В «Записях 1925—1927 гг.», которые Серафимович вел для себя в тетрадях и записных книжках, целая страница посвящена впечатлению, которое произвел на него молодой писатель.
«Шолохов. Невысокий, по-мальчишески тонкий, подобранный, узкий, глаза смотрели чуть усмешливо, с задорцем: “Хе-хе!.. дескать... вижу...” <...> громадный выпуклый лоб, пузом вылезший из-под далеко отодвинувшихся назад светло-курчавых, молодых, крепких волос. Странно было на мальчишеском теле — этот свесившийся пузом лоб...
С Лузг[иным] сидим в рестор[ане] Дома Герцена, говорим о редакц[ионных] делах. Уговариваю напечатать Шолохова “Тихий Дон”. Упирается.
Шолохов на вечере “Моск[овского] раб[очего]” подвыпил. Небольшой, стройный, узко перехваченный ремнем с серебряным набором. Голова стройно на стройной шее, и улыбка играет легонькой насмешливой хитроватой казац[кой]...
Шолохов откинулся назад, белый лоб, неестественно-выпуклый, огромный, светло-вьющиеся волосы. А лицо загорелое.
Резко, точно очерченные, по-азиатски удлиненные, иссиня-серые глаза смотрели прямо, чуть усмехаясь, из-под тонко, по-девичьи приподнятых бровей.
Длинные глаза, а в углах резко острые и чистые.
Когда взглядывал, от глаз шел синевато-серый свет.
...И волосы были мягкие, как у ребенка.
И глаза, когда говорил, и губы чуть усмехались: “Дескать, знаю, знаю, брат, вижу тебя насквозь”»26.
За этими словами Серафимовича, написанными для себя, а не для печати, — изумление, которое оставил в его душе Шолохов: его можно определить как предощущение, предчувствие гения. Сходно воспринял «Тихий Дон» М. Горький: прочитав первую книгу романа, он сказал: «Очень, анафемски талантлива Русь»27.
На вечере, посвященном его 70-летию, в 1933 году, отвечая на вопрос «Как вы оцениваете “Тихий Дон” Шолохова?», — Серафимович сказал: «— Великолепная вещь. Я должен вам признаться, что это единственный писатель, которому по-настоящему судьба, можно сказать, целый ворох наклала творческих сил. Вот наш брат сидит, погрызет, погрызет перо, напишет, взвесит... А ведь у него как на черноземе прет. Он с трудом ходит, потому что он перенапряжен образами. Это огромный писатель»28.
Последние слова Серафимовича — ответ на вопрос А. И. Солженицына: «Тогда — несравненный гений?»29.
Что касается того, была ли «подтверждена и повторена» «высота», именуемая «Тихим Доном», на протяжении всей последующей жизни писателя, о чем писал вслед за своим вопросом Солженицын, — это особый вопрос, к нему мы еще вернемся. Скажу только, что ответ на него невозможно найти без учета того самого фактора «пролетарской цензуры», о котором говорил здесь Солженицын, причем взятого в самом широком смысле. Фактор этот неоднократно останавливал «ошеломительный ход» не только романа «Тихий Дон», но и повлиял на весь последующий путь писателя, как и развитие всей советской литературы.
Эта «пролетарская цензура» сказалась уже при публикации первой книги «Тихого Дона», — в отказе Госиздата печатать роман по идеологическим мотивам («идеализация казачества»!), как и в стремлении руководства редакции «Московского рабочего» избавиться от рукописи молодого автора и передать ее в «Молодую гвардию», где, учитывая опыт взаимоотношений Шолохова с этой группой, роман был бы наверняка отвергнут. Показательна и позиция заместителя Серафимовича в журнале «Октябрь» М. Лузгина, которого главный редактор журнала должен был «уговаривать» напечатать «Тихий Дон», а он «упирался».
М. Лузгин был «упертый» рапповец. Третьеразрядный беллетрист и «теоретик литературы» в рапповском духе, автор бездарных повестей «Хуторяне» и «Граммофон» о «классовой борьбе в деревне», Лузгин в недалеком будущем, в связи с публикацией третьей книги романа, принесет Шолохову немало горя. Но в 1927 году у него не хватило сил остановить публикацию «Тихого Дона» — авторитет Серафимовича был исключительно велик, так что роман был принят к публикации одновременно в «Октябре» и в «Московском рабочем».
Глубоко уважительное отношение к таланту Шолохова Серафимович пронес через всю жизнь. Как справедливо подчеркивает Ан. Калинин: «А. С. Серафимович имеет непосредственное отношение к судьбе Шолохова, как писателя. <...> Шолохов — огромный писатель, — сказал во время <...> встречи (с Ан. Калининым. — Ф. К.) Серафимович. — Он силен в первую голову как крупнейший художник-реалист, глубоко правдивый, смелый, не боящийся самых острых ситуаций, неожиданных столкновений людей и событий.
И чуть помолчав, Серафимович, тряхнув головой, повторил:
— Огромный, правдивый писатель. И ...черт знает как талантлив...
Последние слова Серафимович произнес с каким-то даже изумлением»30.
Благодаря неуступчивости Шолохова и поддержке Серафимовича первая и вторая книги «Тихого Дона» были опубликованы в 1928 году почти без редактуры: первая — в январе — апреле, вторая — в мае — октябре.
