Наконец, на дюну взлетел капитан Вербицкий. За ним, пригибаясь, семенил худенький Поярков, нелепый от того, что тело у него было почти подростковое, ручки и ножки тоненькие, а голова крупная, будто позаимствованная у другого, куда более солидного, тела. Глаза у солдата с любопытством и страхом перебегали от одного края дороги к другому, от машины к стоявшему у кювета в расслабленной позе старшине. Этот Поярков, отучившийся на мостостроителя почти полный институтский курс и, вопреки брони, напросившийся на фронт еще в сорок третьем, был совершенно незаменим на переправах и при форсировании водных преград, когда нужно было тайком перетащить в наш тыл так называемый «негабаритный груз», то есть что-то крупное и очень важное. Кроме того, с одного взгляда он находил у любого моста основную опору и безошибочно определял количество тротила, который надо было заложить. Он чудесным образом умел устраивать временные землянки, да так все делал, что даже сблизи их невозможно было заметить. Во всем он был находчив, кроме того, что не умел спокойно стоять в строю, правильно докладывать, и вообще выглядеть браво.
– Разведчик, – сказал однажды Вербицкий и покосился на Пояркова, – вполне может выглядеть законченным идиотом, …но быть идиотом в деле не имеет права. В идиотах он должен оставлять противника. Молодец, Поярков!
…Вербицкий сплюнул на песок и быстро сбежал вниз. Поярков же на всякий случай лег на тупой вершине дюны, оттуда все хорошо просматривалось. Вербицкий остановился рядом с Солоповым, удивленно стрельнул глазами в Тарасова и прошипел:
– Лежи, пока не велю!
Павел отвел глаза. Ему было неловко, что из-за него тут вот-вот завяжется бой, а он распластался на земле без оружия, в грязи и ничего не может поделать.
– Эй, кто там! – крикнул в сторону полуторки Вербицкий, – Я командир отдельной разведроты капитан Вербицкий. Выходи!
Из-за капота показалось сначала напряженное, недовольное лицо капитана, потом приподнялась седая голова водителя.
– Оружие опустите! – потребовал Вербицкий, – Что за глупости!
Капитан неторопливо сунул пистолет в кобуру и, немного отвернув голову, краем губ шепнул:
– Отставить. Оружие убрать. Поднялись все…
С двух сторон медленно стали будто вырастать солдаты. Из кювета выползли на дорогу немцы. Конвойный, немолодой человек со складчатым, серым лицом, тоже устало поднялся и хрипло крикнул:
– Форвард, фрицы. Шнеллер! Идите, говорю! Ошибочка вышла. Вперед!
Он бросил злой взгляд на двух офицеров, стоявших друг против друга на шоссе у машины, вскинул автомат и толкнул им одного из пленных, полного, молодого парня в зеленом кителе без пуговиц. Парень мелко дрожал, не то от того, что замерз, а теплее одежды у него не было, не то, потому что вообще находился на грани истерики из-за всего, что пришлось пережить в последние дни. Он всхлипнул и потер кулаком воспаленные глаза. Оба капитана одновременно повернули к нему головы. Парень отшатнулся и стал торопливо догонять своих. За ним, ворча, комично переваливаясь с ноги на ногу, как старый гусь, поспешил конвойный.
С востока и с запада стали медленно приближаться люди и два грузовичка, застрявшие в толпе во время инцидента. Послышались смешки и недовольный ропот. Капитан раздраженно стрельнул в обе стороны глазами.
Павел медленно встал на ноги и пошел было к офицерам, но его за плечо сдержал старшина.
– Погоди, Тарасов. Без нас разберутся.
– Так там двенадцать коробок с ирисками, с медом…и шоколад еще! Ранец с пистолетами и немецкий вездеход… Это я добыл! – возмущенно, понимая, что уже серьезно защищен, выкрикнул Павел.
Капитан чуть порозовел, он нервно дернул головой и срывающимся голосом произнес:
– Ваш человек, капитан, допустил возмутительный акт мародерства. Я поймал его с чужим имуществом… С поличным, если хотите.
– Мой человек, капитан, – хмурясь, растягивая слова, ответил Вербицкий, – выполнял мое задание. А вы по какому праву его сорвали?
– Во-первых, у него нет с собой документов, а во-вторых, капитан, что это за задание такое? Это мародерство в чистом виде – я повторяю…
– Насчет «во-первых», капитан… Вам, надеюсь, рассказывали у вас…в тылу…, что войсковая разведка ходит на задание без документов и наград, только с боевым оружием. А что касается…«во-вторых», то это мне решать, что на передовой считается мародерством, а что сбором трофеев. Не знаю, как у вас там, в тылу, а у нас тут, на фронтовой полосе, вот так водится, капитан…
Капитан еще больше раскраснелся, шумно выдохнул и ответил, свирепо цедя слова сквозь зубы:
– Что такое передовая и как собирают тут трофеи, нам…, тыловикам из СМЕРШа, доподлинно известно. Мы и не таких скручивали и ставили к стенке. Но мы еще к тому же точно знаем, где наш тыл, а где тыл противника. Командованием объявлено перемирие, приказано огонь открывать только в крайнем случае, а ваш человек провоцировал немцев своим преступным поведением. Я должен доставить его в штаб…для проверки.
