– О-о-о… Ещё как связаны, Женя. Даже более, чем вы думаете, – тут он сделал паузу, после чего снова заговорил, – всё это просто. Я пытаюсь объяснить вам, что людям свойственно ошибаться, а потом и строить выводы на ошибочных данных. Вот, скажем, вы давно видели мужчину и женщину, которые любили друг друга? Нет, не спешите отвечать, подумайте. Подумайте над тем, что хотите сказать, ведь я у вас не спрашиваю про расчёт и прочие логические вещи, но про любовь.
– Я даже не знаю, что вам и сказать… наверное, видел…
– Вы уверены? – заискивающе спросил Сати.
– Не очень.
– Я могу сказать, что вы знаете таких людей. Впрочем, вам обычно казалось, что такие пары несчастливы вместе. Но в этом вряд ли есть ваша вина, это заблуждение всеобщее и всеобщая ошибка. Кто-то давным-давно сказал, что любовь должна сопровождаться страданием, в трудностях она закаляется и лишь становится крепче. Однако, это мнение ошибочно, как и большинство в этом мире, любовь не рождается в боли, она рождается без неё, и, если она появилась, этим людям больше никогда не будет больно. Я же не могу говорить о любви к каждому, я лишь говорю, что у меня есть симпатия к людям, хотя бы за то, что они живут.
Евгений на секунду засомневался в чём-то, не решаясь ответить прямо, но потом всё же смог набраться сил.
– Вы говорите, как священник. О любви, о симпатии, – сказал он размеренно.
– А вы что, верите в богов?
– Хм, да, это что-то оригинальное: в богов. Не уверен, что я в кого-то верю. Наверное, я верю в себя, а верить в тотем, в какого-то нематериального идола мне кажется странным. Могу лишь сказать, что в моём окружении встречалось множество людей, а некоторые из них были со мной с детства, и вот эти люди веровали. Вы понимаете, что если живёшь в какой-то культуре, то невольно начинаешь её воспринимать. Впрочем, я никогда не верил до конца, но что-то есть, что-то, от чего не могу избавиться.
– А кем вы работаете? – неожиданно спросил Сати.
– Я? – удивился Женя, – ну, это не секрет. Я учусь и работаю. На сессию, знаете ли, нужны деньги, а посему их надо заработать, даже если приходится работать продавцом-консультантом.
– Вам это нравится?
– Нет. Я хотел бы получать больше, а работать меньше. К тому же я не люблю общаться таким образом с людьми, ибо все задают одинаковые вопросы, а ответов ждут экстраординарных.
– Но ведь так не бывает, – скромно заметил Сати.
– Согласен, это утопия. К сожалению, современное общество хоть и современное, но основные принципы его не менялись уже многие тысячелетия. Работодатели до сих пор наивно верят бумажкам, которые предъявляют им работники, или же заверениям своих знакомых. Это я, конечно, говорю сейчас риторически, так как всю систему я не в силах изменить, но хоть в маленьком кругу людей это должно получится, – торжественно поставил точку Женя.
– В маленьком кругу людей? Не слишком ли это мало для такой цели? Если я не ошибаюсь, то провернуть такую мощную кампанию в узком кругу людей вам будет намного сложнее, как если бы вы вещали на всю страну. Изменить мнение одного конкретного человека не только трудно, но и почти невозможно. Тем более это сложно, если человек верит, когда его глупости становятся догматами, за которые он будет стоять насмерть. Мне встречались такие люди, и, поверьте, их всегда было много, которые помногу раз наступали на одни и те же грабли, но отказывались признать факт их существования только из-за того, что по одному из догматов они не могут существовать.
– Не могу с вами не согласиться! Не только догматы, но и вера, религия, которая оперирует этими вещами почти в совершенстве, представляют собой очень опасную машину. И если этот механизм не держать в узде, то он подожмёт под себя весь мир! – с запалом выкрикнул Женя.
Сати сделал паузу, выжидая, пока Евгений успокоится, и продолжил.
– Вы считаете, что у вас есть силы перевернуть мир?
– Да, – неуверенно сказал Женя после долгой паузы, – силы у меня есть. И я готов сражаться, ибо в чём, как не в этом есть смысл жизни. Душа требует, она рвётся, а раз она требует, значит так надо.
– И всё-таки, – молвил Сати, – мы опять возвращаемся к религии, как бы не старались от неё уйти. Догматы, верования, души в конце концов.
– А ну и пусть, что возвращаемся. Если уж на то пошло, то надо знать своего врага в лицо до того, как начался бой, а иначе бой обречён на провал. К тому же я не верю во всё это. А чтобы вы поверили в мои силы, я прямо сейчас заявляю, что отдаю свою душу тому, кто сможет наделить меня силой исполнить задуманное.
– Вы знаете, – хмуро сказал Сати, – выбор даётся каждому существу, не только человеку. Вы сделали свой выбор, я принимаю ваше предложение.
Глава 6Der choice
– Бака! Бака! Бака! – как заклинание повторял человек за решёткой, схватив себя руками за голову и раскачиваясь. – Бака! Бака! Бака!
– А? – спросил Зорик, пробуждаясь.
