то в этот раз я не мог еще освоиться с ними достаточно.
После вечерни началось повечерие и «вечерние правила»; и непосредственно затем – ужин. Было уже часов восемь с половиной. Подкрепленные трапезой иноки и богомольцы были приглашены немногими ударами колокола снова в церковь для молитв перед отходом ко сну.
Дж. Тиссо. «Молитва Господня». 1886–1896
Внимание нового человека обращают на себя два обстоятельства этих молитв. Во-первых, в середине их творится двести поклонов. Очередной чтец произносит известную молитву Иисусову, после которой кладется всеми поклон, от Пасхи до Пятидесятницы поясной, а постом, кажется, – земной. Так двадцать раз… А затем наступает полнейшая тишина. В это время молящиеся творят ту же молитву молча, с одними лишь крестами. И так торжественна и глубоко таинственна бывает эта тишина, что невольно сосредоточиваешься умом в сердце своем.
Один из товарищей даже смутился.
– Это – возмутительно! Это какая-то гипнотизация! – раздраженно говорил он.
В. Васнецов. «Единородный сын». 1885–1896
Но гипнотизацией молчание казалось лишь для него, а иноки в это время ближе соединялись духом с Тем, Который обещал прийти в чистые сердца и обитель сотворить в них. И каждому настоящему молитвеннику вполне понятно, что истинная беседа с Богом не в словах и крестах, а «в духе и истине» (Ин. 4, 24). Поклоны же и сочиненные молитвословия нужны лишь на первых порах для духовных младенцев.
Другой особенностью было прощание иноков. Очередной иеромонах после всего сходит с амвона вниз и пониженно глухим голосом испрашивает у всех предстоящих молитв и прощения за вольные и невольные грехи. А затем к нему подходят сначала иеромонахи, целуясь в руку, а за ними остальные иноки и, наконец, миряне, получая благословение. Такова христианская истинно братская, смиренно-любовная жизнь.
Между прочими выделяется среди молящихся очередной схимник, стоящий возле чтеца и своим присутствием напоминающий иночествующим о конечной ступени их жизни.
Приложившись, опять же по чину, к раке святых мощей, все расходятся спать. Уже десять часов…
Так кончился второй день нашего богомолья.
16 мая, понедельник. В этот раз мы уж выспались как следует, – часов с девять. И, напившись чаю, отправились к обедне. Привыкнув с детства петь на клиросе, я и здесь пошел на левый лик, где меня очень радушно приняли. Во время пения «Тебе поем» оба лика сходятся вместе на середине храма. Я тоже не отстал от них; и странно было видеть среди черных мантий, ряс и подрясников студенческую тужурку со светлыми пуговицами. Поэтому я решил попросить у отца наместника послушническую одежду, чтобы не смущаться самому и не смущать молящихся своим видом.
После обедни направились вместе с иноками в трапезную. Вопреки ожиданиям, мы увидели за столом постную пищу, так как монастырь добровольно соблюдал пост и в понедельник.
За обедом один из наших товарищей решил уехать на пароходе обратно в Санкт-Петербург, так как, по его словам, дома беспокоились и ждали, – тем более, что он написал письмо о времени своего приезда. Как мы его ни отговаривали, чем уж ни соблазняли, – все было напрасно. Ждать же нового рейса «Валаама» нужно было ровно неделю. Мы видели, что наш товарищ насилует себя, оставляет остров с надломом, хотя и с напускной хладнокровностью. Когда после мы рассказали ему о многом таком, чего он не мог увидеть в два-три дня, то он сильно жалел, что переломил себя против желания. Но уже было поздно… В час он сел на пароход, предварительно простившись с отцом наместником, – и грустный-грустный тронулся в путь. Пароход скрылся из виду за лесистым углом острова…
Мы же пошли к лодке, ожидавшей нас около пристани. С благословения отца наместника нам разрешено было посетить остров святого Иоанна Предтечи, побеседовать там со старцем-схимни-ком отцом Никитой. Я говорю «с благословения», потому что туда женщин не пускают никогда, а мужчин лишь с разрешения, да и то немногих, дабы не нарушать молитвенного покоя старцев-подвижников. В проводники и руководители отец наместник дал нам иеродиакона отца 3. Спокойный, основательный, с большим уже запасом святоотеческих знаний и вообще с крепким здравым умом, с настойчивой и сильной, даже властной, волей, – он неуклонно работает над собой, подвигаясь по лестнице духовных добродетелей. Правда, путь его еще далек, но дорогу он нашел верную. Спаси его, Господи! Его-то и благословили нам в проводники.
В качестве гребцов даны были отец А. и брат М.
Когда мы взошли в лодку, то я обратился к отцу А. с просьбой дать мне весло.
Глядя на его широкую русскую бороду, простое открытое лицо и большие кисти рук, я был уверен, что это инок из крестьян какой-нибудь Тверской губернии. Но скоро выяснилось, что он не простой смертный. Отец А. прежде был, оказывается, офицером. И не раз приезжал гостить на Валаам, пока, наконец, с благословения родителей не остался здесь совсем. Коротко и просто. И теперь он чувствует себя так, как чувствуют почти все иноки: доволен всем и благодарит Бога.
