Беноццо Гоццоли. Святой Антоний Падуанский. Фреска из базилики Санта Мария Арач
Ради интереснейших памятников деятельности Космати следует предпринять поездку в городок Чивита Кастеллана. Паровой трамвай ходит туда из Рима от Понте Маргерита. Дорога проложена по правому берегу Тибра. Она пересекает сначала Кампанью и углубляется затем в холмистую область южной Этрурии. Этими же местами у подошвы горы Сорактэ проходила римская Via Flaminia. До сих пор еще из окна вагона можно видеть между Риньяно и Сант-Орете ее базальтовые черные плиты. Здесь двигались некогда толпы варваров, шедшие на Рим, и видевший это шествие день за днем, год за годом одинокий монах, живший в те времена на вершине Сорактэ, вел свою летопись великого переселения народов.
Фрагмент фрески Пьетро Каваллини в базилике Санта Мария Арачели. Фото Anthony Majanlahti
Зимой какая-то особенная мрачность свойственна холмам и предгорьям Сорактэ, вокруг Чивита Кастеллана. Низко спускающиеся облака придают этой местности что-то зловещее и колдовское. Жившие здесь этруски никогда не были просто жизнерадостным и светлым народом. Их некрополи и остатки их городов до сих пор кажутся обиталищами темных божеств и волшебников. Чивита Кастеллана также представляет собой не очень веселое зрелище. Небольшой город расположен на чрезвычайно высокой скале, обрывающейся со всех сторон совсем отвесными стенами, в которых чернеют отверстия этрусских некрополей. Зеленые речки, питаемые туманами Сорактэ, шумят на дне глубоких оврагов. Никакой растительности нет в городке, только один сплошной коричневый камень. Самое большое здание здесь – замок, много веков служащий тюрьмой. На угловой башне его водружен герб с быком, папской тиарой и апостольскими ключами – герб папы Борджия. Печальный синеющий массив Сорактэ господствует над всеми видами из Чивита Кастеллана.
Но приехавший сюда ради Космати путешественник прежде всего, естественно, стремится к собору. Римские мастера потрудились здесь немало. Отличная архитектура портала и многочисленные разнообразные мозаики его принадлежат им. Удивительные химеры в церковном хоре также сделаны ими, и, может быть, одна из этих химер, грызущая человека, является свидетельством каких-то старинных грехов, терзавших бедных художников, которые оставили над портиком собора свою мозаичную подпись: «Magister Iacobus civis Romanus cum Cosma Hilio Suo carissimo Fecit opus anno domini MCCX». Впрочем, какие грехи могли быть у этих простодушных, добрых и тщательных мастеров! Христианский Рим миновал уже тысячелетие своего существования, а их искусство все еще оставалось делом первобытно-христианской души, живым образом amina naturaliter Christiana.
Бари
Нет ничего более странного, чем два Бари, новое и старое, расположенные совсем рядом, вплотную и, несмотря на то, не имеющие никаких общих черт и даже живущие совершенно отдельною жизнью. Новое Бари молодо, оно насчитывает немногим больше ста лет, начав строиться в короткие и счастливые для юга Италии годы Мюрата. С шестидесятых-семи-десятых годов постройка приняла американский темп, рост города и поныне не остановился. Сейчас это сеть пересекающихся под прямым углом широких улиц, обставленных домами, больше всего похожими на дома народных улиц какого-нибудь нового римского квартала, или средней руки столицы южноамериканского штата, или маленького государства. Очень оживленно, очень торгово, очень житейски обыкновенно, не слишком грязно, и, к счастью, нет никаких особых претензий на пышность, которые так портят кварталы нового Рима и нового Неаполя.
Базилика Святого Николая. Бари
Совсем рядом с этим трудолюбивым и мирно вульгарным городом старое Бари – лабиринт узких переулков, живописнейших дворов, разрушающихся от дряхлостей палаццо, древних лавочек, черных и суровых церковных средневековых стен, арок с облупившимися гербами, веревок с развеваемым морским ветром бельем, витых балконов, увешанных связками желтых тыкв и красных помидоров – романтика, нищета, неописуемая грязь, лохмотья, жизнь семнадцатого века бок о бок с двадцатым.
Рисунок И. Репина. «Николай Мирликийский избавляет от смерти трех невинно осужденных»
Для живописца старое Бари находка, и наш художник, пораженный такой неожиданностью, немедленно находит для себя пищу: расположившихся кружком на соломенных стульях черноволосых женщин, великолепную наружную лестницу, театрально обегающую смрадный двор, гирлянды сушащихся овощей под полно и смело очерченной мраморной аркой. Оставив его, я кружу еще по тупикам и петлям улочек, выхожу к морю над лежащим внизу с этой стороны малым рыбачьим портом. Уже смеркается, и мне хочется успеть зайти в храм Святителя Николая (XI-XIII вв.). Огромная романская базилика, неф ее возвышается высоко над распустившимся для нее ульем старого города – именно неф, корабль, как называется это вполне точно и в русской архитектуре. Внутри совершенная темнота, ни души. Шаркая туфлями, спешит ко мне старый церковный сторож. Его радость при виде меня свидетельствует о не слишком большом наплыве посетителей. Правда ли это? Старик вздыхает и покачивает головой, времена сильно изменились. Он предлагает прийти завтра в храм.
