Он долго не мог выяснить, как добраться до адреса Куприянова. Люди на привокзальной площади путались, указывая то одно, то другое направление. Павел по одному из таких указаний сел в душный автобус и тот завез его на окраину. Оказалось, что тут никто такой улицы не знает и что Павлу показали неверное направление. Он с великим трудом вернулся обратно на привокзальную площадь и растерянно остановился около часовой мастерской в полуподвальном помещении. К нему подошел перетянутый портупеей милиционер, и, козырнув, строго спросил:
– Я вас, гражданин, уже во второй раз наблюдаю. Вы кто будете? Документики имеются?
Павел протянул ему паспорт, тут же очень отдаленно вспомнив, как его также строго остановил в Москве, у вокзала, осенью тридцать шестого года, молодой, неловкий милиционер и показал ему, как добраться до академии, в которой учился покойный Герман Федорович. С него тогда, с деревенского милиционера, хотя и в Москве, по существу и началась для Павла вся эта его долгая история.
– Друга ищу. Воевали вместе, – ответил, подавив невольную улыбку, Павел.
Милиционер еще раз с подозрением осмотрел Павла с головы до ног, пристально взглянул на его фибровый чемоданчик, потом медленно развернул паспорт и, шевеля полными губами, прочитал его от первой до последней буквы. Потом он внимательно, щурясь и тяжело вздыхая, стал сравнивать изображение на крошечной, пожелтевшей фотографии со смущенным живым оригиналом.
– Не похож, – покачал головой милиционер.
– Какой есть…, – вдруг рассердился Тарасов.
– Вы, товарищ Тарасов, какие-нибудь еще документики имеете? – это уже было сказано таким решительным тоном, что не оставляло сомнений – милиционер уже принял далеко не самое приятное для Павла решение.
Похоже, он намеривался препроводить его не в адрес Куприянова, а в отдел милиции. Перед ним стоял растерянный приезжий; на фотографии в паспорте был слишком молодой человек с испуганным, глуповатым, добрым лицом, а этот как будто совсем другой: много старше, с густеющей сединой, с тяжелым взглядом, усталый и серьезный. Разве так люди меняются?
– Не имею я никаких других документов, – вздохнув, ответил Павел, – Я тут по личному делу… Воевали мы вместе с младшим лейтенантом Куприяновым. Так он, я думал, погиб…, а вот, выходит, жив…, да найти я его никак не могу!
– А в каких войсках воевали? – милиционер как будто оживился.
– В разведке. С ним мы на Первом Украинском были…
– У Ватутина? – глаза милиционера сверкнули какой-то неожиданной догадкой.
– Так точно, у генерала армии Ватутина.
– Так ведь Николай Федорович погиб!
– Погиб. Под Ровно, – вздохнул Павел, – В этом-то и все дело…
– Что значит, в этом дело? – милиционер опять нахмурился и даже подтянул ремень и поправил портупею.
– Долго объяснять… Я же говорю, в разведке мы с Куприяновым служили. А теперь я вот его найти не могу. Вроде есть адрес, а где, чего…?
Милиционер несколько торжественно вернул паспорт и, пригнувшись, шепнул:
– Я сам на том фронте был. Мальчишкой еще. Сбежал из дома и прибился к артиллеристам. В каком звании-то?
– В скромном. Старший сержант я, в запасе, конечно.
– А я и вовсе рядовой. Ранили меня там, вернули в тыл, а мать, когда окреп, так отцовским ремешком по причинному месту огладила, что я то ранение мигом забыл! – он весело, задорно рассмеялся.
Павел усмехнулся и покачал головой.
– Зато живой, – вздохнул милиционер, как показалось Павлу, с облегчением, – Мать больше не пустила. Да и война к концу тогда пошла. В школу опять же направили…, зато я там главным героем был! Со мной даже взрослая шпана за руку здоровалась, как с равным… Кепочки свои снимут, покланяются, поручкаются… А как же! Орел-артиллерист, с медалью, раненый…
Он вдруг панибратски хлопнул Павла по плечу и уже с доверием, словно совсем уж своему, сообщил:
– Нет этой улицы уже, земеля. Была и нету. Люди оттудова месяц назад в другое место переехали. То была и не улица даже, а целая деревня… Ее в письмах как одну улочку указывали, а так деревня и деревня, маленькая, правда, но справная. Ничего себе жили, конечно, самостоятельно…, но, как говорится, и честь знай! Пойдем, брат, я тебя провожу…в новый район. Там и найдешь своего дружбана. Коли жив, значит, там. Тут идти-то пять сотен шагов! Вон за железкой сады видишь? Так за ними и есть новые дома. Они еще не совсем, так сказать, достроены…, грязищи там на всю кирзу, как говорится. Зато с удобствами! А как же! И канализация, и вода из кранов, и электричество даже ночью имеется. Все есть! То ли еще будет! Дай срок!
Они неспеша пошли вдвоем, высокий, несколько погрузневший уже Павел и молодой, худой милиционер среднего росточка. Пересекли за вокзалом железнодорожное полотно, углубились в куцую, редкую березовую рощицу, потом очутились в старом яблоневом саду с кривыми, будто больными, деревьями, и, наконец, вышли к нескольким кирпичным четырехэтажным корпусам, утопавшим в непролазной строительной грязи.
– Во! – милиционер с гордостью повел рукой от одного края горизонта до другого, – Вот тут и поспрашивай. Как, говоришь, его зовут?
