Что-то из рассказанного Макгинли вдруг эхом отдалось в голове Лэпсли. Что-то о детоубийце, Майре Хиндли, которая вовсе не умерла от туберкулеза, а живет себе под новым именем где-то в Уэльсе.
— Значит, вы их все равно освобождаете, — растерянно пробормотал он.
— Приходится. Мы принимаем все возможные меры предосторожности, но жизнь есть жизнь. Бывает, дела идут наперекосяк.
— А моя убийца?
Гехерти снова посмотрел на часы.
— Время уходит, — сказал он.
— Удовлетворите мое любопытство. Кто она?
— Вы с ней знакомы. Неужели не помните? Вы работали в Ассоциации старших офицеров полиции, сортировали данные на рецидивистов. Сказать по правде, мы хотели предложить вам работу, но ваше состояние здоровья нас остановило. Вы беседовали с несколькими пожизненными заключенными, пытаясь выяснить, нет ли психологического теста, при помощи которого можно определить вероятность, станет ли тот или иной человек убийцей. И вы с ней беседовали.
Вкус личи — почти невыносимо сладкий и отвратительный, словно что-то гнилое в патоке.
— Мэдлин… Поул?
— Мэдлин Поул, — подтвердил Гехерти.
— Бродмур. Сколько… двадцать лет назад. — Он не забыл женщину средних лет, маленькую и похожую на птичку. Она была очень вежливой, очень старомодной, и ее голос отдавал вкусом личи. — Это было в самом конце Второй мировой войны. Ее бабка сошла с ума и убила всех сестер и братьев Мэдлин в саду их дома, отрезала им пальцы секатором и наблюдала, как они до смерти истекли кровью. Мэдлин единственная выжила, потому что мать вернулась с работы.
Вызвали полицию, и пока они ехали, Мэдлин приготовила для бабки питье из каких-то ягод, которые росли в саду. Она сказала ей, что это аралия, но это оказалось чем-то ядовитым. Бабка умерла, прежде чем полиция успела ее увезти. Все решили, что произошел несчастный случай и Мэдлин просто старалась помочь, но в следующие несколько лет она стала вести себя все более странно и десять или двенадцать пожилых женщин в их деревне умерли таким же образом. Она словно решила, что все пожилые женщины несут угрозу и нужно от них избавляться. Такова была логика девочки, которая лишилась рассудка, видя, как ее родных жутким способом убивает женщина, которая должна их оберегать. Какое-то время спустя кто-то обо всем догадался, и ее выслали. В Бродмур. — По мере того как его голос становился громче, рот заполнял знакомый сухой, металлический вкус. — Она умерла пятнадцать лет назад от сердечного приступа… По крайней мере так было объявлено в газетах… Но она не умерла! Вы это хотите сказать? На самом деле вы выпустили ее на свободу?
— Потому что мы не считали, что она все еще опасна. И потому что нам нужно было место. — Гехерти вдруг словно постарел. — Это было еще до меня.
— Это не оправдание.
— Это не оправдание… Это объяснение. Ее смерть была сфальсифицирована. Мы даже устроили ее могилу у церкви, возле которой она выросла. И сделали новые документы. Мы нашли ей работу официантки в Ипсуиче и хорошую квартирку. И мы наблюдали за ней… интенсивно в течение трех месяцев, а затем выборочно. И потом, решив, что наше внимание притупилось, она исчезла. Оказывается, она несколько месяцев примеряла на себя новую личину и отбросила ту, что сделали ей мы, а влезла в подготовленную ею. С тех пор мы ее ищем.
— А я ищу ее сейчас. Мы должны работать вместе.
Гехерти покачал головой:
— Единственная причина, по которой вы ее ищете, — это наша просьба начальнику полиции Роузу поставить вас на это дело. Вы были знакомы с ней. Вы с ней разговаривали. Если кто-то и мог бы понять, что у нее на уме, так это вы.
— Ну так дайте мне ее поймать.
— Вы установили, где она находится. Это все, что нам нужно. Если вы сейчас ее арестуете, она пойдет под суд и все выплывет на поверхность. Если мы поймаем ее, она просто исчезнет. Навсегда.
— Это не правосудие.
— Но это заслуженно.
Лэпсли в упор посмотрел на Гехерти:
— Я не могу позволить, чтобы это случилось.
Гехерти кивнул:
— Я и не прошу вас об этом. Я просто сообщаю вам. Или, скорее, главный детектив-суперинтендант Роуз в данный момент принимает звонок министра, который предлагает ему прикрыть это дело. Все закончено. С этого момента мы займемся им.
— Через мой труп, — бросил Лэпсли.
— Нет… через труп вашей карьеры, — поправил Гехерти и улыбнулся.
Глава 17
— Тебе лучше? — донесся из кухни голос Юнис.
Дэйзи сидела в полупустой передней дома Юнис с зажатой в руках чашкой с чаем. Ее подташнивало. Единственное, что представало перед ее внутренним взором, было кладбище.
Церковный двор и надгробие.
Надгробие с именем Мэдлин Поул.
— Даже… не знаю, — пробормотала Дэйзи. Ей показалось, что ее собственный голос прозвучал откуда-то издалека. Или, возможно, из далекого прошлого. Что-то случилось с ушами: все звуки были приглушенными, далекими и неотчетливыми. Руки дрожали.
— Может, вызвать доктора?
— Нет. — Она проглотила слюну, чтобы избавиться от неприятного ощущения в ушах, но оно не уходило. — Нет, со мной все будет в порядке. Думаю, мне просто напекло голову.
