Павел вышиб ногой окно вместе с рамой и тут же наугад пустил несколько длинных очередей в лес. Дом в одночасье залился нестерпимым треском, удушливо завоняло порохом. Дико, истерично визжали пули, влипая в стены, в немудреную мебель, плющась и рикошетя о горячую металлическую печь. Из нее с шипением вылетели головешки, и тут же огонь занялся по дощатому полу. Кто-то кинул на огонь шинель и тут же замертво упал на нее сверху, раскинув руки. Что-то бешено кувыркалось и звенело по всему дому. С полок буфетов полетели осколки глиняных горшков. Смерть закрутилась, заверещала на все лады в окруженном со всех сторон доме.
– Патроны берегите! – пытался перекричать пальбу Куприянов, – Черт! Говорил же взять еще боекомплект! Так нет же!
В этот момент сначала одна пуля и тут же за ней еще одна отбросили его от окна. Куприянов рухнул на пол. Павел с ужасом оглянулся, хотел было кинуться к нему, но огонь из леса стал еще плотнее, еще настойчивее. Он прижался спиной к стене.
Куприянов попытался подняться, подползти к углу комнаты, но руки его подламывались, из горла, на губы темной черной струйкой побежала кровь. Правая нога вытянулась, словно одеревенели мышцы, мелко задрожала. Он закричал от нестерпимой боли и сник.
В комнату ввалился Коптев, его лицо было страшно разбито, лоб, нос, губы залиты черной кровью, левая рука безжизненно повисла, а в правой он держал все еще дымящийся ППШ.
– Пусто! Пусто! – простонал он, – Патронов нет! Павликов убит. Прут они…, со всех сторон. Бендеровцы это! Злые гады! Матерятся!
Он упал на одно колено и пополз к Куприянову, обхватил его за плечи и что-то стал быстро шептать. Куприянов с расширенными глазами оттолкнул его:
– Врешь! Ошибся ты! В темноте ошибся!
Но Коптев сплюнул пенящейся кровью и отвалился к стене.
– Слышь, Тарасов! – закричал как будто в истерике Куприянов, – Тарасов, ко мне!
Павел попятился от окна, быстро присел рядом с Куприяновым.
– Слушай, Паша! Слушай меня! – Куприян торопился, – Коптев видел их близко. Это бендеровцы, бандиты! Их ведет «Сотрудник». Он там, с оружием, с ними…
– Да ты чего! Бредишь!
– Молчи! Я Коптеву доверяю. Он легавый…, такие не ошибаются… У них глаз… Проверь, Паша… Пошли кого-нибудь…или сам сходи…
– Тарасов! – послышалось из угла, где был Коптев, – Ты сам проверь! Если не веришь…, но я видел лично! Он это! Даже командует ими. Слева, у мельницы…, сейчас думаю, уже здесь, рядом. За домом они.
Сверху слетел «Цыган», свалился рядом с Куприяновым на пол и, разинув широко рот, разбрызгивая слюну, страшно зашипел:
– Командир! Там этот…лейтенант с ними. Стреляет, гад, в нашу сторону! Клянусь римским папой, он это!
У «Цыгана» была прострелена шея слева, пуля, наверное, застряла в ней, потому что видно было только входное отверстие, из которого пенистой струей била кровь. Он пытался остановить ее, зажимал ладонью, но кровь обтекала руку и сочилась сквозь пальцы. Цыган побледнел и отвалился на бок. Ноги его несколько раз конвульсивно дернулись. Стрельба на чердаке прекратилась, что-то сильно и жестко ударило, через черную дыру метнулось вниз короткое пламя, раздался отчаянный, мальчишеский крик. И все вдруг стихло.
Не слышно уже было стрельбы и во дворе. Кто бы мог предположить, что целый отряд разведчиков будет уничтожен всего за несколько минут!
Кто-то зло заматерился с сильным украинским акцентом и в сени через распахнутую дверь в это же мгновение влетела граната. Взрыв потряс дом, огонь столбом взлетел к потолку, несколько тяжелых досок с треском грохнулись на пол, нестерпимый жар ударил Павлу в лицо. Коптев вскочил было на ноги, но мощной, тупой волной ему на мелкие осколки раскололо голову, кровь с густой серой массой брызнула по стенам.
Куприянов дернулся всем телом, громко застонал и схватил Павла за плечо скрюченными от боли пальцами.
