Но больше всех это задело начальника 4-го отдела НКГБ СССР Павла Судоплатова. Ведь это именно он проводил тайную операцию против ОУНовцев на Волыни, недалеко от тех мест, силами секретной группы под кодовым наименованием «Тайга». В нее входило много поляков, когда-то работавших на того же Судоплатова в тайных операциях Коминтерна. Четвертый отдел отвечал за разведывательно-диверсионную работу в немецком тылу и особенно интересовался украинскими националистами. Сразу после нападения почти вся группа «таежников» была переброшена в тот же район и начала поиск той самой сотни бендеровцев, что напала на Ватутина (по словам генерала Крайнюкова, это он настаивал именно на такой численности, поначалу считая, что это были немцы, а не националисты).
Очень скоро действительно поступила информация из штаба повстанцев-националистов о том, что дорога через Милятин контролировалась боевой группой службы безопасности, так называемой БСБ, состоявшей из селян Гощанского района под управлением некоего Феодосия Павлюка. А тот привлек из националистического подполья еще две такие же группы командиров с агентурными псевдонимами «Жук» и «Черкес». Вот этих всех вместе как раз и было около ста человек или чуть больше. Среди них, должно быть, находился и тот загадочный венгр и несколько агентов из СС или СД. Якобы руководил всей операцией немецкий полковник, которого в лицо-то видели всего человек пять.
Но все эти данные поступили лишь в апреле 1944 года от строго засекреченной разведгруппы «Тайга», причем, прямо на стол к Судоплатову. Там еще стало известно (правда, уже значительно позже), что в число нападавших входило двенадцать боевиков из службы безопасности командира «Примака» из Славута. Некий «Черноморец», а именно Евген Басюк, уже после войны, в 46-м, сообщил на допросе, что там не было сотни, а всего лишь двенадцать бойцов «Примака», которые были захвачены врасплох небольшим кортежем командующего и потому-то и вступили в бой. Вроде бы, намеренной засады не было. Они якобы и ранили его. И они же извлекли из его «виллиса» документы, доказывавшие, что это именно он, а не кто-нибудь другой, и даже забрали шинель. Документы, по сведениям «таежников», передали волынскому руководителю националистического подполья по кличке «Смок», звали его Богданом Козаком. А вот шинель Ватутина с гордостью носил интендант одного из отрядов по кличке «Богун», высокий, глуповатый крестьянин с пустыми глазами мороженного судака. Сразу заподозрили, что это и были те Богдан и еще какой-то сомнительный тип, которые появились накануне нападения с Игнатом Поперечным в Ровно.
Однако в эту последнюю версию о немногочисленной группе, появившуюся только после войны, никто так и не поверил, иначе как было понимать и присутствие большого количества бойцов, не менее сотни (ведь на этом настаивал генерал Крайнюков!), и нападение на обоз в Милятине, и те две бомбежки немецкой авиацией госпиталя и эшелона в Ровно? А куда девать в таком случае информацию о загадочном венгерском стрелке, о немецком полковнике, которого скрывали ото всех, и о том, что накануне этих событий националисты вновь заключили мир с немецкой разведкой?
Чтобы добыть и сравнить позже уже всю эту информацию, чтобы разложить ее по полочкам и выявить немецкого агента, «крысу», СМЕРШем в штабе 13-й армии была проведена серия независимых друг от друга тайных операций, в которых, с одной стороны, принимали участие агенты «Тайги», а с другой, разведчик, срочно направленный сюда тем же генералом Павлом Судоплатовым.
Расследование началось уже первого марта 1944 года. В националистическом подполье в этих местах действовали два глубоко законспирированных агента СМЕРШа, но единственное, что они могли сделать, так это помочь сформировать убедительную легенду для разведчика из ведомства Судоплатова, внедряемого в одну из подпольных групп. Встречу с одним из агентов СМЕРШа, работавшим уже три года под псевдонимом «Адъютант», нужно было осуществить немедленно. Именно на этой встрече и следовало выбрать самую эффективную легенду. Готовили ее, тем не менее, заранее, и «Адъютанту» нужно было лишь поддержать ее. Об операции знали всего пятеро человек – верховный главнокомандующий Сталин, генерал Судоплатов, полковник Ставинский и двое исполнителей – секретный офицер СМЕРШа в звании лейтенанта и глубоко законспирированный агент «Адъютант». Всё остальное должно было сыграть только роль прикрытия. Это было лишь началом долгого секретного расследования. К тому же, Судоплатов не привык проигрывать в тайных войнах.
Вот так Павел Тарасов волею судьбы оказался в эпицентре этой сложной операции и тем самым в очередной раз вступил на новую тропу своей далеко не скучной солдатской жизни.
