— Ну, про етот нам пояснять не требовается, — загудели мужики.
— Третий, — продолжала Селиванова, — от социалистов-революционеров, четвертый — от социал-демократов… Но все, кроме восьмого, будут защищать интересы буржуазии в Учредительном собрании. Только большевики заботятся о простом трудящемся человеке. Вы же знаете, что Советское правительство приняло декреты о земле и о мире, именно поэтому мы должны поддерживать голосованием большевиков.
Она прочитала воззвание городской большевистской организации:
— «Товарищи! Солдаты и солдатки, рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки! Кто за немедленную передачу земли народу без всякого выкупа, голосуйте за список № 8.
Кто за обуздание хищнических аппетитов промышленников, за рабочий контроль над ними, голосуйте за список № 8.
Кто против смертной казни, голосуйте за список № 8.
Ни одного голоса соглашателям, меньшевикам и социал-революционерам. Ни одного голоса буржуазии и помещикам.
Солдаты, казаки, кто за прекращение военных действий с Германией, голосуйте за список № 8.
Женщины, солдатки, кто хочет прекращения войны и возвращения своих мужей с поля боя, тот голосуй за список № 8.
Товарищи, граждане, спускайте в избирательную урну листки только с цифрой № 8. Стойко помни цифру № 8. С этой цифрой приглашай других делать то же самое.
— Если нет вопросов, можно приступать к голосованию, — закончила Селиванова.
— Да сколь же их, вопросов-то задавать, — молвил Прошечка и двинулся к столу.
В углу двора кум Гаврюха вел агитацию на свой лад.
— Эти все партии — есеры да как их там еще — такие ж, наверно, хорошие, как тот земский начальник с полицейским…
— Какой еще земский начальник? — спросил кто-то.
— Да ездили земский начальник с полицейским долги с мужиков выбивать по деревням. Заехали переночевать к одному крестьянину. А у того и покормить-то их нечем. Ну, послали бабу купить у кого-нибудь еды на ужин, а сами заспорили, кто из них для мужика лучше. Каждый, понятно, себя хвалит, потому переспорить никто не может. К мужику обратились, чтоб спор их решить. А тому неловко прямо-то сказать, он и говорит: «Обое вы, господа, — хорошие». — «Нет, — говорят начальники, — так не может быть, все равно кто-то один лучше должен быть, а кто-то — хуже». — «Ну, тогда подумать мне надо хорошенько, чтобы правильно ответить». — И вышел из избы. А потом воротился скоро да и говорит: «Сичас во дворе слышал, как сани с телегой спорили, кто из них лучше для Сивки. А Сивка услышал их спор да и отвечает из конюшни: «Обое вы, сволочи, всю жизнь на мне едете — один зимой, другой летом».
Засмеялись мужики. А Кестера сказочка взбесила.
— Больно умен твой мужик! — заорал он и направился к столу. — Все равно за большевиков голосовать не буду: фронт они Вильгельму продают!
Его слова расслышала Селиванова и хотела что-то сказать, но ее опередил Тимофей Рушников:
— Врешь, буржуйский прихвостень! Фронтовики лучше знают, кто кого продает. Когда я в лазарете лежал в Петрограде, к нам сама царица пожаловала. Сусед мой, кавалерист, без ноги остался. Она у его и спросила, против какого немецкого полка он сражался. «Против Гессенского», — ответил солдат. Тогда вот она еще и спросила: «А кто победил, вы или наши?» На фронте у нас разные агитаторы были, а царица-матушка складнейши всех разъяснила, кто наши, а кто не наши. Сам-то, небось, тоже на немцев поглядываешь, как на своих.
Всегда тихий и даже вроде бы застенчивый, Тимофей удивил хуторян своей резкостью. Недолюбливали Кестера почти все мужики, но так же вот прямо в глаза говорил ему недобрые слова только инженер Зурабов. Да еще Виктор Иванович открыл его как сотрудника жандармского полковника Кучина. Остальные предпочитали не связываться с этим крутым человеком.
— Как же голосовать за большевиков, — возмущался, выбираясь из толпы, Кестер, — когда у них вся власть из таких вот голозадых Тимок составлена. Такие правители всех без штанов по миру пустят.
Никто ему не ответил, и никто не брал списков из других стопок на столе. Все проголосовали восьмым.
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
Терпит квашня долго, а через край пойдет — не уймешь.
События сменяли друг друга так быстро, что деревня никак не поспевала за ними. В городе, хоть и не очень свободно, успела заявить о себе Советская власть, но теперь пришлось ей спрятаться в подполье. А в хуторе только-только Совет избрать успели, через считанные дни власть в городе переменилась — окружной атаман Токарев там воцарился.
Столица казачьего края Оренбург — в руках Дутова, Троицк — тоже. На очереди — Челябинск. Не раз бросались на него казачьи отряды, но удержалась, устояла Советская власть в этом городе. Вскоре на помощь челябинцам прибыли красногвардейцы из Перми, Екатеринбурга, а потом и сводный отряд самарских, сызранских и уфимских рабочих и красногвардейцев. Комиссаром сводного отряда был назначен Василий Константинович Блюхер.
