Затем мы простились с хозяином скита, отцом H.; тоже – добрый воин Христов. Смиренный, деятельный, услужливый, сердечный – карел, он оставил в нас симпатичнейшее впечатление.
Подошли к пристаньке. Сняли лодку, расцеловались с грустью с братом В. и отчалили… Поехали по новому пути: вокруг острова по самому озеру. Было сравнительно тихо, но мягкие волны катились, как всегда, и точно в люльке качали нас. Мы то опускались вниз, то поднимались на гребень волны, попадая иногда веслом в пустое пространство.
Прогулка была великолепнейшая, но бочка меду отравлялась ложкой дегтя; разлука с полюбившимися людьми сосала сердце… Мы не раз оглядывались на пристаньку, где все еще стоял брат В. Но скоро лодка загнула за угол и «Иоанн Предтеча» скрылся из глаз. Когда-то еще придется побыть здесь?!.
Наконец, мы поворотили в залив и были снова в монастыре. Там уже шла вечерня. Я поспешил на клирос…
После трапезы мы очень долго гуляли в последний раз по Валааму с отцом 3. Много было поднято вопросов. Зашла речь и о «двух течениях».
Из этой беседы для меня выяснилось, почему Немирович обвинял Валаам в борьбе двух направлений.
Остров Коневец. Пристань. Фото А. Аничковой
Дело в том, что до половины XIX века монастырь находился в запущенном состоянии; когда же во главе его стали опытные кормчие, то началось и внешнее «строение», и подъем иноческого духа. Результатом первого явилась организованная община; плодом второго был рост подвижничества. Эти два направления шли параллельно почти до конца столетия. К этому времени «строение», собственно, закончилось; и оставалось обратиться более к внутреннему иноческому деланию. Но строительные идеи жили еще по инерции, иногда даже увлекаясь несколько в крайность. Но понятно само собой, что эти увлечения не могли продолжаться большое время. Скоро «старцы» поняли свое положение, и началась некоторая реакция против крайностей внешнего практического направления; монастырь был поставлен в надлежащие границы своего специального делания. Но и до сих пор в некоторых иноках, преимущественно молодых, остались следы того направления, что вполне понятно и извинительно. Соль же Валаама – за внутреннее делание. В частности, теперешний отец игумен стоит на спасительной средине, ближе к духовному деланию, хотя не забывает и о внешнем «строении», сколько требуют обстоятельства.
Немирович же попал в период, когда сильно было внешнее строительство, которым он и увлекся. Теперь ему приходится разочароваться, что монастырь поворачивает в непонятную и бесцельную для него сторону духовного делания. Православный же человек лишь радуется этому.
23 мая, понедельник. Нужно было собираться к отъезду. Мы отправились в «рухольную»; там совлекли с нас послушнические одежды, и мы снова – студенты. Затем отправились в библиотеку сдавать книги.
Библиотекарь, отец И., опытный старец, «духовный» человек, тихо спрашивает нас:
– Как вам понравился Немирович? – книгу которого «Крестьянское Царство» мы брали для чтения.
Конечно, ответ был отрицательный.
– Да, тяжелый в ней дух, – подтвердил отец Иосиф; – только и видят здесь одно дурное; так что она – вроде иронии.
Конечно, это была чистая правда, а мне особенно понравилось характерное выражение – «тяжелый дух». Действительно, когда я читал эту книгу, на сердце буквально наваливалась какая-то тяжесть, находила тоска. Один раз, возмущенный несправедливостью автора, я просто вышел из себя. Такая была досада. Потом стал анализировать причины своего раздражения и увидел, что не стоило портить крови: очень уж неосновательно было. Но «тяжелый дух» все-таки возникал всякий раз, когда снова начинал читать книгу. Что бы вы испытали, читатель, если несправедливо стали бы бранить мать вашу? Ведь тяжелый дух стал бы давить вас, и вы или ушли бы от таких речей, или чем-нибудь ответили. Ну и мне также не хотелось читать этого автора.
Затем от отца библиотекаря мы направились прощаться к отцу наместнику. Он подарил нам – как, кажется, и всем вообще паломникам, – по книжечке о Валааме и иконке святых Сергия и Германа и предложил чаю. От нас же он получил только заздравную просфору и искреннюю благодарность. Сидя у него, мы увидели, какое труднейшее послушание берет на себя настоятель: то инок, то богомолец, то работник, то начальствующие монастырские лица постоянно отрывали его от нас. Поистине оправдывается слово Спасителя ученикам: «Кто хочет быть между вами большим, да будет вам слугою» (Мф. 20, 26). И поймешь, почему бывали случаи, когда все старцы отказывались от игуменского жезла, так что приходилось принимать его молодому иноку. Дай, Господи, отцу игумену сил верно пасти словесное стадо!
После обедни мы пошли с прощальным визитом к отцу В. У него готов был чай с лимоном, кажется, и кренделями. За самоваром снова затеяли разговор о монашестве. Отец В. высказал интересные мысли.
– Не тянет ли в мир? – задали мы ему очень нескромный вопрос.
– Нет! – живо и уверенно сказал он.
– Но ведь трудно же бороться с собой?
