– А природа-то на Валааме какая! – говорю я.
– Уж на что лучше! Красивая! – …Немного помолчали.
– Да… – задумчиво произнес рабочий, – на всю жизнь запомнится это богомолье!
Как видите, и им понравилась служба, пение, братия и природа, – и служба прежде всего! Это знаменательно.
Феодор Иванович молчал все, лишь поддакиваниями и взорами соглашаясь с нами. После я расспросил его, как он попал на Валаам.
– Свихнулся с кругу! – как-то деликатно начал он: – Стал зашибать, сначала понемногу, а потом рублей пятьдесят пропил. С места прогнали. Я все не унимаюсь. То ты в гости пойдешь, то к тебе придут. Ну и трудно удержаться. Вот и думаю, дай, мол, на Валаам поеду; авось, там выдержусь. И поехал.
– Как же ты себя теперь чувствуешь?
– Теперь совсем хорошо. Пить больше не буду. Найду место: трезвому-то враз дадут. Буду опять служить.
От его речей дышало спокойствием и верой в свои силы. Так подействовал Валаам…
На диване около дымовой трубы сидели две женщины и, конечно, уж разговаривали без умолку. Удивляюсь всегда этой способности их; мужчины иной раз молчат, не находя общих тем; женщины же точно их заведут – говорят без умолку. Речь шла о мощах. Говорили о Сергии и Германе, о Сергии Радонежском, о киевских печерских угодниках. Наконец дело дошло до Иерусалима.
– Одна моя знакомая говорила мне, что в Еру-салиме лежат мощи Господни. Как есть, живые и пеленой покрыты.
Рабочий недоверчиво посмотрел на рассказчицу, потом стал неуверенно возражать ей, что Иисус Христос воскрес с телом. При сем оглянулся на меня, ища поддержки. Я, разумеется, подтвердил его слова.
Ну, уж не знаю. А так что моя знакомая говорила: лежат, как живые, и пеленой покрыты. – Но авторитет ее был уже сорван: ей не верили.
…Пароход подходил к Шлиссельбургу. Здесь озеро, стесненное берегами, быстро и могуче выливает свои излишки в Неву. От большого напора воды образуется перекрестное течение. Наша знакомая вспомнила при этом, почему здесь вода крестом течет.
– Так что Петр Великий поехал один раз по озеру: поднялась буря. Он осерчал на озеро-то и хлестнул кнутом крест-накрест по воде; с той самой поры крест так и остался.
Остров Валаам
И такой верой в эту легенду дышало от рассказчицы, что так и хотелось воскликнуть: о, святая простота!
После этих речей я сошел вниз; здесь пришлось выслушать одну грубую и резкую брань «попам». Оратор был, видимо, из босяков.
– У попов самые лихие собаки. Один раз чуть не съели. Сами-то говорят проповеди, а собак знай себе заводят, чтобы нищие не заходили.
И его лживым грубостям долго еще не видно было конца. Я возразил против такого огульного обвинения; но этим лишь подлил масла в огонь. Он еще больше разошелся и стал браниться, поддерживаемый сочувствием пяти-шести молодых людей, всегда готовых поострить насчет ближнего, а особенно – относительно духовенства. Здесь всякое пятно темнее – всякое лыко в строку пишется. Я счел за лучшее отойти.
В другой группе шла почему-то речь о кладбищах.
– Завсегда первого покойника нужно хоронить арестанта; потому как разбойник первый вошел в Царство Небесное, прямо с креста; так, значит, и нам нужно поступать.
О, sancta simplicitas!.. О мудрость богословская!
Скоро показался Петербург… А вот и пристань… Здесь нас встретила таможенная стража; наскоро осмотрели наши корзинки, не привезли ли мы чего запрещенного из-за границы: ведь Валаам относится к Финляндии.
Затем наняли извозчика и снова были в своей академии. Это было уже 24 мая.
Так окончилось наше двенадцатидневное паломничество. Вполне можно сказать: как мало прожито, как много пережито!
Леонид Зуров. Обитель. Псково-Печерский монастырь
Полукруглые монастырские ворота, прохлада свода, а потом сразу солнце и тишина, особенно поразительная после рыбного базара, торгующих мужиков, крика продающих мятные пряники и легонькие кресты торговок. Ветер шевелит сухой бурьян на стене. В заветрии припекает, голуби любовно шумят, говорят, целуются и воркуют на воротной башне. На деревянных мостках боевых стен кружится, топчется, раздув свой зоб, около маленькой чистенькой голубки молодой, видно, справляющий свою первую весну голубок. А на сырой земле, у дорожки сидят, распевают и кланяются монастырские нищие, разложив драные шапки, мешки.
Сидят на солнцепеке под крепостной стеной. На одном из них солдатские драные штаны, а чтобы ноги не простыли, сзади толсто подбито ватой. Размочаленные лапти, бороды, кружки.
Шапка положена на землю, голова лохмата, вытек глаз, щека опустилась. Кланяются тут же и Лазаря тянут, как в Свягогорском монастыре при Александре Сергеевиче Пушкине, бабы-побирухи, толстые от рваных полушубков и кацавей.
Ах, родители родные!
Ах, кормильцы вы, православные!
Помяни, Господи, рабов ваших,
Рабов-то, родителей, во Царствии Небесном.
