– А когда Корнилий ограду наносил, то народ нанимал и была обозначена цена – двадцать пять алтын. С Изборска возили плиту, а деньги были кучей нарыты здесь, где Спаситель в проходе… Вот какая бывала святость, – другой полу денег награбит, а выйдет за ворота, все двадцать пять алтын. Кто накладет камней много, а сам на худой лошаденке – все лошади легче. А другой накладет совсем мало, так лошади совсем тяжело – воротись назад и побольше возьми. Хороший мужик так по сенному возу возил. Вот преподобный Корнилий! Матерь Божья строила и преподобный Корнилий.
Печоры. Церковь Николы Ратного. Икона. Фото Ludushka
– Милый, без этой стены пропал бы народ. Выбили бы всех, полонили.
– А скоро, сынок, опять будет война, – сказал потом он. – Антихрист на Россию пойдет.
– Пойдет антихрист, будет народы к себе преклонять, к перстам печати прикладывать. Дай крови печать. Вот наберет всюду войско и начнет битву во Пскове. Никола Угодник выедет и Илья Пророк. В Троицком соборе лежат святые князья, и те тогда встанут. Гавриил, и Тимофей, и Олек-сандра Невский встанут за нашу землю. Загрузится тогда река Великая войском. Погоди, – говорил дед Оленин, – скоро на разливе огненные кони заржут. Понесутся, полетят с захода огненные птицы, дубовые носы, полетят огненные кони, народ все туманный.
Церковь Пресвятой Богородицы Успения вырезана на горе, алтарь – на летний восход солнца. И за алтарем погребены отошедших братии телеса – игумнов, строителей, трудников и богомольцев. В больших братских пещерах кладена печерская братия – несть числа.
А по Святой горе, на церквах, над алтарем, пещерами, когда-то рос лес, возвещая о жизни, роща березовая, яблони, дубы и рябины.
Вечер. Лампада мерцает под воротными сводами. Дубы и яблони растут на Святой горе, а под деревьями и под главами Успения – братские усыпальницы, дубовые колоды, истлевшая парча, кости, гробы, дух древнего несмрадного тления – песок в глубине пещер закопчен свечами и везде на стенах – спящие комары. И под Лазаревской церковью под землею скудельница.
А под куполами Успения громадные, сложенные из хвороста, нанесенного сюда галками, гнезда. Здесь странно ночью при мерцании восковых свечей – песок буграми, стропила, балки. Шатрами над головой вздымаются полые, мохнатые от гнезд, перекрещенные сосновыми брусьями, утвержденные на столбах купола. Обитая железом церковная крыта вросла в древний дуб, из песка торчат обросшие мхом валуны, бревна упираются в землю, а церковь там, глубоко под землей.
В пещерах, у мест упокоения ратных, вставлены керамиды. Они облиты зеленой глазурью, украшены крестами и травами, иные тронуты воском и киноварью.
Печоры. Собор Михаила Архангела. Фото Ludushka
Широко горела восковая свеча. Опыли руки. Я читал имена государевых бояр, воевод, псковских гостей, детей боярских, привезенных в дубовых колодах с бранного поля, положенных в Дом Пречистой, в Печерах, убиенных на царской службе, на рати, от немец ливонских, павших на рубеже – имена ближних стольников и ратных людей из Пскова, Москвы, Полоцка, Ржева, Торопца, Новгорода и Шелонской пятины. Погибших в сече под Колыванью, под Юрьевым, на вылазках и на осадах. Павших в Смутное время во Пскове в ми-роносицкую вылазку. Проливших кровь за Свейским рубежом. Скончавшихся за рекою Самарою, в Конских водах, на службе в Крымском походе. Жизнь свою положивших под Нов-Городком Ливонским Нейгаузеном и на Печерской земле.
Вот могила:
Петр Степанов Пушкин – убиен от безбожных немец под Ельмано в 7083 году, а неподалеку от него в те же времена положен и раб Божий Иван Петрович Мусорской.
Вот где роды их сошлись.
Псково-Печерский монастырь.Надгробная керамида в пещере.XVI в.
Сырость, промозглый хлад. Сперва с живого морозца кажется, что спокойно, тепло, но постепенно, по мере того как время идет, начинает прохватывать одежду и тело пещерный холод, отнимая животную теплоту, ничего не давая взамен – здесь все глухо, переход за переходом, улицы подземные расходятся направо-налево, в крепкие песчаные стены вмурованы блестящие поливою доски с выпуклыми славянскими датами и письменами, с перечислением имен, городов, ровно и бестрепетно горит свеча, под землею нет времени, глух человеческий голос. Видно дыхание. У владыки побледневшее со сверкающими глазами лицо. Он протянул руку в оставленное в замурованной стене окошечко, и свет упал на груды дубовых колод, сосновых гробов, взгроможденных до сводов. Это старая братская усыпальница, – в колодах безымянные иноки лежат с кирпичом под черепом, а в пещерных улицах – власти земные. И их память хранят по иконописному сработанные в монастыре, завитые славянским плетением и церковными главами керамиды, закрывающие узкие, ископанные в красном песчанике норы, в которые вдвинуты привезенные с бранного поля гробы.
