нее стала! Слава богу, причитал майор, получил вон предписание! Лучше уж на фронт, чем с такими там, в тылу-то… Сюда захожу…, мне нашим командованием приказано к маршалу первоначально доложиться, жаловался он, а в дверях сталкиваюсь с той же рожей, только немного помладше и ростом выше. Я его сразу признал. Ошибки быть не может! И фамилия та же, и отчество… Братец, точно! Зверье! Со всех сторон, как ни посмотри, зверье!
Маршал майора так и не принял, но зато о семье Стирмайса в его штабе стало известно многое. Однако тот держался, по-видимому, крепко.
…Через час с чем-то из-за дверей маршала выкатила свою тележку со скомканными салфетками и грязной посудой сама уже какая-то скомканная, несвежая Галя. Пряча глаза, но и постреливая ими с тайной гордостью по сторонам, она шмыгнула с телегой в дверь, которую перед ней приоткрыл Павел. Галя на секунду замерла в двери и, подавив улыбку, подмигнула ему.
– Постарел, казак… Выдохся… – шепнула вдруг она доверительно и хихикнула.
Павел отвернулся в сторону. Галя, обдав его запахом потного женского тела, обеспокоив им его ноздри, вдруг дрогнувшие широкими крыльями, победно выплыла в коридор. Павел выдохнул и чуть пошевелился. Он приподнял веки и тут же встретился со строгим и неожиданно сочувственным взглядом машинистки. Она, не останавливая бега длинных пальцев по клавиатуре своего «пулемета», еле заметно кивнула. Павел покраснел и отвел взгляд.
Тут все давно понимали друг друга без слов. И еще все знали, что, если у маршала в чем-то неудача, сейчас начнет лютовать. Оба адъютанта как по команде поднялись и один за другим, прихватив какие-то полупустые папки, исчезли в двери, ведущей мимо Павла в коридор. Анна Марковна, машинистка, сорвала с каретки лист, хлопнула его на стол и тут же вложила в какую-то серую папку, потом молча протянула ее рядовому Муслиму Сулейманову, что сегодня дежурил тут в качестве курьера.
– В первую канцелярию, Колобову, – коротко сказала она и заправила очередной лист. Сулейманов, плохо понимавший по-русски, испуганно вздрогнул, схватил папку и бросился к двери.
– Майору Колобову, – успел шепнуть ему Павел, чуть наклонив вперед голову, когда курьер пробегал мимо него, – на третьем этаже, слева, дерматиновая дверь.
– Рахмат…, товарищ…, – ответил одними губами рядовой Сулейманов и нырнул в холодное, длинное и темное жерло коридора.
Анна Марковна опять метнула острый внимательный взгляд на Павла и тут она неожиданно улыбнулась. За многие годы он впервые увидел, что улыбается она, оказывается, светло и мило. Будто солнечный луч мелькнул у нее на губах и в морщинках вокруг глаз. Надо же было столько лет проработать в одном небольшом с ней пространстве, чтобы понять это, наконец, и почувствовать, что она не только меткий «пулеметчик», но еще и весьма понятливая в чем-то, кроме службы, женщина. Павел кивнул ей и его губы ответно дрогнули.
В этот момент входная дверь опять приоткрылась и в приемную, где оставались машинистка и Павел, вошел высокий, лет сорока с небольшим, стройный и худой полковник с коричневым кожаным портфелем. Павел раньше несколько раз видел этого темноволосого человека еще в старой пехотной форме, знал, что он служит в оперативном отделе в какой-то ответственной должности. Сейчас новая форма смотрелась на нем блестяще, франтовато. Полковник был на редкость красив – черноок, смугл, с прямым, несколько удлиненным тонким носом, с узкими белыми губами, высоким лбом неглупого человека. Разве что подбородок был несколько слабоват. Как звали его, Павел не знал.
Полковник осмотрелся и повернулся к Павлу:
– Сержант, а где адъютанты?
– Не могу знать, товарищ полковник. Вышли только что…оба.
– Маршал у себя?
– Так точно.
– Он звал меня. Доложите?
– Не имею права покинуть пост, товарищ полковник. Вы обождите тут, сейчас кто-нибудь из адъютантов или из охраны вернется…
– Мда. Порядки…, однако.
Он прошелся по приемной, остановился около машинистки, но та уже, не поднимая головы, вела свой бесконечный бой. Полковник резко раскрутился на каблуках сапог, подошел к столу одного из адъютантов и достал из кобуры ТТ. Грохнул его на стол. Потом решительно вернулся к Тарасову, раскрыл портфель, с капризным раздражением показал его полупустое нутро и столь же капризно, даже демонстративно, развел в сторону руки. Он производил впечатление очень занятого человека, у которого каждая минута на счету, а любая заминка срывала его важный деловой план. Весь его гордый вид свидетельствовал о том, что он сотни раз проверенный человек и всякая дополнительная проверка – лишь пустая и никчемная формальность. Тарасов часто видел таких в маршальской приемной, но не уступал им, а отводил глаза и, как говорил когда-то Рукавишников, «держал стойку». Уступать же приходилось лишь под давлением кого-нибудь из охраны, либо самого Семена Михайловича. Еще до финской воны, однажды тот, нетерпеливо ожидая важного штатского человека, которого не впускали к нему из-за рутинной проверки, затянувшейся минут на десять или чуть больше, выскочил из своего кабинета и с яростью, топорща усы, заорал на Тарасова:
– Один дьявол знает, что себе позволяют! Формалисты! Тут государственное дело стоит, а они по карманам шарят точно мазурики! Отставить! Этот человек лучше тебя проверен!