Он лежал на жёстком матрасе, насквозь пропитанном клещами и прочей кусающей мелюзгой. Матрас лежал прямо на холодном каменном полу у стены под маленьким оконцем наружу. Стены были многократно закрашено извёсткой, которая отколупывалась, но её снова закрашивали, и от этого поверхность стен становилась с каждым разом всё бугристее. Ему было холодно – не было одеяла, чтобы укрыться от источающих холод камней; зуб на зуб не попадал от пронизывающего до костей холода. Слабый, но очень чувствительный ветерок шёл от дверных щелей, проходил по камере и вылетал в окно.
– I repeat. Guilty or innocence? – приглушённо раздалось из-за двери.
– Тикусёомоо! Бакаяроо!! Варэмэ!!! – чуть не до хрипоты заорал человек, сидящий за решёткой.
Тут было две отдельные камеры, вмещающие несколько человек, но лежак был всего один на камеру. Их, двух осуждённых, разделяла толстая решётка из позеленевшего от времени и сырости металла. Наверху на потолке величаво собиралась в большие нависающие капли осаждающаяся там вода, а потом с гулким бульканьем она отрывалась от камня и падала на пол. В зубодробительном холоде, который был здесь всё время, человек выживал с трудом, да и то недолго, но тут умудрялись жить жучки-паучки, и жили они хорошо.
Человек через решётку был жалок – видимо его ослабило время, которое он провёл здесь. Он был босой, в рваных серых штанах и двух толстых рубашек без пуговиц, которые он придерживал постоянно левой рукой, чтобы не выпускать от себя тепла. Он трясся при малейшем дуновении ледяного ветерка, при каждом лишнем шорохе, а то и так просто без причины. Кожа его была белая настолько, что просвечивала, и Зорик мог видеть все жилы и кости этого человека. Волос у него почти не было, только лишь на голове, да и те были жидкие и выпадали при случае.
Несмотря на то, что клетка подорвала его здоровье (он постоянно покашливал), она не сломила его дух. Он боролся – это было видно по глазам и действиям; он боролся сам с собой и с окружающей средой, оставив тело умирать.
– Ей, ты! – окликнул его Зорик.
– О, – залепетал человек, – ты проснулся. Не надо тебе здесь быть. Это ковай. Абунай! Ты уходи отсюда.
– А что это и как это сделать? – спросил Зорик, осматривая решётку.
– Как сделать? – человек широко улыбнулся, обнажая щербатый рот с чёрными зубами. – Умереть. Да, так многие пытались сделать. Это выход не только отсюда.
Зорик смотрел то на этого странного человека, то на решётку, их разделявшую. Что-то ему нравилось в этом видать давно потерявшем рассудок человеке, который дёргался и произносил нелепые фразы. Его движения и манера говорить не вызывали чувства опасения, а наоборот заставляли его уважать. Человек молчал, стоя всего в метре от Зорика; у него дёргалось веко.
Решётка была сделана из толстого металла, который сложно сломать, даже при таком количестве ржавчины. Тут неплохо бы иметь двухпудовую кувалду, да где её взять – в камере не было ничего, что можно было бы использовать, как молот. В камере не было ничего из того, что вообще можно использовать: матрас был настолько дряхлым, что развалился бы при первом же ударе, а всё остальное было намертво закреплено за стены или пол. Да и нужно ли было проделывать тайный лаз между двумя камерами, если обе выходят в один коридор?
– Они скоро придут. Они всегда приходят и забирают одного. Тебя тут ещё не было, – человек вдруг сел по-турецки на пол, сложил руки на груди и начал раскачиваться, – когда нас было много. Но они приходили и забирали одного. Всегда одного. Нас было много, но каждый был один. И так было всегда. Я последний в этой камере, скоро и меня заберут. А знаешь, почему?
– Почему? – спокойно спросил Зорик, решив подыграть ему.
– "Иттэ кимасу", кричали они мне. Все уходили спокойно, без крика. Это не страшно, когда всем скопом, когда толпой. Страшно, когда один. Каваии, это было красиво, как у вас говорится. Поначалу это было смешно, кто-то шутил и смеялся, но потом стало не до шуток. Каждый день они приводили новых людей и забирали одного из старых, а потом стало мало новых, но они всё равно забирали старожилов. Но я сидел здесь. Я видел их лица и впадал в ужас, пока не смирился, что так и будет. И вот я остался один, а передо мной сидишь ты. – Тут он сделал паузу, вглядываясь в пол. – Это как бросать монетку – вероятность одно из двух, только не нам это решать.
Он встал, кряхтя, на ноги и встал лицом к стене.
– Я больше ничего не скажу, пусть будет, как будет.
Зорик долго стоял около решётки и смотрел на этого человека, который не шевельнулся ни разу. Тогда он сел снова на свой матрас и стал ждать. Несколько раз ему казалось, что человек плачет: всхлипывающие звуки, слабо дёргающиеся плечи выдавали его. Но Зорик решил не тревожить этого бедолагу, пусть отдохнёт.
Дверь противоположной камеры отворилась тихо настолько, что Зорик этого даже не заметил. Лишь только по реакции худого человека он что-то заподозрил и вскочил на ноги. За решёткой к человеку невероятно тихо подходили двое в чёрных костюмах с чёрными капюшонами на головах, скрывающие их лица. Человек стоял, вывернувшись из угла так, чтобы видеть их, и не двигался. Когда они подошли к нему, он не сопротивлялся, а сразу пошёл к двери, они же последовали за ним. Шёл он неспешно, чеканя шаг – он был горд, даже рад этому. В шаге от двери, из-за которой пробивался внутрь голубоватый свет, он остановился на секунду.