Запестрела южноуральская земля разновластью. Прижался мужик в деревне, как сурок в норе. Спички, табак, чай, сахар, соль, мануфактура — все провалилось, как в пропасть. С четырнадцатого года все государство только и работает на фронт, на войну. А она, пустоглазая, рвет, ломает, крушит все вокруг, жжет и ничего не создает.
Но раньше гремела она далеко-далеко где-то, теперь же вот она, прямо домой припожаловала. И нет от нее спасения. Даже свой, собственный хлеб размолоть — и то непросто. С великой осторожностью ухитрялись. В разные стороны разведку посылали и, убедившись в безопасности, проскакивали к мельницам.
Наслушавшись рассказов о казачьих разбоях по дорогам, Кестер сам решил проверить слухи. Бросил в ящик фургона три мешка с зерном, прикрыл их попонами, а сверху накидал сена выше краев. Так и отправился в город с рассветом.
Дозор ему встретился вовсе не там, где говорили мужики, раньше. Подкатили к нему три казака.
— Куда едешь, мужлан? — спросил урядник.
— В город, за покупками.
— Стой! А ну, глянь, Филя, чего там у его в возу-то.
Не сходя с седла, Филя копнул пикой и открыл мешки с зерном.
— Дак чего ж ты, сволочь, продавать везешь, стало быть, коли спрятал! — заорал урядник и врезал Ивану Федоровичу от плеча наискосок по спине нагайкой.
Сквозь ватный пиджак оно, конечно, помягче, но все же так проняло, что побелел возница.
— Что же ты делаешь! — запричитал он.
— Веди его, Филипп, в Солодянку, — опять же распорядился урядник. — Ежели чего, пикой коли али стреляй. А хлеб чтобы ссыпан был!
Так под конвоем и прибыл Кестер в поселок. Дорогой сердито усы щетинил и трубкой дымил. Было над чем и поразмыслить. Мужики хлеба, конечно, больше потеряли, зато хоть от нагайки убереглись. А ему сполна всего досталось…
И тут мутный от злобы взгляд Кестера ухватил нечто знакомое. Навстречу по улице шел полковник Кучин с каким-то есаулом — в полной форме. Невольно поторопил он коня. Конвоир в это время приказал:
— Сворачивай влево, вон к тому амбару!
Но Кестер, словно не слыша приказа, продвинулся еще на десяток шагов и, соскочив с телеги, плюхнулся коленями на мерзлые кочки грязи, сорвал с себя шапку.
— Ваше высокоблагородие! — взмолился он плачущим голосом. — Помогите бывшему агенту.
— Тише, дурак! — подходя, цыкнул на него Кучин. — Встань! Какой еще агент?
— Кестер я, Иван, Федорович, с хутора Лебедевского.
— Кличка?
— Степной, ваше высокородие.
— Степной… Степной… — Кучин поправил фуражку и еще подержался за козырек. — Припоминаю. Данин?
— Да. И другие там…
— Не успели мы эту пташку в клетку определить. Жаль. О чем просишь?
— Три мешка муки везу на мельницу, а меня задержали… Конфискуют.
— Ну, теперь у всех конфискуют. Как по-вашему, есаул, стоит помочь? Такие люди нам пригодятся.
— Не возражаю. Казак, — обратился есаул к конвоиру, — проводи его на дорогу и отпусти.
— А нельзя ли документ? — покаянно спросил Кестер.
— Это надо в штаб ехать, — похлопал себя по карманам Кучин. — У вас, есаул, не найдется ли чем написать да на чем?
Есаул открыл полевую сумку, подал карандаш, но долго перебирал бумаги, не находя нужного клочка. Увидев свернутую газету, полковник ухватился за нее.
— Можно?
— Пожалуйста.
Положив газету «Казачья мысль» на сумку есаула, Кучин написал на чистом углу:
«Подателя сего дозорам пропускать беспрепятственно. Полковник Кучин».
Откланялся Иван Федорович и полез на телегу, недовольный в душе Кучиным. Сегодня-то, конечно, проедет он, поскольку провожатый и свидетель покровительства есть у него. А в будущем такой «документ» не спасет. Уразумев это, Кестер не поехал на мельницу, а повернул назад, в хутор.
В дороге хватило ему времени и на газетку. Свеженькая она, вчерашняя, за 15 ноября. Не торопясь читал Кестер, нацепив очки и позабыв о погасшей трубке во рту:
— «Приказ по 3-у военному округу Оренбургского казачьего войска № 298, 6 ноября 1917 года, город Троицк.
Дорогие станичники! Объявляя известия о Ташкентских и Саратовских событиях от 3, 4 и 5 ноября, я не могу умолчать о том чувстве негодования, каким должно наполниться сердце всякого любящего свою Родину и тех ее сынов, которые невольно погибли от руки своих же братьев, увлеченных, обманутых преступными агитаторами-большевиками. Эти изменники Родины и прислужники Вильгельма стараются во что бы то ни стало вырвать власть у законного народного Временного Правительства и этим самым травят одно сословие на другое и топят людей в море братской крови, оставаясь сами безнаказанными за спиною погибающих. Эти изменники во главе с предателем Лениным, осужденным уже Временным Правительством, делают это, чтобы самим захватить теплые места и сосать народную кровь, называя себя друзьями этого народа.