Корни того, что здесь теперь происходило, погружались глубоко в прошлое, и не потому, что это прошлое было так уж удалено по времени, а потому, что извечные человеческие проблемы прочно врылись в местную землю, как мощная корневая система какого-нибудь внешне слабенького сорняка: вроде бы можно сорвать стебелек с уродливым цветком и невзрачными листочками, а вот добраться до сердцевины, намертво вцепившейся в почву, невероятно сложно. Вдруг обнаруживалась чудовищная жизнестойкая сила, питавшая сорняк так, как не питается ни одно благородное и полезное растение. Более того, эта сила убивала все то, что имело гуманный смысл.
К разряду этого относилось и националистическое движение. Оно произрастало здесь на том ядовитом перегное, которое еще со средневековья щедро источали нетерпимость и алчность местных властителей. Польская аристократия и назначаемые ею доверенные управленцы из высших буржуазных националистических слоев, подкладывали сельскому населению всякую несъедобную политическую дрянь, а выкачивали отсюда все, что имело материальную ценность. В дело шло всё: инквизиция католической церкви, религиозная нетерпимость, дикий шовинизм, классовая ненависть и прочие инструменты любой нечистоплотной власти. Свою смрадную лепту внесла, в свое время, и общерусская гражданская война, представленная здесь большевиками, опиравшимися нередко на нищее еврейское население и питавшееся оттуда исполнителями своей «московитой» воли, и националистические шайки и банды, воевавшие со всеми подряд, и польские каратели, считавшие себя священным цветом гордой шляхты, и возмущенные военным разорением пролетарии, не имевшие никаких шансов разобраться даже внутри себя, и германцы, искренне считавшие эти земли продолжением своей древней, еще с поздних античных времен, варварской империи, и австрийцы, и чехи, и румыны, и венгры, и многие, многие другие.
В свое время, здесь могли мирно соседствовать украинские, польские и еврейские шинки, портновские и ювелирные мастерские, а в крупных городах, таких, как Львов, Ровно, Черновцы, Ужгород – произрастать крепкие ростки различных культур: в университетах, в школах, в художественных салонах, в общественных парках, в театрах и прочее. Здесь были общие больницы, общие столовые, но при этом были и раздельные культовые учреждения, и раздельные кладбища. Величественные костелы и златоглавые православные храмы соседствовали со скромными, светлыми протестантскими молельнями и со смиренными синагогами. Над всем над этим тихо бряцало оружием, шпорами и нагайками надменная армия и угрюмая полиция.
Карпатская горная гряда в виде темной величественной короны венчала собой шумное, неизбывно конфликтное сообщество народов, окруживших ее наподобие подданных, соединенных схожими и противоречивыми культурами. С одной ее стороны маячили румынские конусообразные колпаки, франтоватые буржуазные котелки, с другой – гордые польские конфедератки, украинские папахи, еврейские ермолки, аккуратные чешские шляпки с кокетливыми перышками и блиноподобные русские картузы.
Тяжелый удар нанесла по всему этому гражданская война, занесенная сюда горячими шальными ветрами из России. Первая Конная армия Буденного принесла сюда на своих седлах жестокое разорение и пустила реки крови. Она была не одинока в этом бранном ремесле, но и ее хватило бы, будь она одна. Потом, в тридцать девятом, поделили земли с немцами, и опять тут присутствовали те же, включая и самого Семена Михайловича, что разоряли эти земли, начиная с четырнадцатого года и дошедшие до революционных страстей восемнадцатого. А с началом Второй мировой войны исчезло и то последнее, что еще хоть как-то удерживалось все эти чудовищные годы. Не стало евреев с их компактным чистым бытом и тихими субботами, с их услужливыми мастерскими, нешумными шинками, синагогами и собственными кладбищами, не стало польско-русско-украинской интеллигенции и университетской профессуры, не стало работящего с утра до ночи украинско-польского крестьянства, исчезла даже наивная, по-своему романтично-доверительная местная провинциальная пресса. Изменились, ожесточаясь, военные и полиция, как изменилось и все остальное. На смену по обыкновению конфликтному (и питавшему от того свою провинциальную культуру) шумному сообществу разных наций и народов пришла жестокая монокультура коричневой смерти и красной классовой мести.
Резали здесь друг дружку и раньше, с незапамятных времен, но тогда всесильная природа не позволяла человеку, своему неразумному чаду, вырезать всё до корней, а вынуждала оставить кого-то и на расплод (в особенности это касалось еврейского населения). Она останавливала бесчинства, хитро вразумляя даже самых буйных. Но теперь природа не то сошла с ума, будто вступив в германскую партию национал-социалистических чудовищ, не то сама была вырезана до основания, но, так или иначе, она молчала, не мешая дикости и бесчинствам.
И местность опустела: ни евреев, ни русских, ни польской шляхты. Оставались одни монотонные убийцы непонятного происхождения, но зато с безумной идеей своей самостийности, и еще – дойное, застенчивое крестьянство, которому окончательно прижали уши к самой земле.
Жалкое сиротство – было теперь главной приметой этих когда-то нескучных, живописных, ярмарочных мест. Предгорный и лесной воздух смердел подлой смертью.