В другой группе шли речи про будущий неурожай хлебов, про засуху. В третьей говорили о богомольях.
Утомленный вчерашней прогулкой, с тяжелой головой от четырехчасового сна, я решил проспать до Валаама и отправился в каюту второго класса.
Около двенадцати часов вбегает ко мне один из товарищей, начинает энергично будить.
– Слышишь? Вставай скорей! Валаам!
Последнее слово, как электрический ток, сбрасывает меня с дивана. Я бегу на верхнюю палубу. Перед глазами в версте от парохода – Валаам.
Первое впечатление было смутное, как и всегда при беглом взгляде на новый предмет. Глаза как-то разбегаются, мысль не в состоянии сосредоточиться на одной стороне предмета; получается что-то бесформенное, бесцветное. В те десять минут, пока мы не остановились у пристани, я только одно вынес – это лесистость острова. После, когда мы изъездили и исходили Валаам по разным направлениям, это внешнее впечатление от острова определилось вполне.
Остров Валаам (остров Ваала или Белеса, языческого бога), точнее – целая группа, сорок островов, – представляет из себя ряд гранитных скал большей или меньшей величины, поднимающихся из глубины озера.
Гранитная почва острова придает ему какой-то суровый серьезный тон: здесь сентиментальностям и нежностям нет места, – заявляет природа.
Но между тем, сколько своеобразной прелести в этих диких суровых местах!
Вот, например, Святой остров, расположенный к северо-востоку от главного острова Валаамского архипелага. Гранитная отвесная скала сажен в десять-пятнадцать высоты круто обрывается в озеро. Смотреть вниз – так голова кружится, дух замирает! А внизу шумят несмолкающие волны; они то будто нежно обнимают утесы, то, как дикие звери, в ярости бросаются на скалу, но в бессилии с шумом и диким шипеньем летят назад, разбиваясь в тысячи серебристых брызг.
Но суровость дикой природы смягчается замечательным покровом: повсюду острова покрыты лесом, который здесь не трогают. Тут больше северных хвойных деревьев, и лишь изредка попадается березка, дубок, осина. А иногда между деревьями блеснет просвет, и перед вами зеленая порядочной величины лужайка. Есть даже поле, на котором, впрочем, никогда не дозревают хлеба.
И невольно припомнишь слова Аксакова: «Лес и вода – краса природы». Прибавьте к этому еще утесы, заливы, бухты, и вы можете составить себе приблизительное представление о богатстве природы Валаама.
В. Суриков. «Искушение Христа». 1872
Особенно ярко встает передо мной одна картина… Остров святого Иоанна Предтечи. Мы с одним послушником, братом В., сидим на гранитном камне у самой воды. Впереди – безбрежное пространство. Едва заметный ветерок. Солнышко опускается уже к облачному горизонту, немного пригревая нас. У самых наших ног журчат тихие волны, точно жалуясь нам на вечную и бесплодную свою деятельность. И лишь изредка девятая волна запротестует слишком громко и сердито разобьется со злости о камни, обдав наши ноги брызгами. А потом опять и опять жалобное журчанье. А наверху над нашими головами стоят сосны, шепчась о чем-то с ветром, точно опасаясь за покой старцев-схимников. Да и действительно, здесь неудобно шуметь, как захочется, – неделикатно. И все это до того мирно действует на душу, что просто погружаешься в какое-то забвение, какой-то сладкий мир разливается по всему существу, не хочется даже говорить. А волны и шепот сосен все убаюкивают и убаюкивают душу утомленного в миру всяческой суетой человека.
Коневский монастырь. Скит. Фото В. Муратова
Умиротворяют усталого от подвигов духовных и телесных инока!
И только мраморный крест-памятник, ярко выделяющийся над нашими головами среди зеленого леса, зовет человека вверх, прочь от духовной спячки, влечет инока после отдыха к новому и новому труду.
Не забыть мне этой картины и испытанных впечатлений. Подобной грандиозной красоты я не видел еще нигде!..
А пока мы с вами, читатель, забежали вперед в рассказе, – пароход обогнул остров и вошел в ровный, точно искусственно высеченный залив. При входе в него мы встретили еще плавающие льдины, жалкие остатки зимы. Перед нами предстал тотчас же собор с высокой колокольней.
На самом верху горы, окруженный лесом, освещенный майским солнцем, белый собор манил к себе взоры подъезжавших богомольцев.
Вот мы и у пристани. На берегу стоит толпа иноков и мирян. Мы собрали вещи и пошли вперед к гостинице вслед за другими богомольцами. По дороге нас догнала лошадь с телегой, нагруженной корзинами и мешками паломников. Мы тоже бросили туда свои пожитки. Затем проскакали три, четыре пролетки; это ехали либо начальствующие здесь иноки, либо богомольцы познатнее, либо старенькие и больные посетители. После узнали, что для немощных это все бесплатно.
Перед нами обширнейшая гостиница; но мы в нее не пошли, а отправились прямо в собор, так как услышали, что там служит епископ Сергий, ректор нашей академии. Когда мы вбежали в монастырский двор, то перед нами открылась торжественная картина. Иноки во главе с епископом попарно шли из храма в столовую. Нам велели встать в последние ряды и тоже идти с ними, чему мы охотно подчинились.