– Как вам сказать? Пожалуй, было и не особенно трудно. Пришел я сюда лет двадцати восьми. Заставили меня работать целыми сутками. Да еще попал я к хорошему старцу, отцу Никите. Бывало, задаст он нам «пятисотницу», – то есть прочитать пятьсот раз молитву Иисусову, – ну и читаешь ее весь день. Счет-то потеряешь за делом, а думаешь, что все не дочитал еще. Вот и работаешь весь денек с молитвой. После вечернего правила-то придешь в келью и заснешь замертво. Где тут соблазнам и мыслям каким-нибудь?.. А вот теперь сделали меня самостоятельным хозяином позолотной-то мастерской, дали свободу; ну и хуже стало, – трудней бороться-то с собой; сам себе владыка, иной раз без дела; ну, понятно, соблазны стали увеличиваться.
Икона преподобного Назария Валаамского. Фото иерея Максима Массалитина
– Ну а все-таки в мир не хочется возвращаться? Ну хоть во сне, что ли, иногда вообразите себя там?
– Не-е-т! Наоборот: один раз увидел во сне, будто я оставил Валаам и воротился в мир, так вот какая тоска поднялась, что измучился… Просыпаюсь и вижу себя в келье; и так-то уж обрадовался, что это был сон; ну, слава Богу! – вздохнул я свободно.
И все это он передавал без малейшей рисовки, просто и скромно. Я теперь окончательно перешел на его сторону. Что же касается его жизнерадостности, то, кроме писанного об отце E., вспоминаю еще одно место из Григория Богослова: «Все они (иноки) – служители Всемогущего Бога, и каждый из них совершен на особом пути благочестия» (IV, 281).
Во время этого визита в келью вошел отец 3., приглашая нас к себе. Мы с любовью распрощались с отцом В. и отправились к нашему проводнику. Здесь снова был предложен чай, уже третий по счету. Таков уж обычай установился на святой Руси: встречать ли, или провожать, всегда гудит гостеприимно самоварчик. Отказываться было неловко. В это время в келью вошел ризничий отец И. – тоже хороший валаамлянин, теперь вызванный в Благовещенск «строить» монастырь. Он подарил нам по яблоку: чем богат, тем был и рад потешить нас.
Надавав нам благих пожеланий, они наконец отпустили нас. Да уже было время. До отхода парохода оставалось с полчаса. Мы захватили уложенные раньше вещи и пошли к пристани. Там служили напутственный молебен перед часовенкой святых валаамских чудотворцев. Мы присоединились к певчим в последний раз. После молебна подошли к кресту, около лежала тарелка для добровольных пожертвований. Я за все те неисчислимые блага, которые собрал на Валааме, положил всего лишь… гривенник…
По трапу народ уже впускали на пароход. Нас пропустили бесплатно. Дело в том, что если какой-либо богомолец, прожив на Валааме, потрудится на пользу монастыря, то его везут домой даром. А я тоже трудился в пении…
Загудел третий свисток. Трап сняли. Пароход двинулся. Я в это время успел собрать человек пять певцов, и мы вплоть до выхода в открытое озеро пели величания и тропари. Из народа, стоявшего с открытыми головами, кое-кто подтягивал и все молились… Пароход завернул за угол, и монастырь скрылся. Когда мы ехали мимо острова святого Иоанна Предтечи, то я в бинокль все всматривался, – не видно ли было где брата В.; но ничего не разглядел. После, из письма его я узнал, что он выходил; но тоже не разобрал меня.
Пароход бежал быстро. Валаам все удалялся. Скоро на горизонте была лишь синяя полоска. Потом все исчезло. Сзади, спереди и с левого боку было безбрежное пространство…
Так кончилось валаамское житье. На сердце стало тоскливо-тоскливо! Оно заныло, точно кого-то потеряло… Было около двух часов с лишним, а часам к пяти мы были на Коневце.
Переночевав в гостинице, мы отправились часам к восьми утра на пароход. Скоро он тронулся. Шел дождь, начавшийся еще с вечера, поэтому мы сидели в каюте. Но часам к десяти стало теплее, над озером поднялся страшный туман, затем выглянуло солнышко, тучи поредели, и наступила опять хорошая погода. Мы снова выползли на «первоклассную» верхнюю палубу. Там уже сидело несколько человек «из простых».
Воскресенский скит. Валаам. Фото И. Борсученко
Скоро я затеял с соседями разговор. Один из них был кучер, красивый и скромный мужчина, Феодор Иванович, другой – рабочий.
Я поднял вопрос о Валааме, потому что у меня явилась мысль: не односторонни ли мои впечатления о нем? Не видел ли я одну лишь показную сторону? И вот захотелось проверить себя мнениями других, людей непосредственных и откровенных. И каково же было приятно чувствовать, когда все оказались согласны со мной. Все были чрезвычайно довольны Валаамом.
– Ну, что же вам, собственно, больше понравилось?
– Вот хорошо, что службы у них часто, почти постоянно; поют хорошо.
– А ведь братия понравилась?
– Да, уж настоящий монастырь, не так, как другие. Очень они уж приветливы, незнакомый человек я, а они все делают и услуживают. Спрашиваю раз я об одном предмете какого-то монаха; он говорит: «Я не знаю; пойду сейчас справлюсь»; и пошел. Хорошие!