Написанные с большим чувством страницы о Филиппе Миронове только по виду являются историческим фоном. В них ключ к пониманию «двойственности» и позиции Шолохова, и образа Григория Мелехова, ибо и русская революция, и русская Вандея были крестьянскими: «солдат — процентов на восемьдесят — переодетый в шинель крестьянин (казак), сначала поверивший обманкам большевиков о земле и воле, а потом яростно восставший. И те «старатели», которые выстраивают свое деление текста «Тихого Дона» на примитиве: «красные» страницы — шолоховские, «белые» — крюковские просто не понимают того, что происходило в те годы в России. И не обладают словесно-интонационным слухом. Ведь тональность писем «красного» Ф. Миронова совпадает с тональностью «белого» Ф. Крюкова: убеждающая, незлобливая рассудительность, сердечная, если угодно, народническая, боль и тревога за судьбу народа.
Самая яркая и убедительная глава о поэтике Шолохова и Крюкова одновременно принесла мне, как человеку четверть века занимающемуся «Русским богатством» и Короленко, немалые огорчения. У всякого исследователя вырабатывается рефлекс защиты своего материала, особенно если этот материал всеми пинаемое и распинаемое народничество. Я допускаю, что во мне развилась особая болезненная чувствительность ко всякой критике моего «подзащитного», но стараюсь критику, соответствующую фактам, принимать и сама высказывать.
В Вашей работе меня огорчило следующее.
Вы утверждаете, что для «народнической традиции», которой придерживался Крюков, «народ является объектом жалости», а для Шолохова — «объектом любви и гордости». «До любви к народу... была не в силах подняться “обличительная” народническая литература с ее комплексом “вины и долга перед народом”, унижающим народ чувством жалости к нему». «Крюков так и не вышел за пределы традиций русской литературы XIX века, причем узко народнического...».
Мотив «презрения к жалости» и требование «уважения» к человеку возник на рубеже веков под влиянием Ницше, восставшего против «старой морали» христианства. И был поддержан и Горьким, и модернистами, и марксистами, которые на разные лады проповедовали «любовь к дальнему» так или иначе «преобразованному» человечеству. И презрение к современному «миллионному» обывателю. Этому хору противостояло «Русское богатство». Михайловский напоминал, что в народном языке слова «жалеть» и «любить» значат одно и то же. А Короленко едва ли не в каждом своем рассказе утверждал сострадание, причем не избирательное (по классовому, религиозному, национальному или эстетическому признаку), а безусловное, как незыблемая основа жизни.
М. Пришвин в своем дневнике 1930 года рассуждал: «Откуда явилось это чувство ответственности за мелкоту, за слезу ребенка <...> Это ведь христианство, привитое нам отчасти Достоевским, отчасти церковью, но в большей степени и социалистами. Разрыв традиции делает большевизм...» («Октябрь», 1989, № 7, с. 175). Сам Пришвин до революции был связан с социалистами народнического типа (журнал «Заветы», Иванов-Разумник).
Революционное презрение к жалости можно встретить у Шолохова (вспоминается Нагульнов) с его библейским размахом характера и страстей. У Крюкова совсем другой настрой души, евангельский по своей окраске (недаром он хотел стать священником и всегда любовно изображал священнослужителей). Не претендуя на первенство, крюковская «тихая печаль» тоже имеет свою цену. И я даже полагаю, что есть один жанр — эпистолярный, в котором Крюков превосходит Шолохова. Письма Крюкова очаровывают своим юмором, самоиронией, в них сквозит душа «Доброго человека с Тихого Дона», чего о Шолохове не скажешь.
Постоянное уничижительное педалирование по отношению к Крюкову меня ранит: «второстепенный донской писатель»; «автор уровня Федора Крюкова»; «однообразный», «унылый», «скучный», «тоскливый» описатель; презрительное «претендент», хотя скромный Крюков, по верному замечанию Солженицына, всю жизнь избегал всякой «надутой претензии».
Прежде всего, было бы «ах, как хорошо!» (помните у Писарева?) поубавить уничижительную лексику, не отказываясь, разумеется, от содержательных характеристик.
Вспоминается остроумная фраза о Крюкове, сказанная мне на рубеже 80-х годов в нашей институтской библиотеке: «С тех пор, как его обвинили в том, что Шолохов украл у него “Тихий Дон”, его книги рекомендовали не выдавать».
Не надо делать Крюкова «обвиняемым» в этом обоюдозапальчивом процессе! Его следует признать скромным, но настоящим писателем, с отдельными высокими удачами («Отец Нелид», «Мать», «Четверо» и др.).
Когда Антон Крайний (З. Н. Гиппиус) в 1913 г. обозвала Крюкова «беллетристической бездарностью», а Крюков, со свойственной ему самокритичностью, принял эту характеристику, Короленко решительно возразил: «Мнение Антона Крайнего нам окончательно не указ <...> Крюков писатель настоящий, без вывертов, без громкого поведения, но со своей собственной нотой, и первый дал нам настоящий колорит Дона» (Избранные письма. Т. 3. М., 1936, с. 228). «Классик Дона», определил Солженицын, много читавший Крюкова и показавший «уровень его мастерства» в главе 15 («Из записных книжек Федора Ковынева»), составленной из подлинных выписок из Крюкова, о чем Солженицын уведомил в конце «Октября шестнадцатого».
