Еще мнимая неточность, которую Венков усмотрел в «Тихом Доне»: «Мимо сотни промчался эскадрон нарядных драгун» (1, 266). Откуда «нарядные», если в 1907 году, пишет А. Венков, «и для драгун, и для казаков, и для всей русской армии было введено единое походное летнее обмундирование»? Однако, как замечает сам же Венков, у кавалерии, то есть драгун, оставались серо-синие рейтузы с цветными выпушками125. Почему же Шолохов не мог назвать драгун «нарядными»?
Дают ли эти канцелярские придирки достаточное основание переносить действие романа «Тихий Дон» из 1912-го в 1901-й год? Вопрос риторический.
Рассмотрим еще один аргумент А. Венкова в пользу подобного переноса начала действия романа.
В эпизоде призыва казаков на военную службу упоминается «военный пристав»: «— В гвардию? — спросил окружной военный пристав, наклоняясь черной прилизанной головой к соседу за столом» (1, 230). Между тем, пишет Венков, «должности военных приставов были отменены в 1905 году»126. Действительно, судя по «Памятной книге войска Донского», в 1911—1912 годах в призыве казаков в армию принимал участие не окружной военный пристав, а окружной воинский начальник, входивший в Окружное по воинской повинности присутствие. Однако в силу консервативности обыденного сознания в народе, в языке, по всей вероятности, еще долго бытовало и старое название — пристав.
С помощью подобных аргументов Венков пытается отодвинуть начало романа «Тихий Дон» к началу века, используя для этого абсолютно виртуальную аргументацию. При этом он не осознает, что таким образом разрушается сюжет и композиция, все действие романа, поскольку все действующие лица становятся старше на десять лет.
Второе «открытие» Венкова: «автор приступил к написанию романа в 1910 году», Шолохов же переписал роман, его испортив, вписывая ради маскировки в текст вставки, привязывающие действие романа к 1912 году.
Доказательств никаких, кроме приведенного выше ничем не обоснованного утверждения, будто действие в романе начинается не в 1912, а в 1901 году.
Ведь не считать же серьезным доказательством приведенное Венковым сопоставление Макаровыми «природного календаря ч. 1 и 2 романа» с тем календарем, каким он предстает в романе, — как выясняется, эти два календаря — «природный» и «романный» — не во всем и не всегда совпадают. «Можно запомнить события, — пишет в связи с этим А. Венков, — но, видимо, очень трудно запомнить, молодой или ущербный месяц был в начале мая десять лет назад... Не легче ли предположить, что, описывая природу, автор действительно писал “то, что видел”? В таком случае роман был начат до первой мировой войны и скорее всего — в 1910 году»127.
Ничего себе аргументация! Не легче ли предположить, что, рисуя картины природы, автор меньше всего заботился об их буквальном соответствии с данными метеорологов за тот или иной год, а думал о решении иных — художественных — задач?
На основе подобных ни на чем не основанных «предположений» «Тихий Дон» отнимается у Шолохова и передается неизвестному (пока!) лицу, якобы начавшему его писать в 1910 году.
Но если роман, его первые две части, писался в 1910 году, — как быть с изображенными в нем ходом и сюжетами Первой мировой войны? Ответ имеется: «Да та ли это война?..» — восклицает Венков. Обратившись все к тому же упомянутому в романе «военному приставу» — должности, упраздненной в 1907 году, — Венков пишет: «Что же это за мобилизация, в таком случае? Последней мобилизацией, на которой мог присутствовать военный пристав, была мобилизация на русско-японскую войну...».
Ничего себе! По Венкову, в «Тихом Доне» описывается не столько русско-германская, сколько русско-японская война. «Война, вроде, и та, с немцами и австрийцами, но вчитываешься внимательнее, и проступают явно “чужеродные” сцены. Смесь какая-то»128.
Обосновывая свою фантасмагорическую идею, Венков пишет: «Пойдем по порядку. Самым ярким эпизодом из довоенной жизни 12-го Донского полка в романе является сцена с групповым изнасилованием казаками польки Франи, это событие центральное в гл. III, ч. 3... Естественно, подобная “групповуха” не могла не обратить на себя внимание в российской армии того периода. Проверим по сборникам приказов». И каков результат этой проверки? Оказывается, в приказах, в связи с групповым изнасилованием, «казаки 12-го Донского полка не фигурируют»129. Что это доказывает? Что факта группового изнасилования польки Франи в действительности не было и он придуман автором? Возможно, и так. Но какое это имеет отношение к русско-японской войне, к дате написания романа, ко времени происходящих в нем событий? Тем более, что Венков, видимо, не знает о существовании в источниках документального подтверждения этого факта, причем относящегося к 1904-му, а не к 1913 году.
Г. Ермолаев в своей работе «Исторические источники “Тихого Дона”» пишет: «Изнасилование горничной Франи <...> относится к реально имевшим место событиям. Есаул Цыганков из 12-го полка зафиксировал их в своих воспоминаниях...»130.