– Да что вы говорите! А где вы были, капитан, когда мы в составе полка вчера вечером и ночью добивали фашистов западнее этой точки? Какое к черту перемирие! Вон пленных ведут…, вы думаете, они откуда? Эти тоже пытались прорваться! Что вы тут мне лапшу вешаете! К тому же, мы своих не сдаем. Тарасов с вами никуда не поедет, имейте это в виду. Это я вам говорю!
– Я буду вынужден доложить в штаб фронта, капитан Вербицкий…, так кажется? – капитан сощурился, – …о вашем странном поведении…и о распущенном…вами распущенном!..личном составе. А добытое вот этим…как его…Тарасовым…я передам командованию, как вещественное доказательство, с рапортом. Имейте и вы в виду, что коробки с продуктами, оружие и автомобиль конфискованы СМЕРШем для дальнейшего расследования. Попробуйте-ка теперь взять у нас! А если захотите вернуть назад…, если посчитаете, что ваш старший сержант взял всё это по праву и по закону, пишите встречный рапорт на имя начальника штаба фронта. Там разберутся! Вопросы есть?
– А иди ты! – сквозь зубы прорычал Вербицкий.
Он повернулся к Солопову и Тарасову и мрачно приказал:
– Следуйте в расположение. И отставить пререкания!
Капитан с презрительной усмешкой посмотрел на Павла. Он медленно достал из кармана ириску, разорвал зубами прилипшую к ней обертку и с показным наслаждением кинул ее в рот. Потом поправил плоский, прямой козырек фуражки своими музыкальными пальцами и что-то лихо просвистел сквозь тонкие, полусжатые губы. Потом он, не глядя на своих солдат, негромко приказал:
– По местам. Поехали… Еще одна баба с воза!
Солдаты, толкаясь, полезли в кузов.
Вдруг Павел вздрогнул и энергично махнул рукой:
– Стойте! Стойте!
Вербицкий с еле сдерживаемым раздражением оглянулся на него:
– Что еще!
– Мое личное оружие! Они забрали, пусть отдадут!
Вербицкий с яростным ожесточением крикнул капитану:
– А это вы по какому праву?!
Капитан, не глядя на своих солдат, забравшихся уже в кузов, выдавил из себя:
– Оружие ему верните… Его штатное оружие, а не то, что он собрал там…
Младший сержант с разбитым носом сердито протянул из кузова автомат. Он хотел уже было бросить его на дорогу, но Павел успел подскочить и перехватить за ремень. Из выхлопной трубы вылетел черный дымок, хлопнула пассажирская дверь кабины, за которой скрылся капитан. Павел еще раз разглядел у него на виске сквозь пыльное стекло нежную синюю родинку и то, как он перекатывает за щекой ириски. Это с болью отозвалось у него в сердце, даже перехватило дыхание. Он побледнел и с силой сжал в руках автомат, но Солопов положил свою ладонь на ноздреватый ствол и придавил его к земле.
– Отставить! Пусть едут.
Полуторка и немецкий вездеходик, полный трофейных коробок, потянули дальше по шоссе на восток.
Павел долго смотрел вслед уже ожившей, заполнившейся гулом голосов и шарканьем ног дороге. Он нервно сунул правую руку в карман и ощупал так и не обнаруженный капитаном кастет, что он отобрал у молодого немца. Павел подумал, что такого трофея маловато за все то, что с ним приключилось, но пусть хотя бы он останется на память.
Война заканчивалась через несколько дней. Теперь уже нужно было думать о том, где и как жить дальше. Ждет ли его Маша? Да и что он будет делать рядом с ней в чужой теперь Москве? Может быть, домой? Начать все с начала?
А если все-таки в Москву, к Маше? Он расскажет ей всё заново, и про эту встречу тоже. Кто знает, как все еще обернется? А вдруг еще встретится ему человек с маленьким синим пятнышком на виске и он, наконец, выполнит последний приказ младшего лейтенанта Куприянова?
Павел думал об этом по ночам, глядя в проясняющееся небо. А где-то совсем рядом всю ночь голосил простуженным голосом добросовестный соловей, спать не давал. Его не интересовала война, он планировал свою будущую жизнь, короткую, но правильную, как велела природа.
Часть третьяМесть1945 – 1948 гг.
1. Замоскворечье
Павел поселился в узкой длинной комнате, темной и влажной, в Старом Толмачёвском переулке в Замоскворечье. Он въехал сюда почти сразу после приезда в Москву в конце июля сорок пятого года. Совсем рядом тяжело, по-мужлански, дышал днем и ночью темно-серый семиэтажный дом милицейского общежития. Оттуда вечно слышались нетрезвые крики, случались там и драки, и даже время от времени постреливали – не то от полноты чувств после трудового дня, не то от какой-нибудь нечаянной радости или гнева.
Этот древний московский район вообще-то всегда был полон татарами, испокон веков жившими от Ордынки до Якиманки, вблизи Большой Полянки, на Большой Татарской, в переулках и тупичках, упиравшихся в узкую, деловую, но и веселую, шумную кабацкую Пятницкую. Еще в средневековье здесь селились торговые посредники и толмачи, связывавшие хитрыми восточными узелками московское княжество с далеким ордынским ханством. Река отделяла этот поначалу мятежный мусульманский район от Кремля, а мосты, напротив, соединяли между собой две враждующие власти: великокняжескую и пришлую, ордынскую.