На другое утро я возвращаюсь к Сан Никола. В церкви опять никого. В крипте месса над гробницей Святителя: две-три старухи, коленопреклоненные у отполированных прикосновениями былых посетителей деревянных скамей. В ризнице дежурный священник продает образки и запечатанные воском флаконы с целебным миром. Покупателей, жертвователей нет. Где пилигримы, где русские паломники, где благочестивые славянские люди с того берега Адриатики, где рыбаки, ищущие защиты и помощи у своего святого, заступника путешествующих, и плавающих, и плененных?
Статуя Святого Николая рядом с церковью Святого Николая Чудотворца. Бари. Скульптор В. Клыков
Что это, случайность, обманчивое, неверное впечатление? Не думаю, судьба храма ведь так естественно общая с судьбой старого Бари. Жизнь там – на не имеющих никакого облика улицах нового города, в лавках и конторах, в порту и в префектуре, в редакциях газет, в светских школах, на почте, на центральной станции, в Камера ди Коммерчо. Здесь – только история, только прошлое, уходящее, ушедшее, в сущности, но еще торжественное в своих камнях, песнопениях, верованиях и словах молитв.
Святой Николай Чудотворец
Тем, кто в последние годы говорит о возрождении церкви, можно дать совет выйти из замкнутых интеллектуальных кружков, где слишком легко слагаются те или иные суждения, и поискать впечатлений на самом месте исторических святынь. Народная толпа отхлынула от церковных стен, ушла от них, осела где-то подальше, как ушло новое Бари от старого, как оседает новый Рим где-то совсем независимо от святого Петра. Народ должен жить жизнью нашего времени, той жизнью, которую, когда создавали, не очень его и спрашивали. Его ли вина, что в этой жизни как будто и нет уже места и для святого Петра, и для святого Николая!
Святой Николай – помощник и покровитель рыбака на Адриатических берегах, он заменил Посейдона. Но вот не пройдет много лет, как на тихой глади Адриатики и Ионии застучит мотор. Глаз рыбака перестанет искать ветер по горизонту; живой в дыхании моря парус станет воспоминанием. Еще одна связь человека с природой будет разорвана, еще один миф уступит место цене бензина и числу лошадиных сил. Для тех поколений, которые вырастают ввиду столь явных, столь жизненных механических могуществ, какое значение могут иметь миф о великом морском божестве и легенда о великом христианском святом?
Почти девятьсот лет прошло с того дня, как предприимчивые апулийские мореходы, подражая венецианцам, привезли в Бари мощи святого Николая из Мир Ликийских в то место, где при норманнских королях был сооружен грандиозный храм, образец всех романских соборов Апулии. Девятьсот лет – какая глубина, какой омут истории! И эту глубину ощущаешь так разительно здесь именно оттого, что рядом с лепящимся вокруг храма старым Бари расположилось отдельное, точно отрезанное ножом, новое Бари. Вглядимся же в него с неменьшим вниманием: ведь это тоже история, собственная наша история. По счастью, нам не дано бывает видеть то, что есть, с такой же смелостью, с какой умеем мы видеть то, что было, ибо какая не замутится ясность от взгляда в наше страшное, окаянное время.
Митрополит Вениамин (Федченков). На «Северный Афон». Записки студента – паломника на Валаам
Гпава 1
Валаам. На верхней палубе. Бесплатный комик. Кругом вода. «Пропимшись и заблудимши». Коневец и его «достопримечательности». «Водные» ирмосы. Кронштадтская собака. Земля! Земля! «Владыка здесь». Кладбище и храм. «Падший» послушник и «Святой остров». Никольский скит. Студент-послушник. Всенощная. Обедня и Сердоболь.
Еще зимой несколько человек из нас начали толковать о весеннем путешествии компанией. Иные предлагали прокатиться по Волге, – да карманы у нас были тощи, как фараоновы коровы; другие указывали юг, но «коровы» и здесь помешали. И вот нашли такое место, где удачно соединилось интересное паломничество со средней толщиной карманов, – это Валаам. Каких-нибудь рубля два-три на билет на пароходе, заманчивый путь по реке Неве и Ладожскому озеру-морю, да еще – самое главное – религиозная окраска, – все это было на стороне Валаама, и паломничество было решено. Как только свалим с плеч последний экзамен – дело было в мае, страдном для учащихся, – тотчас на пароход, – толковали мы. В самом деле, после спешных ответов экспромтом собрали мы корзину, кое-чего захватили; и, конечно, по обычной молодой беспечности, позабыли самое главное – хлеб насущный. Но молодежь плохо рассуждает: лишь бы сейчас сыт был, а завтра – что Бог даст.
А. Куинджи. «Ладожское озеро»
Извозчики повезли нас к Валаамской пристани – что на Калашниковской бирже, около церкви Бориса и Глеба. С какой-то верой в интерес-ность будущего, с ожиданием впечатлений от неизвестных еще картин, – мы энергично вскочили на плавучую пристань. Тотчас были куплены билеты, и ими, так сказать, начали путешествие. Уложили свои вещи и опять выскочили на пристань. Попрощались с провожавшим нас товарищем и хотели было спокойно вернуться на пароход, – как вдруг заметили у кассы две унылые физиономии в одеждах богомолок-черни-чек. Отец кассир – валаамский инок – спокойно и решительно заявил, что даром их не повезут. Я подхожу к ним.