– В чем дело?
– Да вот, родимый, на Валаам хотели было пробраться, да денег не хватает!
– Сколько вам нужно?
– Хоть бы с ру-у-блик! – жалобно протянула одна из них. На лицах их написана была и печаль от безденежья, и надежда на помощь, и неуверенность в ней.
Я тотчас обратился к товарищам с предложением помочь, – и через полминуты в руках паломниц был лишний полтинник. Оказалось, что и его было достаточно к имевшейся у них сумме, – так как отец кассир дал им после добавки льготную контрамарку. С какой радостью не пошли, а прямо побежали они по трапу на пароход! Сколько благодарности за один лишь полтинник светилось в их глазах!..
А. Куинджи. «На острове Валааме». 1873
Суетня все усиливалась… Начали готовиться к снятию парохода с якоря. Раздался властный и хладнокровный голос капитана финна, зазвенели где-то электрические звонки, с шумом был вытянут якорь, покрытый гадкими червями, разбухшим зерном и вонючей грязью.
…Раздался второй звонок… Сняли трап. Провожавшие что-то шумели отъезжавшим, делали предостережения, высказывали пожелания счастливого пути… Гам был невообразимый. Раздался третий звонок. Зашумели винты, вспенилась у кормы вода, и пароход – еле заметно – тронулся в путь-дорогу. Почти все сняли фуражки, шляпы и начали креститься на церковь Бориса и Глеба. С пристани тоже крестились и крестили отъезжавших. Не обошлось, конечно, без слез. Две-три женщины утирали платками глаза и нос, махали отъезжавшим… В это время пароход успел развить порядочную силу – и мы поплыли довольно быстро против течения Невы. Было уже часов десять с половиной утра… День выдался замечательно ясный, редкий для северной столицы даже в мае. Дул маленький ветерок, но он бежал за нами и равнялся по быстроте пароходу; поэтому для пассажиров казалось совсем тихо: только небольшие волны говорили, что мы обманываемся.
Тотчас после отхода парохода мы забрались на верхнюю палубу, значившуюся, по объявлению, только для пассажиров первого класса. А мы имели лишь второклассные билеты; да и то, признаться, зря лишь деньги истратили: в третьем – почти все равно. Вместе с нами забрались и третьеклассники – человек пять, и лишь один имел законное право на верхнюю палубу.
Но неравенство финансового положения не препятствовало «зайцам». Один из третьеклассников – несколько подвыпивший, с красной, видимо спившейся физиономией, оказался порядочным остряком, что и выказывал перед верхнепалубной публикой. Видимо, он чувствовал себя здесь полнейшим хозяином.
– Вы чем занимаетесь? – спрашивает наш остряк у собеседника, лукаво щурясь и играя то глазами, то губами, то вдруг насупившись, как отставной философ.
– Торгуем мучными товарами! – отрывисто отвечает тот, видимо недовольный, к тому же психически больной, как оказалось после.
– Татарами? Скажите, пожалуйста?! Почем же с пуда? – перевирает остряк.
– Товарами, а не татарами-с! – в раздражении обрывает больной. – Нужно слушать, а не глазами хлопать!
– Лопать? Да пожалуй, пора и лопать! Шурка! – обращается герой к товарищу, – пойдем лопать!
– Болван!.. – отрезает взбешенный собеседник.
«Болван», ничуть не сконфузившись, на минуту замолкает, чтобы, собравшись с новыми силами, продолжать изводить нервного больного и потешать себя и публику удачными, хотя подчас и глупыми рифмами…
А пароход в это время знай себе бежал вверх.
…Вот плывут мимо нас фабрики, заводы. Вот Невский судостроительный, вот чистенькая карточная фабрика, а там весь в дыму черный Обуховский завод… С левой стороны появились уже леса, луга. Пароход долго просвистал и красиво загнул за угол Невы. Город и пригороды кончились… Картина сразу изменилась: как будто из прокопченного города вас перебросили в поволжскую родную обстановку…
Остряк с товарищами спускался несколько раз вниз и возвращался все веселей. Дело становилось подозрительно. Вдруг, я замечаю, – летит за борт пивная бутылка. Недоумеваю. Через несколько времени в другом конце мелькает в воздухе пустая «сороковка». В это время на палубу вышел один подвыпивший пассажир.
– Понимаешь, Шурка, – говорил он своему товарищу, – какая штука? Монах внизу говорит: покажите свою корзинку. Я ему развязал. Ну, известно, водки уж не нашел. Я ему и говорю: а ну-ка, отец, завяжи теперича, я развязывал, тебе завязывать. И что же? Понимаешь? Завязал! Гмм! Я ему там и говорю: завяжи-ка! Ну и ни слова, значит, не говоря, – завязал! Вот, братец ты мой, как!
И довольный своим ухарством и мнимой победой, он торжественно закурил папиросу.
Ладожское озеро. Валаамский монастырь. Фото Einar Erici, 1930
Оказалось, что на пароходе всячески преследуется вино, вероятно, из опасения за самих же пассажиров. Если же у кого найдут неиспользованные еще бутылки, – то конфискуют до обратного возвращения в Санкт-Петербург. Но обычно это не удается. Втихомолку, украдкой выпивается драгоценная влага, а ненужная посуда летит за борт, провожаемая благодарным взглядом.
