Выдержка у Афанасьева, надо сказать, железная. Он бровью не повёл на этот неожиданный вопрос. Только уселся в кресле поудобнее да откинулся на спинку.
– Практически ничего. Мамы не стало, когда мне было десять лет, а отец… С отцом я практически не говорил. В детстве ему со мной было неинтересно, когда я стал подростком, я… не хотел его видеть. А потом его не стало. Так что несколько фотографий, официальные документы о наградах, дипломы – всё, что есть. Почему вы спрашиваете?
– Потому, что чем глубже я закапываюсь в эту историю, тем яснее понимаю, что она связана с вашей семьёй. Ещё точнее – с вашим прапрадедом, купцом Паисием Варфоломеевичем Бухвостовым.
– Вот как? Поверите, я даже не знал его имени и фамилии. То есть, погодите, вы хотите сказать, что первый убитый в этой серии, Александр Бухвостов – мой родственник? Фамилия не самая частая…
– Получается, так. Четвероюродный брат. Или где-то около того. Кузен, в общем.
– Так вот о чём шла речь… – Афанасьев потёр лоб. – Погодите, дайте подумать.
Я не стала ему мешать, думать иногда бывает полезно.
Пошла на кухню, поставила чайник, достала любимую смесь – хороший чёрный чай с добавкой земляничного листа и китайской камелии. Заварила. Выложила в вазочки оставшееся от Агнии Николаевны варенье, клубничное и вишнёвое. Составила всё на поднос и отнесла в гостиную.
Мой гость сидел с закрытыми глазами, поглаживал развалившегося на коленях кота. Я негромко окликнула его:
– Николай Иванович, давайте чаю выпьем.
Молчание не было давящим – он думал о своём, я о своём.
О своём бывшем муже.
Почему-то мне пришло в голову, что зря я, уезжая из Москвы, устроила такую карусель – смена гостиниц, незнакомые никому нотариусы и юристы. Макс вовсе не собирался меня преследовать или как-то вредить, ему в тот момент вообще было на меня наплевать. И ещё – он отлично знал, что при необходимости ему довольно будет одного звонка, чтобы отыскать нору, куда я забилась. А вот сейчас я зачем-то господину Лиховцеву понадобилась, и вот он, уже практически у меня на пороге …
Наконец Афанасьев отставил чашку и спросил:
– Вы в курсе, отчего умер мой отец?
– Только недостоверные слухи, – не стала я сдавать участкового.
– Вот вам истинная правда: ваша бабка его прокляла. Агния Николаевна ведь бабушка вам?
– У нас значительно более дальнее родство. Моя мама была троюродной внучатой племянницей Агнии Николаевны. И что, вы верите в проклятия?
– Я видел его воздействие собственными глазами, – просто ответил он. – И всё хотел прийти к госпоже Апраксиной и расспросить её, как и за что, да вот, не успел, – он вздохнул глубоко, будто собирался нырнуть в холодную воду. – Костя Сорокин говорил со мной о некоем наследстве моего прадеда. Я был уже изрядно пьян, только отмахнулся. Но речь шла об участке земли где-то здесь, поблизости, который прадед купил задолго до революции…
Тут я не отказала себе в удовольствии рассказать Николаю Ивановичу кое-что из узнанной мною истории: «татьянинский» фарфор, часть семьи, уехавшая во Францию, замужество Татьяны Паисьевны и её дочери, дневники П.И. …
Он слушал с каменным лицом, только пальцы сцепил так, что костяшки побелели. Когда я договорила, произнёс:
– К сожалению, я всего этого не знал. Иначе не подписал бы доверенность, которую дал мне Костик.
– Доверенность на?..
– Я почти ничего не помню! – лицо Афанасьева болезненно скривилось. – Речь шла о каком-то судебном деле…
– Рассуждая логически, это могла быть доверенность на ведение судебного дела о реституции имущества. Земля принадлежала купцу Бухвостову, а потом по завещанию – Татьяне Паисьевне, ваше прабабушке.
– Господи, да какая реституция? Нет у нас в государстве вообще этого понятия. Я читал громкие статьи, даже потомок Суворова родовое имение выкупал, а не получил в возврат от государства!
Тут Крис спрыгнул с колен мужчины и стал потягиваться, как это умеют делать только коты: передние лапы, спина, задние, хвост… Всё вытянулось в струнку.
Тут в голове у меня кто-то прошептал: «Время потянуть!». Ну конечно!
– Вы без сознания были почти четыре недели, так? – спросила я.
– Так.
– А доверенность уже подписана, и её вполне можно было немедленно пустить в ход. Думаю, в этом и дело… Нет, даже не так! – Я вскочила и заходила по гостиной. – Ваш Сорокин – областная фигура, не местная. А областные власти поддерживают идею строительства моста именно там, ниже по течению. На этой самой вашей «родовой» земле! А ещё он дружен с местными лодочниками… Зря смеётесь, я тоже веселилась, пока мне не разъяснили, что это в Кириллове единственная реальная сплочённая сила. Но я-то здесь три месяца живу, а вы – всю жизнь, как же вы этого не поняли? И тот «персональный водитель», которого он нанял, тоже в эту теорию вписывается… – я перевела дух и договорила. – Земли вам никто не вернёт. Это понимает и Сорокин, не хуже всех прочих. Но суд – это время, понимаете?