Пропели предобеденную молитву и шумно расселись за столы. Братья-послушники подавали одно блюдо за другим, предваряя словами: «Христос воскресе!» Мы отвечали: «Воистину воскресе» и начинали истреблять поданное. Впрочем, сначала-то, после питерских блюд валаамская пища не очень-то пришлась по вкусу; но потом привыкли, ничего: больше все рыбное, иногда молочное.
Потрапезовав, мы тотчас выбежали и протолкались к владыке; получили благословение и вместе с ним отправились в «царские комнаты» – ничего особенного, впрочем, кроме портретов царственных особ, не представляющие.
Там владыке вместе с нами предложен был чай. И еще здесь мое внимание привлек к себе тот особенный дух, который витает в этих иноческих стенах. Все – по чину, благообразно. Сначала подали чай владыке, затем отцу наместнику (игумен в то время еще не был избран после умершего отца Виталия), после него – отцу казначею и так далее. «Какое местничество!» – подумает мирской человек, – и глубоко ошибется. Различие коренное: в миру каждый хочет быть выше других и крепко отстаивает свое место; здесь, наоборот, всякий рад уступить свое высшее место низшим, но те сами не согласятся, чувствуя свою немощь и почитая «всяко начальство и всяку власть» «не за страх, а за совесть». Здесь свободное подчинение, христианская дисциплина, а там, в местничестве, обычный закон мира сего, по которому «князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими» (Мф. 20, 25). Эта дисциплина, проявившаяся в таком незначительном факте, сказалась не только здесь, перед лицом владыки, но во всем строе иноческой жизни, как ясно было всякому богомольцу. Всяк при своем деле, всяк под началом у старшего и без воли и благословения последнего никто не имеет права сделать ни шага. Таков, по крайней мере, основной характер монастырского общежития, как мы увидим дальше. Конечно, исключения везде бывают, но своей редкостью они лишь более подчеркивают правило.
Другая черта, прямо поразившая меня, была какая-то безыскусственность и любовная простота. У нас обычно в миру хозяева стараются занять гостя, за отсутствием общих тем несут всякую чепуху. И свежему человеку становится тоскливо и пусто от этой ветреной болтовни. Здесь говорят, что нужно; допускают, конечно, и шутки, но вполне уместные и естественные. Поэтому не чувствовалось особенной неловкости, когда приходилось даже и молчать, хотя мы были совсем еще незнакомы.
Смоленский скит. Валаам
Напившись чаю, мы решили все вместе отправиться осматривать монастырь. Но перед отходом местные Фотографы-иноки попросили благословения у владыки снять его, на что тот, понятно, согласился. А затем и мы целой группой, человек в десять, вышли за монастырские стены.
Солнышко ярко светило с небосклона. Было тихо. Кругом лес, под ногами – довольно низко под обрывом – залив; на нем «Валаам» и еще два парохода: «Сергий» – игуменский и «Николай» – рабочий.
Прежде всего мы отправились на кладбище, где хоронились только, кажется, схимники и манатейные монахи; послушники же, рясофорные и светские погребались в другом месте, в версте от монастыря.
Направо от входа внимание богомольца останавливает крайняя надгробная плита со следующей надписью под крестом:
На сем месте тело погребено,
В 1371 году земле оно предано,
Магнуса Шведского короля,
Который святое крещение восприя,
При крещении Григорием наречен.
В Швеции он в 1336 году рожден.
В 1360-м году на престол он возведен.
Великую силу имея и оною ополчен,
Двоекратно на России воевал,
И о прекращении войны клятву давал,
Но преступив клятву паки вооружился,
Тогда в свирепых волнах погрузился,
В Ладожском озере войско его осталось
И вооруженного флота знаков не оказалось;
Сам он на корабельной доске носился,
Три дни и три нощи Богом хранился,
От потопления был избавлен,
Волнами ко брегу сего монастыря управлен,
Иноками взят и в обитель внесен,
Православным крещением просвещен.
Потом вместо царския диадимы
Облечен в монахи, удостоился схимы,
Пожив три дни здесь, скончался,
Быв в короне и схимою увенчался.
Под стихами высечен обычный череп с костями.
– Шведы, – поясняет один инок, – оспаривают этот факт и показывают у себя могилу Магнуса.
Не будучи историком, автор этих строк не может ни подтвердить, ни отрицать подлинности написанного. Где-то мне пришлось читать опровержение, но оно показалось недостаточным. Возражать по существу нельзя: факт этот был возможен, недаром же предания являются. Но, впрочем, особенно на этом не настаиваю, потому что Валааму гробница Магнуса ни придает ничего особо важного, ни отнимает у него. Копий ломать не из-за чего! Валаам ценен сам по себе.
Читая надписи, мы обратили внимание на количество лет усопших иноков: то 75, то 80, то 90. Обычная же доброзрелая старость, по пророку «70 лет, аще же в силах семьдесят». А здесь – выше сил. И при таких наглядных фактах находятся люди, которые стараются возражать против постов, аскетизма, будто подрывающих, медленно убивающих организм. Если бы все «скоромники» доживали хоть до 70 лет!