Эти выписки (в частности, пейзажные и портретные) отличаются яркой образностью и не похожи на те действительно анемичные примеры, которые приведены у Вас. Конечно, Солженицын отбирал самое удачное, но зачем Вам демонстрировать только слабое, явно проигрывающее на фоне шолоховского стиля?..
Этот отзыв — серьезный урок для меня как исследователя: в полемическом задоре, если ты стремишься оставаться в контексте серьезной науки, конечно же, не следует возвышать одного писателя за счет другого — так, как это делают «антишолоховеды». Да и есть ли необходимость возвышать Шолохова за счет Солженицына или Крюкова? Шолохов — писатель самодостаточный и к его масштабу это уже ничего не добавит.
Как самодостаточен и другой лауреат Нобелевской премии — А. И. Солженицын, который занял свое место в истории русской и мировой литературы. Самодостаточен и Ф. Д. Крюков, с его оценкой М. Г. Петровой как «скромного, но настоящего писателя» трудно не согласиться.
Народническая позиция Ф. Д. Крюкова не может не вызывать самой глубокой симпатии и уважения, — тем более у меня, значительную часть жизни посвятившего изучению народничества, правда — не позднего, но раннего. Вот почему при подготовке книжного издания моей работы я, как убедился читатель, внес коррективы в свою оценку народнического наследия в творчестве Крюкова и отказался от уничижительных, несправедливых слов в его адрес. Но оценка Крюкова М. Г. Петровой ни в малой степени не отменяет принципиального различия в масштабе и качестве художественных дарований Шолохова и Крюкова.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Динамов С. «Тихий Дон» Мих. Шолохова // Михаил Шолохов. М.: Кооп. изд-во писат. «Никитинские субботники», 1931. С. 26.
2 На подъеме. 1930. № 12. С. 130, 165.
3 Беседа Мих. Шолохова с читателями // На подъеме. 1930. № 6. С. 172.
4 Чехословацкий журнал «Лева Фронта» упрекал Шолохова в индифферентности его позиций при «изображении белых и красных», в том, что он затушевывает «классовое понимание борьбы» — Liva fronta. 1932. № 9. С. 38.
5 Прийма К. «Тихий Дон» сражается. Ростов-на-Дону, 1983. С. 369, 314, 152.
6 Там же. С. 477.
7 Там же. С. 485, 497.
8 Васильев В. Михаил Шолохов // Молодая гвардия. 1998. № 10. С. 259—260.
9 Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972. С. 7—9.
10 Там же. С. 112—113.
11 Лежнев И. Михаил Шолохов. М., 1948. С. 47.
12 Там же. С. 48.
- 743 -
13 Крюков Ф. Д. Рассказы. Публицистика. М., 1990. С. 380. Далее ссылки на это издание даны в тексте (в скобках — номер страницы).
14 Никитина Е. Ф. Михаил Шолохов // Михаил Шолохов. М.: Кооп. изд-во писат. «Никитинские субботники», 1931. С. 86—87.
15 Там же. С. 103.
16 Драгомирецкая Н. В. Стилевые искания в ранней советской прозе // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Стиль. Произведение. Литературное развитие. Т. 3. М., 1965. С. 129.
17 Ермолаев Г. Михаил Шолохов и его творчество. С. 99.
18 Там же. С. 112.
19 Там же. С. 252—253.
20 Тимофеев Л. И. Введение // История русской советской литературы: В 4 т. Т. 1. М., 1967. С. 36.
21 Белая Г. А. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. М., 1977. С. 19.
22 Драгомирецкая Н. В. Указ. соч. С. 125—126.
23 Поиски и свершения. Литературно-критические статьи. М., 1960. С. 105.
24 См.: Драгомирецкая Н. В. Указ. соч. С. 132.
25 Там же.
26 См.: Как мы пишем. Л., 1930. С. 170—171.
27 Фадеев А. За тридцать лет. М., 1957. С. 907.
28 Фадеев А. Литература и жизнь. Статьи и речи. М., 1939. С. 150.
29 Якименко Л. Творчество М. А. Шолохова. М., 1970. С. 60.
30 Там же. С. 62.
31 Толстой А. Н. Полное собрание сочинений. Т. 13. М., 1949. С. 585.
32 Ермолаев Г. Указ. соч. С. 253
33 Гура В. В. «Донские рассказы» М. Шолохова — предыстория «Тихого Дона» // Ученые записки Вологодского педагогического института им. В. М. Молотова. Т. 7. Вологда, 1953. С. 186.
34 Новый мир. 1957. № 10. С. 251.
35 Драгомирецкая Н. В. Указ. соч. С. 135.
36 Балашов Д. М., Марченко Ю. И., Калмыкова Н. И. Русская свадьба. М.: Современник, 1985.