«Опасения автора, что могут “разнести” первую книгу “Тихого Дона”, не оправдались, — сообщает Николай Тришин. — Книга вышла в начале 1928 года. Правда, несколько месяцев о ней нигде не было серьезного критического разговора — не хвалили и не ругали. Было впечатление, что критики всех многочисленных направлений пока примерялись к ней.
Не могу утверждать, но, кажется, первым дал оценку “Тихому Дону” и его автору Анатолий Васильевич Луначарский. Однажды в Доме Герцена, куда А. В. Луначарский заходил, спросили его мнение о “Тихом Доне”. Анатолий Васильевич ограничился одним словом:
— Бриллиант!»31.
19 апреля 1928 года, сразу после завершения публикации первой книги «Тихого Дона» в журнале «Октябрь», А. Серафимович публикует статью о романе и его авторе в газете «Правда». Она начиналась картиной донской степи:
«Ехал я по степи. Давно это было, давно, — уже засинело убегающим прошлым.
Неоглядно, знойно трепетала степь и безгранично тонула в сизом куреве.
На кургане чернел орёлик, чернел молодой орёлик. Был он небольшой; взглядывая, поворачивал голову и желтеющий клюв.
Пыльная дорога извилисто добежала к самому кургану и поползла, огибая.
Тогда вдруг расширились крылья, — ахнул я... расширились громадные крылья. Он мягко отделился и, едва шевеля, поплыл над степью.
Вспомнил я синеюще-далекое, когда прочитал “Тихий Дон” Мих. Шолохова. Молодой орёлик желтоклювый, а крылья размахнул.
И всего-то ему без году неделя. Всего два-три года чернел он чуть приметной точечкой на литературном просторе. Самый прозорливый не угадал бы, как вдруг уверенно развернется он»32, — с удивлением и с восхищением писал старый русский писатель.
Это восхищение талантом Шолохова, связанное с удивлением, Серафимович сохранил на всю жизнь. Когда праздновали его собственное семидесятилетие, он сказал:
«Вот Шолохов — это настоящий командир в литературе. А я — только простой рядовой боец»33.
Большой русский писатель А. Серафимович прекрасно понимал несоразмерность масштаба своего таланта и гения автора «Тихого Дона». Несоразмерность и непохожесть, своеобразие художественной стилистики становятся очевидными при сопоставлении «Железного потока» и «Тихого Дона». Пренебрегая резким различием художественной стилистики, трепетностью их личных отношений, «антишолоховеды» пытаются без тени хоть каких-либо доказательств приписать авторство «Тихого Дона» самому Серафимовичу. Дескать, написал и, будучи тесно связанным с большевиками, из перестраховки, уговорил Шолохова поставить свою подпись под этим, столь «опасным», «белогвардейским» произведением.
Столь же нелепы предположения «антишолоховедов», будто Серафимович «знал подлинную историю украденного романа» и «пошел на сознательную ложь, чтобы защитить Шолохова». Об этом писал в статье «Литературный плагиат Шолохова» редактор журнала «Новое русское слово» А. Седых, поддержавший Солженицына на страницах своей газеты. «Солженицын дает этому такое объяснение: “...донской писатель Серафимович был заинтересован в том, чтобы открыть дорогу роману о Доне. Если бы выяснилось, что автором его был белый офицер Крюков, никогда бы “Тихий Дон” не увидел света. Поэтому Серафимович осрамил свое имя, выступил вместе с четырьмя другими “пролетарскими писателями”<...> с открытым письмом в газете “Правда”»34.
Лишь при полном отсутствии знаний о Серафимовиче, его характере и убеждениях, о его действительных взаимоотношениях с Шолоховым возможно выстраивать подобные, не подтвержденные решительно ничем гипотезы.
В действительности же отношения Серафимовича и Шолохова были естественными, чистыми, прозрачными, определенными, что не давали никаких оснований для подобных выдумок. Суть этих отношений с предельной ясностью выразил Шолохов в статье, посвященной 75-летию Серафимовича:
«Лично я по-настоящему обязан Серафимовичу. Ибо он первый поддержал меня в самом начале моей писательской деятельности»35.
Статья А. Серафимовича в «Правде» означала не только эстетическую, но и политическую поддержку Шолохова, что было немаловажно в суровых условиях 20-х годов, когда автор романа еще до публикации получил обвинение в «идеализации казачества».
Эти обвинения с нарастающей силой продолжали звучать и после того, как роман увидел свет.
Вот почему для судьбы «Тихого Дона» столь важна была поддержка «Правды», как и А. М. Горького. Выступая 27 июля 1928 года в Тбилиси перед рабкорами и писателями, Горький сказал: «Мы создали литературу, которой можно похвастаться перед Европой»36, поставив в пример прекрасную книгу «Тихий Дон».
Свидетельством успеха романа было то, что вслед за «Октябрем» первые две книги «Тихого Дона» выходят в «Московском рабочем», публикуются в «Роман-газете» тиражом в 140000 экземпляров первый выпуск и 250000 — второй.
Помимо отзыва Серафимовича о «Тихом Доне» судьбу романа в «Московском рабочем» в значительной степени, как уже говорилось, решило то, что рукопись оказалась в руках опытнейшего и мудрого редактора Евгении Григорьевны Левицкой.