Павел покраснел и растерянно отступил от штатского. Буденный схватил посетителя за плечо и буквально поволок к себе. У того задрался пиджак и из-под брючного ремня на открывшейся нижней части спины выскочил край мятой белой рубашки. Посетитель тоже был весь пунцовый, хотя в глазах и мелькнуло мстительное, довольное чувство – мол, видали, как ценят, а вы, в самом деле, прямо-таки защекотали своей дурацкой проверкой!
Руковшников, увидевший это со стороны (он был занят с Анной Марковной у печатной машинки со срочным документом, касающимся охраны) предостерегающе поднял ладонь и демонстративно нахмурился. Позже он отвел в сторону Павла и шепнул:
– Ты все правильно делаешь! Маршал у нас горячий! Сегодня так, а завтра эдак! Вот упустишь кого-нибудь, тогда он тебя прямо с винтовкой съест, без масла даже. Выгонит к чертовой матери! А если малость задержишь кого-нибудь в приемной ради нашего дела, так самое большее, поорёт, даже по шее может двинуть, но все равно уважать будет… Потому что ты свою задачу знаешь и исполняешь ее примерно! Так держать, Тарасов!
Но на этот раз все обстояло иначе, потому что не было теперь рядом Рукавишникова, и вообще никого, кроме Анны Марковны, не было. Да и полковник Тарасову нравился, стройный, с ясным взглядом, занятой, энергичный. Таких маршал более всего ценил и за задержку такого обычным окликом не обошлось бы.
Павел тяжело вздохнул, зажал подмышкой высокий ствол винтовки и привычно пробежался руками по бокам полковника, который специально для этого все еще стоял с разведенными в стороны руками.
– Всё? – криво усмехнулся полковник, – Чистый?
– Так точно, товарищ полковник, …только никого из офицеров все равно же нет! – Павел с усилием взял себя в руки, решительно отбросив в сторону мысль о том, что полковника в виде исключения можно было бы пропустить, и, отводя глаза, твердо заявил, – Так что вам все равно придется обождать. Вон на диванчик присаживайтесь, товарищ полковник. Не положено иначе, виноват…!
Но полковник не успел присесть, хотя и сделал уже нетерпеливый, нервный шаг к дивану. Тут повторилось почти то же самое, что тогда было при Рукавишникове со штатским.
Дверь из кабинета с грохотом распахнулась и в приемную буквально влетел расхристанный, взъерошенный Семен Михайлович. Усы его по обыкновению грозно топорщились. По-видимому, все еще не забывалась неудача с буфетчицей Галей. Буденный горячо блеснул глазами на полковника и грозно прорычал:
– Сколько вас ждать! Где доклад, черт бы вас всех драл! Мне к наркому через час!
Он зыркнул бешеными глазами на Павла и еще громче заорал:
– Где эти бездельники! Где адъютанты! На фронт сошлю!
Но никакого ответа от Павла он и не ждал. Тотчас развернулся на каблуках и широкими шагами метнулся обратно к себе в кабинет. За ним торопливо последовал сильно побледневший полковник с тонким портфелем, зажатым подмышкой. Полковник осторожно прикрыл за собой обе створки двери.
В приемной не умолкал сердитый стрекот «Ундервуда». Прошло несколько минут, может быть две или три, и вдруг, словно перекликаясь с канцелярской машинной пальбой, из кабинета маршала грохнул выстрел.
Павел пошатнулся от ужаса, мгновенно горячо ударившему сначала в сердце и тут же в голову. Краем глаза он заметил, как испуганно отпрянула назад машинистка, в два прыжка очутился у двери маршала, передернул затвор, резко распахнул створки высоченных дверей и тут же, с винтовкой наперевес, вломился в кабинет Буденного.
На ковре, перед длинным полированным столом для совещаний, раскинув руки, лицом вниз, лежал тот самый худой полковник. Маршал, в распахнутом кителе, чуть пригнувшись, стоял над телом и как будто с любопытством смотрел на бегущую от головы по ковру струйку черной крови. Рядом с полковником на ковре валялся небольшой никелированный браунинг.
Семен Михайлович медленно поднял глаза на Павла и вдруг растерянно развел руками:
– Вот, брат…какие дела! Застрелился, дурак! Я только сказал…в сердцах что-то, а он бах и прямо в голову себе. Вон из этого пистолетика. Как же ты его не досмотрел, солдат?
Павел медленно опустил винтовку и сделал невольный шажок вперед.
– Я досматривал, товарищ маршал, …честное слово! Не было у него никакого оружия. ТТ он в приемной оставил и всё… Я не знаю, откуда…
Буденный тяжело вздохнул, отвел взгляд и устало пошел к своему огромному письменному столу, что стоял в левом углу, около окна с настежь распахнутой форточкой.
– Охрану вызови, солдат, – буркнул он, не оборачиваясь, словно говорил о чем-то обыкновенном, – Пусть унесут его. А то кровью все зальет… Ковер тут…казенный.
– Слушаюсь…, товарищ маршал Советского Союза, – еле слышно отозвался Павел и растерянно попятился в распахнутую дверь.