Мы втроем: я, товарищ и отец иеродиакон, направились к келье отца Никиты, а остальные, кажется, пошли в другие кельи – к знакомым. На стук и зов отца 3. никто не отвечал нам. Мы, опечаленные, хотели было уж возвратиться к лодке, думая, что старцу не угодно принять нас, но отцу 3. пришла мысль поглядеть отца Никиту у озера, раскинувшегося у нас внизу под самыми ногами… Действительно, старец оказался там: он мыл там что-то.
В. Васнецов. «Князь Александр Невский». 1885–1896
– Отец Никита! – воскликнул наш провожатый. – Иди, принимай гостей!
Признаться, я как-то боялся различных схимников, прозорливцев, подвижников. С одной стороны, хотелось посмотреть и поговорить с ними, а с другой – совесть-то, загрязненная, храбрая при падениях и трусливая при расплате, дрожала, как осенний лист перед грозой. А ну как станет обличать вслух?! Ну что же? – говорил другой голос. – Умел кататься, умей и саночки возить!.. – Но это было плохое утешение. И воображение рисовало мне строжайшее аскетическое лицо со сжатыми губами, сердитые пронзительные глаза, блестевшие из-под густых насупившихся бровей, глубокие складки у носа, глухой правосудный голос…
Каково же было мое приятнейшее разочарование, когда снизу послышался такой добродушный, смиренный голос, что воображаемая картина почти тотчас же стушевалась.
– Сейчас, сейчас, – долетели до нас тихие ласковые слова, – вот поднимусь по лесенке.
– Может быть, мы лучше сойдем туда к вам? – предложил я.
– Нет, я сейчас выйду, – отвечал отец Никита, шагая медленными старческими ногами по крутой и длинной лестнице.
И вот он около нас… Только один взгляд его, и последние остатки трусости растаяли, как утренний иней под теплым солнышком. Такая ласковость, теплота и добродушие, короче – христианская любовь светилась в каждой морщинке лица отца Никиты и лучистых невинных голубых глазах, что я сразу был без оружия побежден.
– Вот вымыл себе халат, высушил его и опять надел, – сказал он, указывая на свою белую верхнюю одежду. Присаживайтесь-ка! – все так же тихо, ласково, старчески добродушно пригласил нас отец Никита, оглядываясь на скамейку.
Мы сели, познакомились, объяснили, где мы учимся, как попали на Валаам и к нему в гости.
– Ты бы, отец Никита, сказал чего-нибудь нам в назидание, – попросил отец 3.
– Да что же я вам скажу? Вы и без меня все знаете, что и я – да еще и больше.
– Ну-у! – протянули мы в один голос, возражая на это. – Мы что? Если и знаем малость, то только умом; а вы опытно переживаете здесь все. Это совсем иное дело.
– Кто его знает? Трудишься вот трудишься помаленьку, а угодны ли Богу-то твои труды? Ну, а все же благодарение Ему, Создателю, и за это.
– Да как же так? Ведь вы подвизаетесь же? Значит, должны надеяться на милость Божью, на угодность перед Ним.
– То правда! Все-таки нужно надеяться на Его милосердие; ну а ручаться вот и не можешь: угоден ты Богу или нет? Ну а все равно благодари, знай, Господа. Сделал – благодари! Получил милость от Бога – опять благодари. Скорбь ли нашла, не выходит твое дело – не падай духом, опять благодари. Видно, уж это для нас же лучше: Господь-то Промыслитель знает, что творит. Он и скорби посылает, для нас же лучше. Ну, благодари и радуйся!
И все лицо его радостное, кроткое, благодатное, светилось тихим умилением. Явно было, что духовная радость и благодарение Бога за все, – как пишет и апостол Павел (1 Сол. 5, 16, 18), —основное настроение у отца Никиты. А такое состояние показывает высокую степень духовного роста, это говорит уже о муже, достигшем меры возраста исполнения Христова, – насколько это возможно на Земле.
И сколько раз после отец Никита говорил мне с товарищем о терпении скорбей и о благодарении Бога. Тогда мне казалось это простым общим местом. Но потом я понял, что недаром предупреждал меня старец о скорбях! Да и мало ли еще впереди-то?!
Время было «чайное». Отец Никита пригласил нас в трапезную отпить чайку. По дороге товарищ сказал ему:
– Вот как-то нервничаешь, раздражаешься на людей и сердишься на них!
– А ты старайся не гневаться… Смиряй себя, а главное – молись за обижающего, и сам будешь любить его, и он тебя будет любить. Вот и все тут.
Святой Иоанн Воин. Оружейная палата Московского Кремля. 1710-е годы
Мы подошли к трапезной. Там уже, оказывается, приготовлен был чай и прибавление к нему. Но пусть не думает читатель, что это было печенье или сласти, – поданы были соленые огурцы и черный хлеб, и предложены были нашему вниманию перед чаем. После мы все шутили, что пили чай с солеными огурцами.
Этот скит считается на Валааме «самым постным». Действительно, здесь скоромного ничего не видят в течение всего года, А собственно «постные» дни отличаются от «скоромных» лишь сравнительно большим воздержанием: в них вся пища готовится даже без постного масла, которое бывает в остальные дни. А однако, ни отец Никита, ни брат В., о котором будет речь ниже, ни другие живущие здесь иноки не худее остальной Валаамской братии, и не худее нас. Скажу больше – некоторые из них отличаются свежим и розовым цветом лица. И припомнишь невольно пример Даниила и трех отроков, питавшихся лишь овощами, а сделавшихся здоровее и красивее всех. Отец Никита по-прежнему просто и ласково, как добрая старая нянюшка, угощал нас, чем был богат. Добыли даже откуда-то крендельков местного вкусного изделия.
