Солдаты разом встрепенулись, завозились наверху и мгновенно посыпались на шоссе, топая кирзовыми сапогами и расправляя ремни автоматов.
Капитан вплотную подошел к сидящему на своем месте Павлу и холодно посмотрел на него сверху вниз.
– Документы, старший сержант, – произнес он сухо и отрывисто.
Павел, еще даже не разглядев офицера, с испугом вспомнил, что документы он оставил у старшины Солопова перед выходом к немцам, и показать ему капитану нечего.
Он вскинул глаза и тут же замер с приоткрытым ртом, будто пораженный чем-то. Прямо перед ним, на виске чуть наклоненной красивой, светлой головы офицера отсвечивала нежная синеватая родинка величиной с горошину.
Тарасов много раз видел ее во сне, просыпался и скрежетал зубами от бессилия, что не может дотянуться до нее, не может прервать ее спокойную и самоуверенную жизнь, в то время как ее обладатель прервал жизни двадцати человек тогда, в самом начале марта сорок четвертого года, той прохладной ночью на хуторе Самохова Мельница.
Дрожь пробежала по напряженной спине Павла, он резко побледнел и еще крепче сжал руками постромки ранца, давившего на колени. Теперь он ясно видел лицо капитан, узнал его, но взгляда не мог оторвать лишь от той родинки, что сейчас так близко была от него. Приказ младшего лейтенанта Куприяна Куприянова тяжелым звоном ударил в голове: выжить, найти и убить, отомстив за всех.
Подумать только, здесь, на Куршской косе, в десятке километрах от сожженного, порушенного Кенигсберга он, наконец, встретил своего заклятого врага! Сколько раз Павел думал, что тот погиб или пропал без вести, что ушел к немцам или до сих пор скрывается где-то у бендеровцев под Ровно! Сколько раз он строил планы – сразу после победы взять отпуск и вернуться в те места, чтобы найти эту сволочь и убить! Приказ Куприянова никто отменить не мог, потому что его самого уже давно не было на свете.
И вот теперь он тут, рядом, тот самый Сотрудник. Он ведь и имени его не знает! Но достаточно выхватить автомат и выстрелить ему прямо в лицо. Но как потом оправдаться! Даже тогда, по свежим следам предательства, ему не поверили и самого же и отправили на смерть в штрафную роту. Его, а не истинного предателя, обвинили в трусости, в предательстве.
Павел хмуро посмотрел на капитана, ожидая, что тот узнает его. «Сотрудник» в самом деле стал теперь пристальнее рассматривать Тарасова, даже наморщил лоб, будто пытался что-то вспомнить.
– Документы, воин! – повторил он еще строже.
– Нет у меня документов…, товарищ капитан, – хриплым, будто усталым голосом, ответил Павел, по-прежнему не шевелясь, – Я из войсковой разведки…, отдельная рота капитана Вербицкого. Нас сюда троих отправили для…разведки…, на всякий случай… А на задание мы документов и наград с собой не берем… Тарасов моя фамилия… Павел Иванович. А вы кто будете, товарищ капитан? Почем я знаю…
Павел рассердился на себя за то, что так неосторожно назвался разведчиком, потому что, если «Сотрудник» предатель, то и эти его солдаты тоже. Может быть, это переодетые диверсанты? Ведь только что тут стреляли, и вон до сих пор черный дым идет в небо за лесом! Может быть, это они пробивались? Почему бы и нет: переодеться и пройти по тылам!
Капитан дернул на себя коротенькую дверь вездехода, резко распахнул ее, потом отступил на шаг и крикнул своим:
– К бою!
Сам же выхватил из кобуры ТТ и направил его в голову Павлу. Альфред побледнел и даже громко икнул.
Солдаты мгновенно окружили автомобиль и выставили вперед черные стволы автоматов. Наступила тишина, какая обычно бывает вечером в безветренную погоду. Но тогда она умиротворяет, ласкает душу. Эта же была тишина иного свойства – тут все натянулось, точно струна, и готово было в любую секунду разразиться грохотом пальбы.
– Вы кто? – громко выкрикнул Павел, сжав еще крепче постромки рюкзака.
– Оперативная группа СМЕРШа штаба фронта, – прошипел сквозь зубы «Сотрудник», – выходите! Руки держать над головой. Немцу своему скажите, чтоб не дергался. Пусть тоже выходит.
Павел покосился на белого, вспотевшего Альфреда и сказал:
– Это контрразведка… Выходи…, осторожно. Разберемся…
Альфред кивнул как-то очень бессмысленно, как будто ничего не понимал, но все же он медленно открыл свою дверку, потом занес обе руки себе за голову, на затылок, сцепил их там в замок, и, согнув в коленях длинные ноги, стал буквально выползать из машины. Павел привычно отметил про себя, что у того, пожалуй, хорошие сапоги, ладные, новые, чищенные, а вот у него по-прежнему, как были всю войну, разбитые ботинки и грязные обмотки, так они и есть поныне. Но эта мысль лишь мелькнула, на ее место немедленно вернулись три другие мысли: узнает ли его предатель, как быть теперь без документов, как ликвидировать их всех разом.
Он осторожно вынес из машины одной рукой ранец, поставил его рядом с дверцей, ближе к колесу, и тоже медленно стал выходить на дорогу. Капитан отступил еще на шаг.
Павел выпрямился и замер с поднятыми и согнутыми в локтях руками.
– Мне твоя личность, старший сержант, знакома, – сказал вдруг капитан и еще пристальней стал всматриваться в лицо Павлу, – Мы встречались?