Фантазия Венкова, связанная с переносом начала действия романа с 1912-го на 1901 год, не ограничивается попыткой подменить события германской войны войной русско-японской. Он бесстрашно осуществляет целый ряд других, на первый взгляд непонятных и необъяснимых исторических манипуляций. К примеру, окружного атамана Макеева, который, по всем данным, возглавлял округ в 1912 году, что «не совпадает с намечающейся у нас схемой» переноса действия романа в 1901 год, Венков смело заменяет на одного из «предшественников Макеева — генерала Кушнарева»131, который был окружным атаманом в 1900 году. Хутор Татарский превращает в некий перемещающийся по карте ковчег, без понимания, что фантазия художника могла перенести в эту придуманную художником точку и спрессовать во времени события, происходившие в различных местах Верхнего Дона.
Причем направление «дрейфа» хутора Татарского строго задано конечной целью исследователя: если у Макаровых он дрейфовал в направлении Усть-Медведицкой, то у Венкова все в большей степени от Вёшенской к Донцу.
Схожий «дрейф» совершает и автор исторического исследования, пытаясь любым путем убедить читателя, будто действие романа начинается не в 1912-м, а в 1901 году, и не в районе Вёшенской на Верхнем Дону, но на реке Донец, — именно там в 1910 году, заявляет А. Венков, и был неким автором начат роман «Тихий Дон».
Какие же аргументы он представляет в доказательство этого, уже третьего своего «открытия»? Главный — и единственный — аргумент «торопливого переписчика», не умеющего при переписывании чужого текста даже правильно его прочитать, разобрать буквы и окончания слов. Фантазия Венкова, как и Бар-Селлы, буквально творит географические чудеса. Вспомним: казаки возвращаются из лагерей. «Уже в полночь приехали на хутор Гниловской» (1, 64).
Не нравится этот хутор Венкову. «Что же это за хутор Гниловской, и где он находится? Никто на Верхнем Дону такого хутора не знает, и в справочниках вы его тоже не найдете, — размышляет он. — <...> Видимо, списывая или спечатывая текст с рукописи, кто-то ошибся (кто и при каких обстоятельствах — другой вопрос, и ставить мы его сейчас не будем) и заглавное “Т” (с тремя “ножками”) принял за сочетание “Гн”, а букву “х” в середине слова — за небрежное “л”»132.
Итак, первый шаг в направлении Донца сделан: хутор Гниловской Венковым превращен в Тиховской.
Далее, знакомясь с опубликованным в отрывках «черновиком» «Тихого Дона», который «нашел Л. Колодный», Венков узнает, что в первоначальном варианте романа «Аксинью “взяли” с хутора Дубового, Мелеховы живут в станице, а сватать Наталью едут в хутор Журавлев».
И опять-таки, как уже было с хутором Гниловским, «хутор Журавлев все дело портит»133, поскольку оказывается, что на Донце хутора с таким названием нет. Но Венков находит выход: «А может, это не “Журавлев”, а “Муравлев”? На всю область был один хутор Муравлев, как раз на реке Донец, в 9 верстах от Калитвенской станицы. <...>
И уводит нас черновик черт-те куда, — элегически замечает Венков, — верст на 200 южнее Вёшенской и Мигулинской, а заодно и Глазуновской (родина Ф. Д. Крюкова. — Ф. К.), на реку Донец. <...>
Сколько править пришлось бедному переписчику!»134. То есть Шолохову.
Вот только правил-то текст «Тихого Дона» не «бедный переписчик», а «бедный историк» Венков, оказавшийся очень большим выдумщиком. Поправил, ничтоже сумняшеся, букву-другую в одном географическом названии, букву-другую — в другом, букву-другую в третьем — и налицо новая география и топография романа. И действие «Тихого Дона» развивается уже не на Дону, в районе Вёшенской, как у Шолохова, и даже не в Глазуновской, на реке Медведице, на родине Крюкова, как пытались нас убедить Макаровы и Медведева-Томашевская, а в третьем месте: на реке Донец, так сказать, на «Тихом Донце».
С помощью подобной «методологии» Венков даже Штокмана превращает из большевика в... немецкого шпиона.
Он приводит цитату из статьи «Немецкий шпионаж в России» из журнала «Родина» (1993. № 5, 6) о том, что шпионажем в России занималось акционерное общество «Зингер», а поскольку Штокман в романе представлен как агент, распространяющий швейные машинки «Зингер», следует вывод: «И предстает перед нами Штокман <...> немецким шпионом...»135. Далее в исследовании он и именуется не иначе, как «немецкий шпион».
Но ради чего совершаются Венковым эти сомнительные «открытия», осуществляются столь хитроумные манипуляции?
Ответ прост. Главная его задача — найти для «Тихого Дона» любого другого автора, кроме Шолохова.
И так случилось, что нашел Венков его не на Дону, а на Донце, и жил он на десять лет раньше Шолохова. Вот почему и хутор Татарский, и пространство, и время в романе приходится подтягивать к нему — еще одному, открытому уже Венковым «автору» «Тихого Дона». И это, пожалуй, главное его «открытие».