Виктор Иванович вернулся из города рано, часа в три пополудни, и до того довольный, что спрятать этого не удавалось ему никак.
Дома, кроме бабушки Матильды, никого не было. Не укрылось от нее настроение сына, как только он переступил порог и бросил на лавку вместе с пустым мешком свою кепку. Однако, собирая на стол, приметила Матильда, что часто он за правым ухом почесывает, потому и спросила с лукавой улыбкой:
— Эт чего же, Вичка, все у тебя хорошо, как вижу, а голова-то чешется? Согрею тебе водички, помой ты ее.
— Голова у меня, слава богу, чистая, — ответил Виктор Иванович, побрякивая рукомойником и плеская прохладной водой в лицо, — а вот загадку одну никак не осилю — потому и чешется.
— Эт что ж за загадка такая мудреная? — поинтересовалась Матильда, наливая в деревянную миску щей.
Но Виктор Иванович, будто не слыша вопроса, кинул на крюк полотенце, шагнул к западне и, распахнув ее, присел на краю творила.
— Анто-он — позвал он. — Борода твоя выросла?
— Плохо в темноте растет она, — пошутил Антон, подходя к лестнице. — Новости, что ли, есть какие?
— Есть новости, волк тебя задави. Все документы привез тебе и билет до Самары. Только отправляться надо из Миасса… чтобы Челябинскую станцию миновать… Хлеботорговец ты вольный, понятно? — подавая документы, Виктор Иванович снова посетовал: — Ах ты, бороденка-то у тебя жидковата вышла! Ну, да что делать, зато усы вон как на картинке. Держи!
— Какая же загадка-то не дается тебе? — нетерпеливо допытывалась Матильда, по привычке глянув на кутное окно. И вдруг зашептала, вытаращив глаза: — Витя, попа черти несут!
Мигом легла на западню крышка, а Виктор Иванович, сбитый с толку столь нелепым появлением нежданного гостя, кинулся на печь и прикрылся занавеской.
Отец Василий так скоро миновал сени, что и занавеска не перестала колыхаться, как он растворил дверь. А Матильде самой пришлось за собранный обед садиться.
Оглядевшись вокруг и едва отыскав в углу крошечную иконку, поп истово перекрестился, потом поздоровался.
— Милости просим, — ответствовала Матильда Вячеславовна, едва успев намочить ложку в щах. — Добрый человек — завсегда к обеду. Садись со мной, батюшка.
— Благодарствую, сыт, — отказался отец Василий, остановясь посреди избы и зорко стреляя взглядом по закоулкам. — Мне бы с хозяином побеседовать. Где он?
— Во дворе-то не видать его? Может, на улицу куда вышел…
— А чьи это сапоги вон с печки торчат, матушка?
Вскочила Матильда из-за стола, увидела торчащие сапоги, зачастила:
— Ох, знать, на печке уснул! Да когда ж эт он? Ведь я вот с полчаса как в огород ходила, во дворе его видела… Витечка, проснись! — тормошила она сына, просунув руку под занавеску. — Батюшка к нам, пожаловал.
— Чего? — отозвался сын сонным голосом. Тут же отмахнулась цветастая занавеска, и Виктор Иванович, протирая глаза, спустился с печи. — Здравствуй, отец Василий! Чего ж ты стоишь-то середь избы? Садись.
— Присяду, — елейно заворковал поп, — как не присесть! Давненько мы знакомы с тобой, Виктор Иванович, в картишки единожды перекинуться как-то довелось в станице, помню… А вот чтобы во храме божием, кажись, не доводилось встретиться нам. Не так ли я говорю?
— Да, пожалуй, что так, — согласился Виктор Иванович, неторопливо свертывая цигарку.
Отец Василий выжидательно поглядел на собеседника, думая, что тот еще что-нибудь скажет, но, не дождавшись, выложил сердито напрямую:
— Дак что же ты приход мой позоришь, человече?
— А сам-то ты, отец Василий, веришь в то, что проповедуешь? — без обиняков спросил Виктор Иванович. — Постов-то ведь не соблюдаешь, по всему хутору слышится это. Мяско и прочие скоромности во всякий день употребляешь… Тут вот весной перед пасхой мужик наш хуторской на страстной неделе застал тебя за яичницей с водочкой. Это как?
— Все мы грешны, — покаянно молвил отец Василий, начиная сознавать, что такого разговора, как он хотел, не получится. И ожесточился: — А только грехи наши усердными молитвами окупаются.
— Да зачем же пустую работу делать: грешить, потом отмаливать? Не лучше ли ни того, ни другого не делать? А коли уж грешить сознательно, так для чего же отмаливать? Ведь вы утверждаете, что бог вездесущ, от него все равно не скроешь тайных своих помыслов?
— Нет, не скроешь!
— Так для чего же кривить душой?
— Идолу, сатане ты предался, сын Виктор! Не помышляешь о том, что станется с приходом, ежели все, подобно тебе, отрекутся от церквы? Рухнет храм божий! Так ли я говорю?
Отец Василий пришел сюда, кажется, не только для того, чтобы своей проповедью воздействовать на богоотступника. Виктор Иванович понимал это и не собирался играть с попом в прятки.
— Все ты говоришь так, батюшка отец Василий, — улыбнулся в ус Виктор Иванович, хитро подмигнув ему. — Все так, да разве один я спасу твой приход? Жена моя на молениях бывает, иногда и детишек возит в праздники.