– Никак нет…, товарищ капитан…, – прохрипел Павел напряженно, – Не могу знать… Я вас не узнаю.
– Ты на каком фронте воевал до этого? – продолжал настаивать капитан, не спуская глаз с Павла.
– На Ленинградском, – соврал Тарасов первое, что пришло в голову, – Я тут всего полтора месяца…, а до того в резерве был…, на переформировании.
– На Ленинградском? Резерв? – задумчиво протянул капитан, – Не знаю…, не бывал там.
Он вдруг что-то сообразил и тут же спросил:
– А на гражданке…, до войны чем занимался? Откуда ты?
– Тамбовские мы, крестьяне…, колхозники то есть… В Красной армии служил срочную…, в Забайкалье… Война началась…, мобилизовали…
– Тамбовские? Не знаю я тамбовских. Не бывал там…и в Забайкалье не бывал… Но личность твоя мне определенно знакома. Ты на Украине не воевал, боец…?
– Никак нет, – торопливее, чем следовало, буквально прервал капитана Павел, – Мы тамбовские, товарищ капитан, а воевали на Ленинградском, потом в резерве…, нас там продержали почти три месяца…, потом назад…, я ранен был один раз…в подвздошье. В госпитале был…
Павел говорил это, пытаясь отвлечь капитана от его воспоминаний, потому что любые мелкие подробности уводили далеко в сторону. Павел чувствовал это, знал по собственному опыту службы в разведке, и теперь, что называется «заговаривал зубы» капитану, ловко смешивая правду с ложью.
– Ранен, говоришь? – капитан мучительно морщил лоб, – Как ранен? Чем ранен? Пуля?
– Никак нет, товарищ капитан, осколок. Во время атаки…
– Ну, ну! – капитан опустил пистолет и заглянул в машину, – А это что у тебя?
– Коробки, товарищ капитан… Дрянь всякая… Ириски, мед и шоколад… Склад там один нашел… Мои товарищи потерялись…, а я вот думаю, привезу нашим… Пожрать… Голодно ведь! Тылы отстали… Мне товарищ капитан Вербицкий велел…
– Склад? Так ты, боец, мародер!
Капитан за этим страшным на войне словом даже забыл то, что лицо этого хитрого солдата ему кого-то напомнило.
– Да что вы говорите! – возмутился Павел и опустил руки, – Да как можно! Мне командир отдельной разведроты капитан Вербицкий приказал! Людей ведь кормить надо, а эти гады жрут…галеты, тушенку!
– Мародер! – убежденно заключил капитан и хмуро покачал головой, – А в ранце у тебя чего?
– Так…я нашел… У фрицев…
Капитан присел рядом с ранцем, отбросил жесткую крышку, заглянул в него и поднял на Павла сначала изумленные, потом ставшие окончательно беспощадными, а потом уже даже почти радостными, глаза. Все эти чувства, сменяя друг друга, пролетели сквозь его сознание, как сквозняк из одного распахнутого окошка в другое, поднимая вихри на пути.
Павел ясно прочитал в его глазах два варианта своей ближайшей судьбы – если капитан действительно из СМЕРШа, и до сих пор скрывается от возмездия, то он доставит Павла в штаб фронта, а если все это маскарад, то сейчас его и шлепнут вместе с немцем, хотя тот, вроде бы и свой для них.
– Разведчик, значит? – протянул капитан и медленно выпрямился, – Говоришь, капитан Вербицкий послал, а ты, выходит, инициативу проявил…хавку отобрал, и оружие вот… Не знаю я никакого Вербицкого, а вот твоя рожа мне определенно знакома. Врешь ты все…и про фронт, и про ранение…
– Да нет же, товарищ капитан! Вербицкий послал…, да мы тут рядом. Давайте вместе съездим, так вы лично убедитесь. И оружие я капитану везу… Не бросать же!
– Ты что мне тут командуешь? А ну сдай автомат…
– Так я его уже и сам в машине оставил, товарищ капитан…, вон на полу лежит.
– А машина у тебя откуда? – вдруг сообразил еще что-то капитан.
– Остановил… Конфискация…для дела. В ней один оберст ехал, со стекляшкой. Старый такой…у него палочка еще… Фон барон какой-то. А это его водитель – Альфредом звать. Он рабочий…, говорит…, это…вроде как социалист…, пролетарий, в общем…
– Пролетарий? А у этого пролетария документы имеются?
– Не могу знать, товарищ капитан… Не проверял.
– А говоришь, разведчик, – капитан презрительно скривил губы, – Я бы такого в штрафроту сразу…
Павел вздрогнул, это не укрылось от капитана.
– Чего дергаешься? Был там уже, небось? – капитан зло сощурился, что-то быстро соображая.
– Никак нет…, не был… Мы в резерве…потом ранение…, а сначала Ленинградский фронт…, здесь недавно…, товарищ капитан, – Павел частил, пряча глаза.
Он вдруг подумал, что надо играть в дурачка, изображать из себя простенького деревенского увальня. Похоже, капитан попался на эту уловку, потому что из подозрительных его глаза стали презрительными, в них мелькнула досада и в конце концов пренебрежение к этому недоумку и вруну. Потому что он никакой не разведчик, думал капитан, а обыкновенный мародер и ловкач, а документы свои специально не взял или даже потерял по пьянке. Вон рожа какая помятая! Ботинки нечищеные, обмотки… Ну и разведчик! Сейчас тут многие пьют от безделья! Награбил на немецком складе ирисок с медом, оружия вон сколько собрал, да еще какого! В штаб его!