Перед ним снова прежняя старуха. Она глядит на него хитро и победно.
— Итак, ей подобных нет? Она одна? Или у нее множество образов и подобий, как ты только что видел?
— Это обман! Это была не Она!
— Мне все равно, что ты выберешь. Лишь бы сказал четко и твердо: нет? Она одна?
Тут он вдруг ясно вспомнил, что Она ушла, чтобы найти себе подобных. Она сказала, что быть бесподобной ужасно.
— Отвечай!
— Дай мне подумать, — ответил Том.
— Даю тебе сроку одну ночь.
А больше ему и не надо было. Только бы побыть одному. Только бы не видеть перед собой эту старуху. Только бы найти место и время, чтобы вспомнить мелодию скрипки. Он знал, что когда он ее вспомнит, все разрешится само собой.
И вот он в лесу. Он пришел туда, куда приходит всегда, когда ему трудно — к костру гномов. И слышит, как один из гномов говорит:
А мне порою смутно снится,
Что эту плоть, где дух гнездится,
Душа сама свила, как птица
Гнездо, и задремала в нем.
Да, задремала и забыла,
Как с нервом нерв и с жилой жилу
Сплетала, тихо ворожила,
Устраивала хрупкий дом.
О, сколько жара, сколько света
Понадобилось ей на это!
Как был стремителен и крут
Ее полет! Какая сила
Таилась в ней! И вот — забыла,
Что значит дух тысячекрылый
И медленный духовный труд…
Забыла… душа забыла саму себя, как я — мелодию скрипки. Забыла… забыла… И тут мелодия скрипки всплыла сама собой, как будто никогда не исчезала из памяти. И как-то все сразу стало на свои места. Ответ тоже нашелся сам собой. Он улыбнулся и пошел навстречу Старухе. Она уже не была ему страшна.
— Послушай, — сказал он тихо и просто, — Она единственная и бесподобная. Подобных Ей я еще не видел. Это я точно знаю. Но они могут и должны быть. Это я тоже точно знаю…
И тотчас старуха начала расплываться на глазах, лепеча: «ни да, ни нет… А надо четко — да или нет…»
— Вот именно этого и не надо было говорить!
Это сказал уже Помпончик. Всколыхнулась его зеленая ша-почка, заплясал белый помпончик и зазвучала вечная песенка:
А я что-то знаю,
А я что-то знаю,
А я что-то знаю,
Знаю и пою!
— Я прежде всего знаю, Том, что ни «да», ни «нет», а что-то третье, и хорошо, что и ты это узнал. Ну вот ты и справился с Бабой Ягой. А теперь тебе самое время идти к озеру. Только предупреждаю: есть чудища пострашней нашей старухи!
И Том пошел к озеру. Опять в волшебном зеркале закачались все деревья, все звезды, весь ночной простор. И показалась далекая розоватая звездочка, а с нее полилась мелодия скрипки. Господи, какое счастье! Сейчас, сейчас звездочка приблизится, ста¬нет ясно виден Ее цветок. Вот-вот сейчас…
Как?! Что это выросло между ним и Ею?! Что??! Такого он еще не испытывал, кажется, никогда. Что такое Баба Яга перед этим? Обыкновенная старушка. Это же Дракон!… На это не было сил смотреть, и Том отшатнулся от зеркала. Захотелось немедленно вернуться в обыкновенный мир, где есть дома, стены и нет этих бездн, этих провалов с глазами Дракона. Сесть в кресло, поджав под себя ноги, почитать книжку, съесть яичницу… А о приключениях только вспоминать. Усесться за стол и писать свой труд — описать свой опыт вглядыванья в волшебное зеркало… Ну, а если уж очень затоскуется, то можно выйти из дома, сесть в золотую карету, и пусть золотые кони умчат меня к моей мечте. Они ведь рядом, наготове. Она ведь сама оставила их. Так вот, сесть в золотую карету и — к Ней! К Ней!
— То есть, как можно дальше от Нее, в другую сторону. Том оглянулся. Рядом сидел виолончелист со своей виолончелью и смотрел на него большими печальными глазами.
— Что ты сказал?
Впрочем, это не он, это виолончель говорила. А может быть, и он. Они так срослись, что их не различишь.
— Я говорю, что ты норовишь уйти как можно дальше от Нее, в другую сторону. Ты выбираешь, где посветлее и поуютнее, а Она — в темноте. Одна в темноте. И никакая золотая карета через эту темноту не перевезет. Ни золотые кони, ни золотой олень. Они увезут в светлую мечту, а Она — в темной действительности.
— Послушай, но разве есть хоть одно существо, которое вы-держит взгляд такой тьмы? По-моему, нет и быть не может.
— Ты ошибаешься. Такое существо есть.
— Где же оно?
— Ты столько раз проходил мимо него и не замечал его. Оно сидит на Дереве, которое свешивается над озером. Это старый Оль. Дерево смотрится в озеро день и ночь. И старый Оль смотрится в озеро день и ночь и никогда не отводит взгляда.
— Не отводит взгляда? Разве это возможно?
— Возможно.
— А непроглядная тьма?
— Он ее проглядывал всю насквозь.
— И досматривал до Ее звезды?
— Досматривал. И Она сама до него. Они друг друга виде¬ли. И Она приходила к нему и садилась рядом с ним.
— Ты говоришь что-то, чему трудно поверить.
— А ты проверь. Подойди к Дереву над озером, и если увидишь Оля, спроси, правду ли я говорю?