Церковь в Гефсиманском скиту. Валаам
После чая, около пяти часов вечера, мы отправились ко всенощной. Только провожавшие нас иноки возвратились домой, а мы, по любезному приглашению «хозяина» скита и отца Никиты, остались ночевать здесь. У всенощной мы стали помогать в чтении и пении канонарху, псаломщику и певчему, все в одном лице, – брату В. Во время чтения, кажется, акафиста или еще чего-то, я не мог разыскать требуемой мне вещи и довольно шумно стал перелистывать книгу, читая в то же время положенное наизусть. За такое небрежение один из схимников, отец А., подошел ко мне и круто оговорил:
– Чего ты роешься?
А когда мы вышли из церкви после всенощной, то он же, улыбаясь, сказал:
– Ишь! Не монахи, а читаете и поете здорово-то! – И простодушный схимник с довольной улыбкой посмотрел на наши лица.
Времени было около семи часов. Спать было еще рано. Кто-то из нас предложил покататься на лодке. Спросили благословения у «хозяина», отца И. и отца Никиты, – те согласились, хозяин снабдил нас даже биноклем. И мы вчетвером, два студента и два послушника, побежали по горе к лодке.
Еще во время всенощной мое внимание привлек брат В., поэтому теперь я старался сблизиться с ним. И еще раз убедился, что есть праведники на Земле, что из-за них Господь не карает грешный и развратный Содом.
Сын портного из Вятской губернии, он после смерти своего отца направил свой путь, куда влекло его чистое, еще отроческое сердце: пришел на Валаам, а его сестра поселилась где-то в другом монастыре.
И вот уже несколько лет он подвизается здесь в послушниках. Последнее время он живет под руководством отца Никиты; и как же он ценит его! как любит своего «старца» – авву! Строгость в пище, одиночество, – все это ничто перед духовным водительством аввы.
– Боюсь только, – говорит брат В., – ну-ка он скоро помрет?! Что тогда буду делать?
– Воля Господня, – говорю я.
– Так, конечно. Но только уж старцев-то хороших ныне мало, – с грустью продолжает брат В., – светильников духовных трудно отыскать!
– Еще поживет отец Никита-то, Бог даст, – успокаиваю я его. – Он еще ничего, крепок на вид-то.
И столько было любви в речах брата В., столько было в нем кротости и смирения, готовности служить всем и каждому. Всем он старался уступить, если только это было нужно и можно.
Но когда дело касалось чего-то важного, то он скромно и в то же время решительно заявлял о своем мнении.
Особенно ярко отражалось все это на его ясном лице и глазах. Каждая черточка в нем говорила вам, что он весь – услуга, весь – внимание, весь – желание уступить. И вспоминаешь слова Премудрого: не в седине лишь мудрость и не числом лет она исчисляется.
Мне и на другой день и потом еще раза два приходилось с ним беседовать, – и это чудное впечатление лишь более укреплялось. После я заметил, что у него есть ахиллесова пята, это – способность раздражаться; но он против нее-то и борется, напрягая свои силы, налагая печать молчания на уста, когда это нужно, и верно, думаю я, молясь в это время.
Часовня Валаамского монастыря. Фото И. Борсученко
За три встречи с ним мы о многом переговорили. Между прочим, я как-то спрашиваю его:
– У Немировича-Данченко в его «Крестьянском царстве» я прочитал, что будто на Валааме – два течения, борющихся между собой: одно созерцательное, другое – практическое; и будто последнее начинает брать верх; схимничество будто не в моде уж?
Он немного подумал и сказал:
– Конечно, есть и такие, то есть практические, как вы сказали. Но только они не имеют собственно силы-то, – это все больше среди молодых монахов, которые не совсем отвыкли от мира. А «старцы» все, конечно, правильного образа мыслей. И схимничество у нас в почете, это считается идеалом для всякого. Но, конечно, ведь нельзя же, вы сами понимаете, чтобы все сразу сделались аскетами, созерцателями; эта пища не всем по зубам, тверда еще для нас, моло-дых-то. Поэтому большинство иноков благословлены заниматься работой; а потом постепенно их освобождают от трудов для молитвы; наконец, некоторые надевают и схиму. Я не замечаю, чтобы была борьба двух течений. Бывают, правда, случаи, но это уж отступление.
Впоследствии я и сам убедился в правоте его взгляда, в ясности светлого и здравого ума.
Такое внутреннее богатство это плод долгого подвига и чистого сердца, а также и святоотеческих знаний, которых у брата В. уже много. На полке я видел у него, между прочим, такого глубочайшего православного мистика, как святой Симеон Новый Богослов, и других.
Итак, мы у лодки. Наступил уж вечер, но северные зори – светлые. Мы отправились вокруг острова Иоанна Предтечи. На воде было тихо, но гладкие «волнышки», по выражению одного из нас, как в люльке качали лодку. Где-то послышалось частое пыхтение парохода; мы стали смотреть в бинокль и, наконец, едва разглядели его, к удивлению нашему верстах в десяти-двенадцати от нас: было очень тихо, звуки далеко неслись по гладкой поверхности.