– А, так и ты заметил это? – воскликнула Екатерина. – Значит, это видно со стороны, и ты именно об» этом заговариваешь, едва я упомянула ее имя? Да, да, причиной всей моей тревоги является эта интриганка! Подумать только! Она вообразила, будто может меряться со мной силами! Только взглянуть на нее! Бессовестная, наглая улыбка, в каждом движении, в каждом взгляде – оппозиция. Куда же мы зайдем таким образом? И какое отвратительное впечатление произвела она на меня только что, когда нарочно выпрямилась, чтобы подчеркнуть свою беременность! Если бы я знала, что это состояние, которого я прежде так страстно желала для блага государства, зашло настолько далеко, то я скорее бы прогнала ее из России, чем взяла бы с собой в Москву. Русская великая княгиня не смеет иметь такой отвратительный вид. Держит себя, словно крестьянская баба, которую нисколько не стесняет се положение! Так советуй же мне что-нибудь, Григорий, помоги мне! Я не могу допустить, чтобы на русском престоле возсело когда-нибудь потомство такой ненавистной женщины. Если мне не удастся предупредить это, то я должна буду считать пропащими все свои заботы, все труды... Но мысли так путаются у меня, что я нс знаю, за что ухватиться, на что решиться... Григорий, подумай со мною, как бы отстранить такое бедствие!
Потемкин глубоко задумался. Вдруг его лицо просветлело, он щелкнул в воздухе пальцами, как человек, напавший на удачную мысль.
– Ладно! – воскликнул он торжественным тоном, – будет по-твоему! Но только, ваше величество, нам надо стать разнообразнее. Ваше величество посвящало до сих пор свой досуг писанию комедий, почему нам не поработать теперь в трагическом жанре? Здесь, в Москве, будет представлена комедия вашего величества. Отлично! Но почему бы после комедии не сыграть маленькой трагедии?
Он замолчал и впился в императрицу серьезным, пытливым взглядом: императрица молчала, ее взгляд был непоколебимо холоден и, наконец, она сказала:
– Я жду объяснении!
– Позвольте мне, ваше величество, рассказать вам одну историю из моего прошлого.
– Расскажи!.. Я слушаю!
– Это было давно, ваше величество, когда я еще жил в Москве. Я снимал комнату у вдовы Елизаветы Зорич, которая занималась повивальным делом. Это была очень хорошенькая, веселая, грациозная женщина. Мы сошлись с ней и жили душа в душу, что было мне тогда очень на руку: у меня доходы были плохи, а Зорич зарабатывала на диво много, что даже казалось непонятным, почему ее труд так хорошо оплачивается...
Жили мы весело и беззаботно, как вдруг на наши головы обрушилась беда: пришла полиция, арестовала Елизавету и увезла ее. Я ломал себе голову, не понимая причины всего этого; вдруг мне случайно удалось узнать то, что держалось в большом секрете: Зорич обвинили в ряде убийств новорожденных и родильниц.
В минуты интимных ласк Лиза неоднократно признавалась мне, что вид проливаемой крови или извивающегося в предсмертных конвульсиях человека производит на нее совершенно своеобразное действие-она испытывает невыразимое наслаждение, более острое, более потрясающее, чем самые страстные любовные ласки. Мне сразу пришло в голову, что Зорич не могла справиться с этой болезненной страстью и поплатилась за какоенибудь убийство.
Но дело было гораздо сложнее: Зорич убивала двух зайцев разом, удовлетворяя свою страсть и получая за это большие деньги. Мало ли какие случаи бывают, когда рождение ребенка или жизнь матери нарушают интересы ряда лиц? В таких случаях обращались прямо к Зорич, и она избавляла заинтересованных лиц от мешавшего им субъекта.
Московские власти взялись за расследование очень энергично, но с первых же шагов следствие натолкнулось на таких лиц, что разоблачение всего этого дела вызвало бы крупный скандал: почти не было такой именитой фамилии, где бы Зорич не проявляла своего дьявольского искусства. Что было делать?
Зорич грозила смертная казнь. Но вместо отого дело затушили, и преступную бабку посадили бессрочно в тюрьму. Вплоть до сего времени Елизавета Зорич содержится в Бутырской тюрьме! Вот, ваше величество, страничка из моего прошлого. Добавлю еще, что следственные власти были поражены искусством и чистотой работы Зорич: у этого дьявола в юбке был целый арсенал средств, одно ужаснее другого!
Потемкин замолчал, молчала и императрица. Она вскочила с места и в лихорадочном волнении заходила взад и вперед по комнате. Ее грудь бурно волновалась, глаза сверкали. Вдруг она остановилась перед Потемкиным и впилась в него пылающим взглядом, как бы требуя, чтобы он сказал последнее, решительное слово.
Потемкин тоже встал, подошел к государыне и шепнул ей:
– Не пригодится ли она нам?
– Что ты хочешь сказать этим, Григорий? – со страхом вскрикнула Екатерина.
Не отвечая, Потемкин низко поклонился императрице, подошел к письменному столу, развернул лист бумаги, попросил разрешения сесть и написал следующее:
«Предъявитель сего, Григорий Александрович Потемкин, уполномочен взять из тюрьмы арестантку, имя коей будет сообщено им, Потемкиным, главному смотрителю.