И батюшек родных!
А и матушек родных!
Ай да помяни, Господи, дедок и бабок,
Помяни, Господи, во Царствии Небесном.
А над нищими на Святых вратах под кокошником образ Успения, а вокруг него по стене славянская надпись:
«О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, Ангельский собор и человеческий род, Освященный храме и раю словесный…»
Нищая горбунья. Пристальные глаза.
– Он чисто сказал: твоя судьба принадлежит Царице Небесной. Так и пришлось: родители жили в разврате, с братьями я в ссоре. Помаялась, помаялась и ушла.
Трудно спускаться деду по обледенелому скату. Треух острием, борода седа, в руке жестяная банка для супа, а в другой – палка с крюком. Зипун рваный подпоясан по-мужицки ниже пояса сыромятным ремнем. Идет на монастырскую кухню за супом.
Путь нищих, богомольцев, крестьян и царей.
Князь Курбский до измены своей, будучи Юрьевским воеводой, часто наезжал в монастырь.
Псково-Печерский монастырь. Михайловский собор
Вел поучительные беседы с игуменом Корнилием и старцем Васьяном Муромцевым. Вот как начинал он послания:
«В пречестную обитель Пречистыя Богородицы Печерского монастыря, господину старцу Васьяну Ондрей Курбъской радоватися…»
Церковь Николы Ратного. Фото С.А. Гаврилова
Сохранилось письмецо его, посланное кому-то после измены.
«Вымите Бога ради, положено писание под печью, страха ради смертнаго, а писано в Пече-ры, одно в стобцех, а другое в тетраях, а положено под печью в избушке в моей, в малой, писано дело государское. И вы то отошлите любо к государю, а любо ко Пречистой в Печеры».
В монастырь он писал и будучи в бегах, с неизвестной дороги, и не имея от иноков помощи, слал старцу Васьяну эмигрантские упреки, жалуясь о том, что посылал к игумену и к Васьяну человека своего бить челом (очевидно, из-за рубежа) «о потребных животу», и по недостоинству своему от них «презрен бых», а вины своей явной не видит.
Вот тогда, в те годы, воздвигалась прекрасная церковь Николы Ратного над Святыми вратами, которой любовался Рерих, о которой в «Истории русского искусства» писал академик Игорь Грабарь, которую мне пришлось в 1935 году реставрировать с артелью мастеров каменного дела, с рыжебородыми старообрядцами из посада Черного, что на озере великом Чудском. А строителем ее был воевода Заболоцкой, взявший немецкую Нарву. Это перед ним отворились замковые ворота, опустился подъемный мост, и ливонские парламентеры направились сдаваться к нему, царскому воеводе. Это он позволил осажденным выйти из Нарвы, взяв с собой все, что они будут в состоянии увезти, это он именем царя Иоанна великодушно обещал покидавшим замок охрану, которая будет их оберегать при прохождении через весь русский лагерь. Те не верили и боялись. Тогда он приказал подать ему воды и, умывшись, приложился к образу и сказал, что исполнит свое обещание. Стоя на холме при зареве пожара, он смотрел, как началось шествие ливонцев через опустошенный, выгоревший, разбитый ядрами город. В Печерском монастыре потом он принял постриг и в Успенских пещерах погребен как смиренный инок Пафнутий.
В те далекие времена, когда горела Ливония, в боровом овраге хоронился бревенчатый монастырек, а около него лепились срубленные как баньки кельи. Селиться в порубежных местах было страшно. Не раз враги жгли церкви, а братию высекали. Это во время Ливонской войны на подаяния и жертвы уходивших в бой ратных людей иноки возвели каменные церкви, башни и стены, и около обители родился посад, а на посаде дворец на приезд царя Иоанна и храм Сорока Мучеников, глава крыта чешуей, на деревянной звонничке два колокола зазвонных, два прибойных да клепало железное, – тогда тут раскинулся торг, двор гостиный, важня и избы пушкарей, стрельцов, беглецов из-за ливонского рубежа, просящих старцев и вдов, калек, разоренных после воинских осад мужиков – слепых, озябших в литовский приход, помороженных и увечных.
Строилась стрелецкая церковь во имя Николы Ратного в тот год, когда воевал за монастырским рубежом князь Василий Серебряный, и зимой в Великий пост приходили литовские люди; строилась она в ту весну, когда, изменив царю, изменил народу князь Андрей Курбский, чтобы в рядах литовской рати прийти на Русь воевать – ведь он видел потом, литовский конный князь и боярин, как пылали подожженные литовскими татарами русские села. Вот тогда, в те ратные годы, свершена бысть церковь каменная в Печерстем монастыре на острожных воротах во имя Николы Ратна – в одной руке у чудотворца Детинец, а в другой – оберегающий рубежи меч.
С. Виноградов. «Колокольни и купола Успенского собора Псково-Печерского монастыря». 1928
Царь Иван Васильевич с братом Юрием из Новгорода заезжал в Псков в декабре 1547 года, а оттуда в Печеры. Пожаловал царь обитель золотом, жемчугами. В древних синодиках я нашел записи: «Государь царь и великий князь Иван Васильевич всеарусш веле поминать си князей и боляр 75 душ, а память по ним творить в 30 день июня». Также приказал царь поминать имена опальных людей, которые побиты – с присными их –