Одинокое Дерево на берегу озера… Да, он помнит такое Дерево. Но неужели на нем кто-то есть?… Том добрел до Дерева и остановился. На огромных толстых ветвях сидел кто-то, как будто совсем сросшийся с Деревом. Это было Дерево с человеческими глазами. А может, с глазами неба, с глазами всех звезд?
— Ты… Оль? — спросил Том неуверенно.
— Да, Том, здравствуй.
— Ты меня знаешь?
— Я всех знаю. Только меня никто не знает. Тебе про меня виолончель рассказала?
— Да, виолончель… Скажи, это правда, что ты видел мою Фею? Что Она сидела здесь рядом с тобой?
— Конечно, правда.
— Как? Когда?
Вместо ответа Оль спросил Тома:
— Ты меня в самом деле знаешь? Ты знаешь, кто я?
— Ты… Оль. Я же сказал.
— Да, Оль, но не только. А еще кто?
— Не знаю. Кто же?
— «Я — никто. Может быть, ты тоже никто? Тогда нас двое. Молчок»[3].
Том почему-то очень заволновался. Только никак не мог понять, почему. Как будто почувствовал, что у него есть крылья за плечами, только они никак не могут раскрыться. А ему надо сейчас немедленно прыгнуть с горы. Как же это? Но… «Что за путаница у меня в голове?…» — подумал он и четко ответил:
— Нет, я Том.
— Только Том?
Глаза Оля смотрели так добро, так заботливо, точно глаза матери у постели больного ребенка.
— Бедный Том, ты еще не никто. Видишь ли, если бы ты был никто, то никто и не встал бы между тобой и Ею. Никто не по-явился бы в зеркале, кроме Нее. И никакой тьмы не было бы. По-слушай, хочешь сесть рядом со мною и сидеть тихо-тихо? Хочешь научиться сидеть, как я? Попробуешь? Если ты будешь сидеть так тихо, что не спугнешь моих мыслей, ты их услышишь. А потом наступит тишина. И в тишине прозвучат Ее слова, которые Она оставила здесь, зарыла в листья и оставила. Если ты сумеешь их расслышать, ты поймешь, как найти Ее.
И Том сел. Как спокойно ему стало! Покой опускался с неба, с наклонившихся ветвей, обнимал его, укутывал. И все время углублялся. Том и не знал, что существует такой покой. Нет, может быть, когда-то знал, очень давно, когда был рядом гном у камина, звучала его песенка, вынимались подарки из просушенного чулка… Это было тогда, когда ничего-ничего страшного не могло случиться. Тогда, когда о нем заботились и берегли его, когда ему самому ничего не надо было решать, искать. Это было тогда, когда Она была так близко и он был уверен, что Она никуда не уйдет. И вдруг кончилась вся тоска, вся его невыносимая тоска пропала, точно ее и не было. И — никакой тревоги, никакой заботы, будто все это снилось и ушло. Он не понимал сейчас, что же его мучало так недавно. Покой был таким живым! Том мог бы поклясться, что покой этот имел запах и цвет. Да, он пахнул хвойными ветвями и еще какой-то травой и еще чем-то очень-очень родным. Он был зеленого цвета разных оттенков с сиреневыми просветами. Ох, эти сиреневые просветы, какое в них было счастье! И внезапно покой зазвучал. Это был голос Флейты, глубокий и тонкий, и в этот голос вплетались слова:
Я — никто. О, Господи, как много
Ты даешь, как щедро меришь ты.
Мера сердца — это чувство Бога,
Чувство роста, чувство высоты.
Полная, таинственная мера.
Сесть в лесу, замолкнуть у костра…
Лишь зерно чуть видимое веры,
И меня послушает гора…
И снова молчание. Даже Флейты нет. Слова и Флейта вырос¬ли из тишины, и из них снова выросла тишина. Как цветок из стебля. Какая тишина! Он никогда такой не слышал.
А тишина! А тишина…
Как будто я не рождена,
Как будто бы не прервалась
Та сокровеннейшая связь,
Та пуповина бытия…
Не разделились Бог и я.
Тишина заговорила. Ее словами. Потому что это были Ее слова и ничьи больше. Он знал это.
— Конечно, Ее — сказал старый Оль, продолжая его мысли. — Вот ты и стал слышать мои мысли и Ее слова.
Том посмотрел на него внимательно, долго, и раздумчиво проговорил: «Как будто бы не прервалась та сокровеннейшая связь, та пуповина бытия… Не разделились Ты и я.»
— Не разделились? Ты это чувствуешь? Ну тогда иди — сказал Оль.
И тут Том услышал скрипку. Ту самую, Ее скрипку.
— Она зовет тебя.
— Да, да, я слышу.
Он снова глядит в волшебное зеркало и снова видит звездочку-цветок, повисшую в полной тьме. Она так далеко, она едва вид-на. Но он не только уверен, что это Она, он еще знает, как к Ней подойти. Он не может сказать, откуда он это знает, он ничего не может объяснить, но он знает, что делать. Вот во тьме появилась тоненькая ниточка света. Она протянулась между ним и Ею. И он знает, что это и есть «та сокровеннейшая связь, та пуповина бытия…» Он знает, что можно во тьме, в ничем держаться на этой тоненькой ниточке. А ниточка между тем превратилась в переливчатое свечение, зеленовато-розовое и сиреневое. Сиреневое кружево… Неужели он сам сплел его? Этот кружевной мост между ним и Ею… Неужели по этому кружеву можно идти? Оказывается, можно. Оказывается, оно удивительно креп