— Да ведь мы с ней только что вот на твоей службе были, — перебила Матильда Вячеславовна, — на Семенов день. Аль не приметил?
— Не приметил, — огрызнулся поп. — Бог милостив, и храм наш не пустует.
— Так о чем же твоя забота? — подхватил Виктор Иванович. — Одним прихожанином больше, одним меньше — неужели от этого храм покачнется. Ведь не бывал я там, верно, давненько, а он благоденствует, не рушится оттого, и казна не скудеет… А раньше ты не захаживал ко мне. Чего же теперь-то пожаловал?
Понял отец Василий, что догадывается Виктор Иванович об истиной цели его визита, оттого еще больше разгневался:
— А какой пример подаешь мужикам ты, просвещенный человек? Об этом подумал? Грешат богоотступники денно и нощно: рожу неумытую лень им перекрестить лишний раз! Изверились, идолы окаянные, а ты им такой пример подаешь.
— Так за идола-то у тебя, отец Василий, мужик, стало быть, почитается… Молишься ты богу, а мзду на пропитание берешь с идола ненавистного? Ловко! — Все это Виктор Иванович выговорил мягко и вкрадчиво, будто поглаживая попа. И вдруг построжал: — Вот чего, батюшка. Анна моя с поля должна воротиться скоро. А с ней тебе лучше не встречаться и хуторским нашим бабам глаза не мозолить. Поглядел бы ты, чего тут было, как узнали они про твои дела в великий пост!
Бабушка Матильда, подвинувшись ближе к сыну, незаметно дергала его за рукав, призывая к осторожности. Но Виктор Иванович шевельнул рукой, словно муху спугнув, продолжал начатое, не сбавляя твердости:
— Сам знаешь небось: плохого бога и телята лижут — а наши бабы на телят не похожи. Им только попадись на зубы — кого хочешь загрызут.
Отец Василий прямо на глазах повял, сник, присмирел и, тяжело вздохнув, как бы нехотя поднялся с лавки.
— Дерзок ты, хитер и лукав, человече, немыслимо! — оказал он, остановись у порога. — Не верой укрощать тебя надлежит, а властию! — В этих словах послышалась нескрываемая угроза. И, показав на большой мрачный портрет царя за спиной Матильды, добавил: — Он ведь все видит и все слышит.
Толкнул дверь и, недовольно сопя и неловко скрючившись, полез в нее.
Не двигаясь с места и не проронив ни слова, хозяева проводили взглядом незваного гостя, прошедшего по двору мимо окна. Через полминуты не выдержал Виктор Иванович, вошел в горницу, не притворив за собою дверь, и скоро послышалось оттуда:
— Ах, волк его задави, трус! Не поехал ведь в хутор-то, в Бродовскую поворотил.
— Боялась я, — отозвалась Матильда, — а ты, Вичка, молодец: его мылом да ему же в рыло! Глаза-то, знать, ест… Ну да бог ему судья.
— Бог-то, бог, а сам не будь плох, — с намеком проговорил Виктор Иванович. — Давай-ка собирать Антона.
— А ты ведь мне так и не сказал про загадку-то, какую из города привез.
— Загадку-то? — повторил Виктор Иванович и привычно почесал за ухом. — А вот осколок этой загадки только что сидел тут… В жандармских бумагах появилась и моя фамилия вместе со всеми, кто у Рословых на беседах бывает.
— Посетил и нас бог, — вставила бабушка Матильда.
— Да ты погоди охать-то. Никак не разберу, кто же Иудину должность у нас в хуторе справляет… По всем видам, Кестер, Иван Федорович, должен бы этим заниматься, а по глупости донесения на Чулка похоже: главное у него, что Макар неуважительно о царе отозвался, а все остальное как бы между прочим. И я там в рядовых числюсь, только фамилия названа.
— Хоть в каких числись, — возразила Матильда, а раз попал на заметку, поберегись. Батюшка-то, слыхал, чего говорит: все видит и все слышит.
— Да где уж там все ему видеть, — отмахнулся Виктор Иванович. — Ежели бы чуть больше знали — не поп, а жандарм в гости припожаловал. А этот небось побоится меня закладывать… Ну да поживем — увидим. Умирать собирайся, сказывают, а рожь-то сей. Время не ждет. Затопляй печку. А я закушу да на часок прилягу.
И опять закружилась в хлопотах Матильда Вячеславовна — одной рукой сыну еду на стол подает, другой из печи все убирает. Как живые, заходили вокруг чугуны, горшки, ведра, крынки пустые. Корыто со двора приволокла, и тут же в подпол его спустила. И, растопив печь, кинулась за водой к колодцу.
Надо же успеть и воды нагреть, и затворника вымыть, и приодеть его да в передний угол усадить как дорогого знатного гостя. А тут, не дай бог, кого незваного нанесет, как попа этого. Часа через три-четыре Анна с ребятишками дома будет…
И крутится бабушка Матильда волчком, будто в загадочном танце возле печи-то выхаживает. На здоровье пока не жалуется она. Сын и сноха, частенько охают да за поясницу хватаются, а ей такие боли неведомы.
Молодой месяц, точно игрушечный кораблик, нырял в светлобоких облаках, плывущих высоко в начинающем стекленеть осеннем небе. Частые березовые колки, окрашенные то нежно-золотой, то густо-багряной краской, в призрачном лунном освещении рождали сказочный, причудливый свет. В опустевших дремлющих полях, в этом опаленном лесе чудился могучий покой богатыря, засыпающего после великих трудов — бесконечно доброго, но скупого на ласки.