Ансамбль Псково-Печерского монастыря. Фото Ludushka
А по выходе из пещерной сырости на морозную волю ветер с запахом подмерзшего снега охватывает и внезапно пьянит, над головой разверзается небо, и живая чистота его, не зная предела, властно и великолепно течет.
У владыки стол давно уже накрыт, и на нем для гостя поставлена и водочка в графине, и черничное вино, и натертая редька, и соленые грузди, и прекрасно зажаренный, пойманный в Псковском озере жирный лещ. Мы ужинаем. Вася Титов, прислуживавший тогда нам печерский гимназист, живший как келейнику владыки в покоях, широколицый и веселый, слушал нашу беседу. Помню, как он, оживленный, провожал меня до крыльца, уславливаясь об утреннем походе на Куничину ropy. Думал ли я, что этот деревенский мальчик, помогавший мне осматривать монастырские чердаки, побывавший со мною весной под Нейгаузеном, через несколько лет будет драться в этих лесах против немцев в рядах партизан. Я помню, как его бабка, угощая меня в деревне Воронкино, кроила крупными ломтями хлеб, прижав каравай к старушечьей тощей груди. Вася Титов. Он, раненый, был взят немцами в плен и как советский партизан ими расстрелян. Бледный, простоволосый, советский лейтенант Василий Титов мужественно встретил смерть, стоя под наведенными на него дулами немецких винтовок.
В тот вечер кругом все было мирно, да и кто мог поверить тогда, что через несколько лет запылают села и города, что на юге Франции я встречу пригнанных немцами прямо из Гатчины советских военнопленных из-под Новгорода, Нарвы и Пскова, которые по вечерам, забегая ко мне слушать московское радио, расскажут о боях на Волхове, на Великой. Разве можно поверить, что на Монт Сен-Валерьен немцами будет расстрелян Борис Дикой, с которым мы собирали под Печерами старинные вышивки и под Лезгами ночью, смеясь, купались в Абдехе, а разрывом немецкой бомбы в Белграде будет убита участница наших экспедиционных работ Ирина Окунева, доктор Карлова университета, что с мешком за плечами бродила по дорогам Изборского края.
Монастырь давно спит. Небо удивительной чистоты, но блеск звезд уже смягчен весною. Подмораживает. Бледно светят главы пещерного храма. Юродивый, стоя посреди двора на снегу, крестится на собор, на вершины деревьев, небо, звезды, а потом внезапно падает, кладет земной поклон. Снова заносит крестное знамение, смотрит на свои крепко сложенные персты, словно заколдовывая их своей тайной взволнованной силой и снова крестится и падает на колени, вернее, не на колени, а по-старинному – руками вперед, челом в снег. Кругом никого нет, монастырь замер, братия спит, спят звонари.
Псково-Печерский монастырь. Фото Н. Денисовой
Вот ударил часовой колокол – какая древность, какой великой торжественности и печали падает звук и, падая, не умирает, а медленно стекает с колокольных краев, мягко расходясь, заполняя закрытый крепостными стенами овраг. Потом мелкие колокола неторопливо бьют перечасие. И в монастырской тишине, во сне и покое церквей и пещерных могил вздымаются громадные деревья, простирающие к свету звезд свои чистые голые ветви. Как незыблем ночной воздух, как таинственно и чудно на монастырских полях. Там крепко спят деревни, и пустынная дорога ведет к Новому городку, к Нейгаузену, та дорога, по которой проходили псковские войска, шел Грозный. Это было недавно, думал я, глядя на небо, не изменившееся с тех пор, ибо то же небо стояло над вершинами сосновых боров, когда тут не было ни монастыря, ни человека и только лесные деревья падали в излюбленный зверями овраг, где протекали воды малого, но светлого ручья Каменца, где у подножья дерев видны были песчаные осыпи с темными впадинами пещер, когда-то вымытых древними подземными реками.
Иван Шмелев. Троице-Сергиева лавра
Под Троицей
Троица совсем близко. Встречные говорят:
– Вон на горку подняться – как на ладоньке вся Троица!
Невесело так плетутся: домой-то идти не хочется. Мы-то идем на радость, а они уж отрадовались, побывали-повидали, и от этакой благодати – опять в мурью. Что же, пожили три денька, святостью подышали, надо и другим дать место. Сидят под елками – крестики, пояски разбирают, хлебца от преподобного вкушают – ломтем на дорожку благословил. На ребятках новые крестики надеты, на розовых тесемках, серебрецом белеют.
Спрашиваем: ну как… хорошо у Троицы, народу много? Уж так-то, говорят, хорошо… и надо бы быть лучше, да некуда. А какие поблаголепней, из духовного, причитают:
– Уж так-то благоуветливо, так-то все чинноблагоподатливо да сладкогласно… не ушел бы! А народу – полным-полнехонько.
– Да вы, – говорят, – не тревожьтесь, про всех достанет. А чуть нестача какая – похлебочки ли, кашки, благословит отец настоятель в медном горшке варить, что от преподобного остался, – черпай-неочерпаемо!
Радостная во мне тревога. Троица сейчас… какая она, Троица? Золотая и вся в цветах? Будто дремучий бор, и болыиая-болыиая церковь, и над ней, на облачке, золотая икона – Троица. Спрашиваю у Горкина, а он только и говорит: «А вот увидишь».
Троице-Сергиева лавра. Фото Jean