Об освобождении указанного Потемкина лица запрещается кому-либо сообщать, а равно под страхом Нашей милости воспрещаем наводить какие-либо справки о дальнейшей судьбе его. Освобожденное лицо считать никогда в тюрьме не сидевшим».
Екатерина прочла это и, с некоторой растерянностью посмотрела на Потемкина, спросила:
– На что это нужно тебе?
– Благоволите, ваше величество, пометить «секретно» и подписать! ответил ей Потемкин.
Императрица сильно вздрогнула, но сделала, как сказал фаворит.
– На что мне это нужно? – спокойно переспросил Потемкин, флегматично рассматривая бумагу. – Ваше величество сами изволили заметить, что беременность ее высочества далеко продвинулась вперед, а следовательно пора подумать и об акушерке...
Молчи! Молчите! – испуганно вскричала Екатерина, с силой топнув ногой. – Я не хочу и думать о таких вещах... Как же это можно?...
– Первым делом, – спокойно продолжал Потемкин, – я прикажу Зорич переодеться в мужское платье и увезу ее в Петербург под видом своего камердинера.
В Петербурге я укрою ее в надежном месте, и когда настанет...
– Григорий, – перебила его Екатерина, твердо глядя Потемкину в глаза. Твое мягкосердечие делает тебе честь! Ты считаешь себя обязанным этой женщине за прежнюю помощь, находишь, что она достаточно наказана, и хочешь улучшить ее судьбу. Я даю тебе возможность сделать это, но и все. Больше я ничего не знаю» и не желаю знать!
В этот момент в комнату вошел гофмаршал Барятинский и доложил ее величеству, что аппартаменты готовы.
Екатерина холодно кивнула головой Потемкину и последовала за князем.
XV
Потемкин понимал, что императрица еще не в полной мере уяснила себе сущность его намерений. Когда она была так взволнована, так утомлена, как в этот день, ее ясный, светлый ум словно задергивался каким-то флером.
Далее он знал, что, если тот же разговор завести завтра, то можно ручаться, что Екатерина с негодованием отвергнет затеянное им, а может быть, даже и отвернется от своего любимца. Поэтому он решил, что надо ковать железо, пока горячо. Сегодня же все будет сделано, а завтра императрица, возможно, даже не вспомнит о сегодняшнем разговоре.
Вследствие этого, не теряя времени, он отправился в свои комнаты, помылся, почистился и приказал подать себе карету.
Был уже поздний вечер, когда Потемкин быстро проезжал Бутырками-предместьем, где высилось громадное мрачное здание тюрьмы. Остановившись у ворот и приказав доложить о себе главному смотрителю, он был немедленно впущен с знаками раболепного почтения.
Смотритель готов был в лепешку расшибиться, чтобы угодить влиятельному генерал-адъютанту императрицы. В самом непродолжительном времени в мрачный, плохо освещенный зал, где должно было произойти свидание Потемкина с арестанткой, смотритель ввел высокую, страшно худую женщину, серый арестантский халат которой еще более подчеркивал ее худобу.
– Вот Елизавета Зорич, – сказал смотритель.
Потемкин знаком руки приказал ему удалиться. Он и арестантка остались одни.
– Неужели ты – Елизавета Зорич? – с изумлением воскликнул Потемкин, подходя ближе к арестантке, которая наглым, диким взором смотрела на него.
– Я самая, – ответила она.
– Лиза, Лиза! Что с тобой сталось? Ведь тебя не узнать!
– Батюшки, Гришенька! – крикнула Зорич, кидаясь к своему прежнему сожителю. – Вспомнил-таки?
– Я пришел, чтобы освободить тебя, Лиза, – ответил Потемкин, пытливо всматриваясь в ее лицо, чтобы уловить хоть тень сходства с былой Елизаветой.
– Что я слышу? – воскликнула она. – Ты можешь и хочешь спасти меня отсюда? И ты только за этим приехал сюда? Гришенька, не даром я всегда так любила тебя, так верила... Но ты, верно, стал теперь большой шишкой? Да у тебя никак генеральские эполеты? Батюшки! Да уж не добился ли ты того, о чем всегда мечтал со мной бывало?
Как ты красив, Потемкин!.. Я не удивлюсь, если ты скажешь мне, что стал теперь самым близким человеком к ее величеству! Ты киваешь головой? Значит, это-правда?
И ты все-таки не забыл обо мне? О, Гришенька, я – твоя вечная должница!
Она вплотную подошла к Потемкину и нежно погладила его по щеке.
Фаворит продолжал разглядывать ее и, наконец, сказал:
– Ты все-таки еще очень красива, Лиза! Правда, жизнь в этом дворце не пошла тебе на пользу, и ты страшно исхудала, но это-дело наживное, отдохнешь и нагуляешь себе жира! Но как ты похудела, как похудела! Ты стала совсем плоской, как доска, а вспомнить только твою прежнюю приятную округлость... Но это к лучшему: на первых порах тебе придется выступать в роли моего камердинера, так что мужской костюм благодаря твоей худобе отлично сойдет.
– Твоего камердинера? – вскрикнула Зорич, захлопав в ладоши. – Это забавно! Многое мы с тобой проделывали, а этого нет!
Сказав это и не зная более, как выразить охвативший ее восторг, она вдруг закружилась по полу в фантастической, дикой пляске. Ее волосы рассыпались и развевались за нею беспорядочными прядями. Потемкин невольно вздрогнул: перед ним, казалось, было существо нездешнего мира...