…А пароход все шумит винтами. Вот проехали и Невские небольшие пороги, отличающиеся от обычного течения лишь большей быстротой да незначительным уклоном воды, видимым для простого глаза. Затем – Екатерининский дворец и около него прозаический кирпичный завод. Еще дальше – Потемкинская дача на чудном местоположении… Недалеко уже и Шлиссельбург.
Шлиссельбург. Соборный комплекс. Фото В. Муратова
Мы решили подумать об обеде. Желудки давали себя знать. А с собой ничего не взяли. Пришлось заказывать какую-то селянку, покупать белого хлеба и прочее. Все это страшно дорого.
Около двух часов дня мы опять вышли на палубу. Еще немного, и перед нами Шлиссельбург. К нашему пароходу подъехал таможенный чиновник и вскоре отъехал. Мы двинулись дальше. Вот вам и Ладожское озеро.
Пароход выбежал на водяной простор, и передо мной впервые открылась картина озера-моря. Впереди и справа от парохода разливалось безбрежное пространство. На краю горизонта небо нагнулось до воды и как бы прильнуло для того, чтобы напиться. Слева же и позади были видны берега, покрытые сплошным лесом. И до самого Валаама оставалась та же картина – лишь сзади Шлиссельбург, берега исчезли из виду, – и с трех сторон мы видели только одну воду. Время было очень тихое, по озеру бежали только небольшие волны – по-морскому «рябь», – то обгоняя друг друга, то сливаясь в один гребень, то снова шаловливо разбегаясь. Такая чудная погода бывает на озере не всегда. Ближе к осени, да и летом не редкость, на нем поднимаются сильные ветры, а иногда расходятся и страшные бури. А качка-то почти обычное явление. Но все это случается к осени, а мы ехали в мае. Зато у нас было другое, хотя и очень маленькое неудобство. Из Санкт-Петербурга мы выехали в жаркую погоду, но на озере было еще очень холодно. Дело в том, что там долго не тает лед, – вследствие глубины вода нагревается плохо северным солнышком. И тут-то мы узнали пословицу – «жар костей не ломит», – теплые шинели-то вот как пригодились бы. А один студент – кажется, технолог, вероятно, несостоятельный, – ехал на Валаам в одной лишь тужурке. Можно было полагать, как было ему холодно! Впрочем, нужда мучит, но и учит; около дымовой железной трубы огромного размера стоял деревянный диван; от трубы сильно несло пеплом, но и грело; студент и лег на этот диван, и не раз сладко засыпал.
…Налюбовавшись «вдосталь» видом Ладожского озера, мы взяли книжки. У меня было «Доб-ротолюбие». Читали вслух кое-что. Поэтому на палубе – все на верхней пока, – образовалась вокруг нас группа. Когда мы перестали читать, один из слушателей попросил у меня книгу и убежал с ней вниз.
За ним вскоре последовал и я. На нижних палубах большей частью были простачки: крестьяне, мещане, мастеровые, немного купцов; преобладали мужчины – женщин было немного, – и то все более постоянные богомолки.
Коневский монастырь. Фото В. Муратова
Между прочим, после внимательного наблюдения меня поразило следующее обстоятельство.
Почти половина из пассажиров либо сизым носом, либо краснотой лица, либо истрепанной кожей и синяками под глазами, или проще запахом, выдавали свое неравнодушное отношение к патриотической влаге. Я невольно задал себе вопрос: пьянство и богомолье? Где тут связь? Думаю, уж не на заработки ли куда едут? В недоумении обращаюсь с вопросом к одному трезвому молодому парню с симпатичным открытым лицом.
– Почему это пьяных много или спившихся?
– Да они на Валаам едут тоже.
Видно, я сделал глупо-недоумевающую физиономию, ибо собеседник улыбнулся моей неопытности, а потом пояснил:
– Это постоянно здесь. Кто пропимшись, кто заблудимши, – не осилят себя дома-то; ну и едут на Валаам выдерживаться. А там у них уж строго. Поживет эдак с недельку, закрепнет и опять за работу. Я тоже вот везу одного знакомого сапожника: совсем спился с кругу. Жена его и попросила меня захватить с собой; дала ему на дорогу бутылку, другую обещала отдать мне. Он поверил. Выпил дорогой свою бутылку, стал приставать ко мне; а жена-то лишь успокаивала его, обманывала, чтобы он согласился ехать. Я ему так и сказал. Уж он ее! Уж он ее! Говорит: убью, приеду. Пошумит, перестанет. Проспится.
Собеседник указал мне на своего протеже. Сапожник, оказывается, как запьянствовал в рабочем фартуке и в грязной рубахе, так в этом костюме и ехал «выдерживаться». После на Валааме я видел его совершенно здоровым, с осмысленным взором, спокойным лицом и все в том же рабочем фартуке.
…А пароход бежит и бежит. Картина все та же; только изредка попадается встречный пароход, или где-нибудь вдали сбоку покажутся паруса и потом постепенно скрываются за выпуклостью воды.
Солнышко начало уже склоняться книзу. Мы напились чаю, – хорошо хоть свой захватили с сахаром. Публике уже начала ожидать остров.
В самом деле, скоро на горизонте впереди парохода показалась синяя полоска. Она все росла и росла, затем начали показываться определенные очертания берегов. Перед нами всплыл Ко-невец. Было около восьми часов. Пароход плавно обогнул мель и подошел к пристани. Публика должна была вся уйти на берег и переночевать в монастырских гостиницах. Только один «первоклассник» остался в своей каюте на пароходе, который почти тотчас же ушел на стоянку куда-то к берегу материка, лежавшего верстах в семи от острова.