Он внезапно опять стал подозрительным, косо стреляя в Павла прищуренными, хитрыми глазами.
– Куприяновым его зовут. Куприян Аркадьевич, младший лейтенант запаса…инвалид, вроде. Может, ноги нет, а может и руки…, – Павел устало выдохнул.
– Из каких место-то будет? Не наш или как?
– Из тех же, что и я. Тамбовщина. Деревня Лыкино.
– Не слыхал, – печально почему-то покачал головой милиционер и вдруг строго козырнул, – Желаю успеха, товарищ старший сержант запаса!
Милиционер лихо развернулся на высоких каблуках офицерских сапог и быстро, не оглядываясь и не прощаясь, зашагал назад – к саду, к роще и к гудящему напряженным металлом железнодорожному полотну.
Павел вошел в короб между четырьмя домами и оглянулся вокруг себя, потом опустил глаза вниз. На обуви налипла тяжелая грязь. Он постучал каблуками о деревянный мосток, криво перекинутый между двумя скользкими кочками.
– Кого потерял? – услышал он за спиной веселый женский голосок.
Павел обернулся. На другом конце мостка стояла полная девушка, с косичками, завернутыми вокруг головы, с ясными светлыми глазками.
– Друга ищу, милая! – ответил Павел, – Куприянова. У него еще сестра Клавдия… Инвалид он.
– Куприяна Аркадьевича? – будто обрадовалась девушка, – А как же! Известное дело! Вон они где живут…, во втором подъезде, да и на втором этаже, вон тот подъезд, с того края. Да вот же их окна…, с голубенькими занавесочками. У нас тоже такие. Мать в Универмаге брала. Рубь десять – погонный метр.
Павел приветливо махнул рукой девушке и, раскачивая доску мостка, быстро пошел в сторону дальнего подъезда. Он прыгал через лужи, иногда неосторожно наступал в них, разбрызгивая грязную, черную воду; раз чуть не упал, но, балансируя чемоданчиком, все же удержал равновесие. Наконец, Павел добрался до подъезда и посмотрел на окна второго этажа, наполовину прикрытыми новыми голубыми занавесками. В этот момент дверь подъезда со скрипом отъехала на кривых петлях и из узкого черного жерла тамбура вынырнула худенькая женщина с маленькой дамской коричневой сумочкой в не по-женски крупных руках. Тем не менее, женщина, на вид лет тридцати восьми, сама была худенькой, хрупкой, с коком светлых крашеных волос на мелкой, словно орешек, головке. Что-то знакомое сладко кольнула Павла в сердце, и он вдруг понял, что знает эту женщину совсем еще ребенком. Она и тогда была мелкой с большими руками, правда, с темно-русыми волосами, сероглазенькая. Жили они рядом с ними в Лыкино, в доме большой семьи Куприяновых.
Похоже, она не сразу узнала Павла, даже вздрогнула от неожиданности.
– Клавдия! – радостно воскликнул Павел, – Ведь Клавдия же, Куприянова? Батя – Аркадий, а старший брат Куприян? Ведь верно?
Павел широко улыбнулся. Женщина мгновенно покраснела и, смущенная, провела рукой по волосам.
– А вы кто будете? – женщина как будто боялась ошибиться, – Погодите! Погодите! Уж не Павел ли Иванович? Не Тарасов ли?
– Он самый!
– Ну, наконец-то! – она с облегчением махнула рукой, глаза засияли счастливой догадкой, – а то Куприян уж извелся весь! Думал, погибли вы… И верил, и не верил, что встретитесь опять. Стало быть, дошли телеграммы?
– Какое! Сестра позвонила на почту… Я ж в столице работаю, на заводе…, а живем в пригороде, у железки… Ну, как вы почти что! Я сразу собрался, отпуск взял и вот нарисовался!
Он широко развел руками, будто показывал себя. Фибровый чемоданчик, стукнув бутылкой водки в своем нехитром нутре, легко покачивался в правой руке. Клавдия весело рассмеялась.
– А ничего! Статный мужчина! Хоть куда! У меня и муж такой же – крупный…и тоже балагур! Хоть и из липецких, не из наших.
– А липецкие хуже?
Клавдия вновь махнула рукой и вдруг подмигнула, кокетливо, с лукавой искоркой в глазах:
– Да чо это я! Глупости какие говорю! Мой услышит, сердиться станет. Поезжай, скажет, в свою Тамбовщину, коли Липецк не мил. А мне мил! Хороший город, чистый! Вы не глядите, Пал Иваныч, что здесь грязища…, оно ведь дело временное…, стройка…пока что. А нам вот квартиру дали, отдельную, целых две комнаты, кухонька…, уж больно маленькая только. Даже уборная имеется, вода, свет! Не свой дом, конечно, как было…, двора нет, тесно, живность негде держать опять же…, но и так сойдет… Ведь верно?
– А Куприян-то где, с вами? – прервал Павел Клавдию.
– С нами, с нами! Он только из дома не выходит…, из старого-то выходил еще, хромал, а из этого не может, грязно тут… Свалится и утопнет. У него ж одна нога осталась, а второй от колена нет, и на левой руке трех пальцев, …как и не было, …под кулак прямо срезало. Еще и голова болит! Лечился, лечился… По больницам всё…, – тут она перешла почти на шепот, косясь наверх, на окна, – В психушке даже лежал! Но доктор говорит, нормальный он, нервный только уж больно! А кто после войны-то не нервный!