– Суд – это очень долгое время, – кивнул Афанасьев.
– Значит, стройку начинать нельзя, пока идёт суд из-за одной из возможных площадок строительства. Окончательный проект не может быть принят до судебного решения.
– В этом случае у Кости и его… компаньонов есть возможность продавить свой вариант. Удобный им.
– Полагаю, что так.
– Погодите, но зачем тогда была эта… опера «Кармен» с ножевыми ударами? Если бы я умер, доверенность стала бы недействительной!
– Вы ж не умерли? – я вдруг ужасно устала; села в кресло и вытянула ноги. – А если бы ноги протянули в том подвале, права унаследовала бы ваша жена и новорожденный ребёнок.
– Сомнительные права. И дыр в этой теории полно.
– Ну да, она вся построена на сомнительных основах, – согласилась я. – И дыр полно. Но это единственная версия, которая объясняет идиотские поступки участников пьесы. Сюда одно не вписывается…
– Что?
– Ритуал в церкви. Как будто его проводил кто-то другой.
– Я вчера кое-кому позвонил и спросил об этом. Официальная версия – мальчишки, школьники-подростки, возомнили себя сатанистами и стали вызывать… сами знаете кого, – сообщил Афанасьев.
– А вдруг в этом случае официальная версия совпадает с реальной?
Мы посмотрели друг на друга, и я первой отвела глаза. Человек, который довольно долго был в городе главным полицейским, не может не знать цену официальным версиям.
Тряхнув головой, я вернулась к прежней теме.
– Скажите, Николай Иванович, а что вы пили тогда?
– Коньяк, армянский. Я ничего другого и не пью, это всем знакомым известно.
– А ваш приятель?
– Он крепкие напитки не держит, – ответил он с некоторым превосходством. – Вино, белое. Не помню уже, какое.
– А кто-нибудь вас провожал домой, не помните?
– Никто, – лёгкое недоумение прозвучало в его голосе. – Там дороги-то пятьсот метров до мостика и двести – до моего дома. Чего меня провожать? Я не девушка! Да и кто бы в этом городе рискнул на меня напасть?
– Ну вот напали же, и в этом городе… А Валерка, лодочник, он местный?
– Родился здесь, отсидел… довольно долго, кстати, за непредумышленное убийство. В драке. Потом мотался где-то и примерно год назад вернулся в Кириллов. Мы за ним, естественно, присматривали, но он работал и вел себя тихо.
– Где работал?
– Да вот лодку купил, перевозом и занимался. Артель у них.
– А сейчас?
– А сейчас я здесь никто, и звать меня никак, – Николай Иванович тихо засмеялся. – Вы в курсе, что меня отправили в отставку? Так что о нынешнем положении дел докладывают кому-то другому. Не знаю, кого там назначили, и, правду говоря, знать не хочу.
Он поднялся, не опираясь на трость, и рассмеялся снова:
– Вы мне ногу заговорили? Не болит ведь!
– Это только зубы заговаривают, Николай Иванович, да и то – легенды.
– Ну, как скажете. Спасибо за чай, за варенье, за лекарства… И за вашу теорию тоже спасибо. Не то чтобы это было важно, но доверенность я, пожалуй, отзову. Мне теперь тот мост без надобности.
Я проводила его до дверей. Уже возле выхода он повернулся и сказал:
– Отца я ненавидел.
И быстро, совсем не хромая, ушёл.
Только через полчаса я сообразила, что не задала одного важного вопроса: не носил ли лодочник Валерка кличку «Гвоздь»?
Часть 12Разгадки
Утро пятницы началось для меня со столярных работ.
В кладовке я давно заприметила большую чертёжную доску, только руки всё не доходили с ней что-нибудь сделать. Варианты были самые разные, от изголовья кровати до рекламного щита. Но рекламу мне и моим травам во вполне достаточном – иногда даже избыточном! – количестве создавали соседи, а кровать отлично служила и без изголовья. Всё равно я не умею читать лёжа.
Я поставила эту самую доску на старый деревянный стул, посмотрела и осталась недовольна результатом. Вытащила телефон и позвонила Егорову.
– Ты ко мне едешь?
– Да-а… – в голосе прозвучало опасение.
– Тогда, пожалуйста, зайди в магазин для художников, он есть на набережной, и купи самый большой мольберт, какой у них будет.
– Мольберт? Точно?
– Да. Ну, то есть, можно и кульман, но это будет дороже, по-моему. И я не знаю, где его искать.
– Больше ничего не надо?
– Если найдёшь – лист пластика размером примерно… минутку, погоди! – достав рулетку, я смерила доску. – Размером примерно сто двадцать на сто сантиметров.
– А краски не нужны? – голос у майора был такой спокойный, что я заподозрила: не получу я ни мольберта, ни прочего.
– Краски не нужны. Можешь прихватить цветные маркеры, но это не обязательно.
– Ладно, заказ принят.
– Когда тебя ждать?
– Ну… Я предполагал, что буду минут через сорок, но теперь это откладывается. Возможно, надолго.
– А ты поторопись! – и я отключилась.
Ладно. Значит, часа полтора у меня есть даже два. И время самое подходящее – утро, окно лаборатории выходит на восток, и в него светит солнце.