А. Бида. И сказал Иисус: «Это ныне пришло спасение дому сему». 1858–1883
Брат М., как послушник, старался вести себя незаметно: усердно работал веслами и скромно молчал при старших иноках.
И вот впятером в две пары весел мы отправились к «Иоанну Предтече» – верст за пять, вероятно, если не больше. Но этих верст мы совсем не видели. Прогулка на лодке по заливам, причудливо извивающимся, зеленые леса вокруг, теплое солнышко, почти полная тишина за лесом, – все это было так приятно! При этом нас почти всю дорогу развлекали «дикие» птицы, разнообразных пород утки. Собственно, они здесь такие же «дикие», как, например, голуби в селе: подъедешь к какому-нибудь чернышу или водяной курице, они перелетят на другое место или вынырнут саженях в двадцати от прежнего. Это объясняется тем, что здесь мяса, конечно, не употребляют, стрелять не стреляют, – и птицы благоденствуют себе, не боясь этих черных людей. Только иногда какой-нибудь финн воровски охотится за дичью, но за этим на Валааме следят.
А. Гине. «Остров Валаам»
В такой прекрасной обстановке и двадцать верст проедешь незаметно. Гребли попеременно. Пришлось как-то проезжать под низким узким мостиком.
– Кабы не зацепить? – говорит один из нас.
– Ничего, с Богом!
– Ну-ка, брат М., понатужься посильней раз, другой, да и пускайте весла, – наставляет отец 3., сидя за рулем.
Мы взмахнули веслами.
Еще – раз!.. Еще – раз! Ну, будет! – Мы выпустили весла из рук. Лодка подходила к мостику.
– Во имя Святой Троицы, – закончил отец 3., твердо и верно держа руль. Лодка выскочила из-под моста. Мы снова взялись за весла.
– А вот здесь Никонова пустынь, – сказал кто-то из иноков, – разве заехать?
Мы, конечно, согласились. У лодки остался брат М., все остальные стали подниматься на верх острова по очень крутой горе. На самом верху был построен храмик очень красивой архитектуры, к сожалению, еще незаконченный. В притворе стояло несколько икон. Под одной из них была подпись такого содержания: «Святой Андрей Первозванный в бытность свою на сем острове молился Богу и водрузил каменный крест со своими учениками». Насколько справедливо это предание, судить не берусь. Профессор Голу-бинский отрицает даже факт посещения апостолом Андреем Киева, а тем более уж Валаама, ссылаясь на то, что Киев лежал не на пути апостола. Но не менее авторитетные люди говорят, что апостолы при проповеди руководствовались не только прямотой и краткостью пути, но и Духом Святым, и желанием распространить христианство как можно больше и дальше, хотя бы для этого нужно было делать сто крюков по пути. И кто знает, о чем говорит и эта надпись: благочестивом ли желании Валаама связать себя непосредственно с Христовыми учениками, или же о действительно бывшем факте?
Наскоро осмотрев пустынь, мы поплыли к «Иоанну Предтече», который скоро и показался перед нашими взорами. Привязав лодку к при-станьке, мы сначала пошли осматривать островок. Затем направились к кельям. На дороге перед нами среди леса вдруг выросла черная избушка. Стены ее были оклеены какой-то черной, вроде вара или асфальта, массой. Около нее встретил нас какой-то человек в пиджаке и картузе. Но это был не хозяин кельи, а временно проживавший в ней, спасавший душу какой-то купец. Владелец же кельи, как тотчас же мы узнали, был офицером, а потом пошел в послушники на Валаам, отдав ему, кажется, около 10 ООО руб. Сам же построил себе эту черную келью и проводил здесь время в богослужении, подвигах и молитве.
– Может быть, внутрь войдем? – предложил отец 3.
Мы вошли. И, о удивление! Келья и внутри была также совершенно черной. Свет, падавший из небольших окошек, да к тому же еще закрытых от солнца лесом, – совсем уж почти уничтожался в черных стенах, так что едва можно было разобрать что-нибудь.
Жутко стало на душе от такого мрака, и сердце больно сжалось от сострадания к подвизавшемуся здесь, – сострадания, ему, конечно, не нужного.
Жалко-то собственно было себя, а по себе судим обычно и о других: от сердца исходят помышления всякие… В то время, то есть 16 мая, брат К., хозяин кельи, был на Дальнем Востоке, в действующей армии, откуда писал письма на родной ему Валаам, старцу Никите. Вот они – подвижники и воины: святой Феодор Страти-лат, Иоанн Воин, Александр Невский, брат К. и другие. Видно, война мирится с христианством, со святостью!
С тяжелым чувством мы поспешили расстаться с кельей и ее сторожем купцом-послушником, попросившем нас «простить» его «грешного, окаянного». Видно было, что какая-то тяжелая ноша висит у него над сердцем!
– Вот как спасаются: по влечению созидают свою духовную храмину, – сказал дорогой отец 3. И говорят, брат К. удостаивается великих озарений, несмотря на молодость.
Вдали показались другие кельи, расположенные друг от друга «на вержение камня, по древнему уставу», как объяснил нам отец 3.
Андрей Рублев. «Андрей Первозванный». 1408