Дэйзи не хотела думать о Мэдлин Поул, но теперь, увидев это имя на надгробии, поняла, что ничего с собой поделать не может. У нее кружилась голова, и было трудно дышать — точно так же, как в ее представлении ощущал себя пес Юнис, Джаспер, у которого была напичкана ядом еда. Непрошеные, нежеланные, в ее мысленном взоре появлялись лица. Лица и имена.
Много имен.
До Дэйзи Уилсон была Вайолет Чэмберс, до Вайолет Чэмберс была Энни Моберли, до Энни Моберли была Элайс Коннелл, до Элайс Коннелл была Джейн Уинтерботтом, до Джейн Уинтерботтом была Дейдр Финчэм, до Дейдр Финчэм была Элиз Уайлдерстен, до Элиз Уайлдерстен была Рона Макинтайр, а до Роны Макинтайр был кто-то, чье имя теперь оказалось затерянным в прошлом, и другие до нее — уже лишь тени во мраке. Но раньше всех, в самом начале, была Мэдлин Поул.
Дэйзи сидела в передней Юнис и слегка покачивалась. Чай выплескивался в блюдце, а из блюдца на пол, но она этого не замечала. Прошлое, давно отброшенное, не отпускало ее от себя.
— Дэйзи? — Юнис стояла возле нее. — Дорогая, что случилось? — Она взяла из рук Дэйзи чашку с блюдцем и поставила на стол.
— Я когда-то здесь жила, — тихо проговорила Дэйзи. — Я совсем забыла, но в детстве я здесь жила. У отца был дом возле Нейза, и я ходила в школу в городе. Я подумала: что-то не так, когда вернулась сюда. Я все же узнала некоторые дома, улицы, пирс и церковь. Но многое изменилось. Такое впечатление, что я вижу город таким, каким он был, и в то же время таким, какой он есть сейчас. Если я наклоню голову или прищурю глаза, то даже могу увидеть их оба одновременно. Разве не странно?
— Дэйзи, я думаю, тебе нужно прилечь. Давай отведу тебя наверх, в свободную комнату. Ты можешь остаться на ночь у меня.
Юнис отвела Дэйзи наверх и усадила на односпальную кровать с белыми простынями и бледно-голубым пуховым одеялом. Дэйзи была настолько потерянной, что не могла понять, что происходит. Юнис сняла с Дэйзи туфли и уложила ее в постель.
— Поспи немного, — сказала она. — Когда проснешься, тебе будет лучше.
— Моя сумочка… — пробормотала Дэйзи.
— Я принесу. — Юнис спустилась вниз и через несколько секунд вернулась с сумочкой Дэйзи. Положила ее на стул возле кровати, задвинула шторы и ушла.
Дэйзи потянулась и схватила сумочку. Открыв ее, стала рыться внутри, пока не нашла то, что искала. А потом, прижав секатор к груди, опустила голову на подушку и уснула.
И ей приснилась Мэдлин Поул и летний сад из далекого-далекого прошлого…
На зеленой лужайке все еще оставались следы похожей на ржавчину крови, хотя сестер и братьев Мэдлин уже давно увезли. Их уносили обмякших и беспомощных, с безвольно висящими руками. Руками, которые казались странно деформированными.
Она понимала, что больше не увидит их. Хоть они и выглядели так, словно спят, их глаза были открыты и смотрели вверх на яркое-яркое солнце. Еще их глаза были сухими. Сухими и широко открытыми.
Былинки травы слиплись от крови. Это напомнило Мэдлин, как то же самое бывало с ее волосами, когда на них попадал сок с деревьев в саду: они становились клейкими и жесткими, и их невозможно было расчесать. Она не понимала, как они собираются очистить сад. Может, будут ждать дождя. Похоже, никого не заботит сад. Все теснятся вокруг матери и бабушки или просто молча стоят.
Мэдлин притаилась в тени куста, трогая красные ягоды. Ядовитые ягоды. Время от времени она бросала взгляды туда, где мать рыдала на груди соседки. Люди разбрелись по саду, они словно не вполне понимали, что делают здесь. И никто не обращал на нее внимания.
В стороне, на плетеном стуле у стола, сидела ее бабушка. Один полицейский разместился рядом с ней, другой стоял у нее за спиной. Сидящий с ней полицейский задавал вопросы, но бабушка не отвечала. Лишь накручивала на пальцы кончик своего кардигана, отчего на ткани образовывались маленькие спиральки. Ее лицо походило на маску, под которой скрывалось что-то дикое.
Бабушка сделала что-то плохое. Мэдлин знала это, однако не понимала, что именно. Бабушка часто делала плохие вещи. Она била Мэдлин и ее братьев и сестер, когда мать была на работе. Перед матерью Мэдлин она притворялась, что не делает этого, но она лгала. Иногда она выворачивала им руки за спину или стегала хворостиной, а потом кричала, что если они пожалуются матери, то она сделает еще больнее. И вот теперь она это сделала, хотя они ничего не рассказывали ни единой живой душе.
Мэдлин сорвала с куста горсть ягод и медленно размяла их в ладони. Между пальцев потек сок, красный и вязкий. Он начал капать на траву, склеивая былинки.
Мэдлин бросила взгляд туда, где был приготовлен стол для чая. Чашки, забытые и одинокие, выглядели неприлично ярко на накрахмаленной белой скатерти.
Она посмотрела на свои перепачканные ладони.