– Паша! Паша! – стонал, закатывая глаза Куприянов, – Ты живой? Ты не ранен? Убиты все, Паша! И я убит! Умираю, брат! Беги! Беги, пока можешь! Дойди до наших, до полковника Ставинского дойди! Доложи – «Сотрудник» предатель! Он сдал нас всех. И еще…Паша…найди его, сволочь эту! Отомсти, земляк! Убей, зарежь, поруби, живьем пожги гадину эту! Двадцать хлопцев! Двадцать лучших разведчиков! Вот почему он не разрешил брать боекомплект! И пайки не взяли…, чтобы ослабли все. Полковник велел взять, а он запретил. И без карты шел. Он их, он бендеровец! Или, может, даже немец? Шпион!
Павел обхватил Куприянова за грудь, потянул к себе:
– Я не могу, не могу! У меня еще есть патроны… Куприян! Я до конца тут…
– Иди, иди! Я приказываю! – Куприянов со стоном отпихнул руками Павла, – Кто-то же должен дойти. Бегом, старший сержант Тарасов! Выполняй! Пашка! Выполняй, земеля! А то ведь уйдет гад! Найди, найди его потом! Пусть за ребят ответит! За меня… за меня…
Куприянов откинул голову и затих. Один глаз у него был приоткрыт, второй заплывал черной кровью. Павел зарыдал в голос, вскочил. В сенях послышалась возня, глухие сильные удары.
– Козлы! – рычал кто-то отчаянно, – Петухи! На, возьми, сука! Попробуй, пощупай Антошку-Шифоньера! А-а-а гады!
В узком, темном пространстве сеней с наседавшими на него людьми бился в рукопашную громила Антон Конопатов. У Павла вдруг стрельнуло в голове, что так, видимо, звали его в лагере или на жиганской воле – Антошка-Шифоньер, за рост, за природную мощь. Бойко затрещал немецкий «шмайсер», очень и очень близко. Огромное тело Конопатова отбросило назад, в самый темный угол сеней, что-то металлическое, тяжелое загрохотало, упало на пол.
Павел вскочил на ноги и тут же кинулся к квадратному люку над головой. Он мигом взлетел на чердак, заваленный закопченным сеном, и кинулся к слуховому окошку в дальнем углу. Павел неожиданно наступил на тело, с испугом посмотрел себе под ноги и вдруг увидел разинутый рот того доверчивого солдата из разведки резерва. У солдата был страшно разворочен живот. Он был мертв. В углу неподвижно лежало еще два человека. Павел сразу узнал Климовых. Они, видимо, во время стрельбы кинулись наверх, но их тут одновременно достали автоматные очереди, а потом уже покрыло взрывом гранаты. Заики так и упали замертво друг на друга.
Павел услышал, что в доме быстро ходят какие-то люди. Он лег на живот и подполз к приоткрытому люку. Прямо под ним стояло двое – один как будто в немецкой форме или, может быть, очень похожей на нее, без погон, в шапочке с длинным матерчатым козырьком, и второй – без головного убора, светловолосый. Он вдруг резко повернулся боком, что-то стал быстро говорить по-украински, скороговоркой, с распевом, и в этот момент Павел ясно увидел его висок с синей, похожей на горошину, нежной родинкой.
У Павла перехватило дыхание. Он подтянул к себе ППШ и медленно поднес ствол к щели. Вдруг человек с родинкой хлопнул того, что был в шапке с козырьком, ладонью по плечу, громко рассмеялся и тут же, почти бегом, исчез из вида. Павел услышал его крик:
– Стой! Стой! Да нет у них ни хрена! Без документов они.
Он разглядел, как кто-то шарил по карманам убитых, а «Сотрудник» поторапливал, чтобы уйти отсюда поскорее.
Отряд был уничтожен полностью. В живых остался один лишь Павел. Но сейчас они начнут пересчитывать трупы и поймут, что он ушел. И тогда его буду искать. А ведь карт нет, дорогу он помнит плохо. Они же здесь, как кошки в темноте видят. И знают каждый уголок, каждое деревце, каждую кочку! Надо уходить! Надо оторваться как можно дальше и идти к своим. «Сотрудник» предатель! Если не Павел сообщит об этом, то кто? Это приказ Куприянова, приказ командира. Это последняя, отчаянная просьба друга, односельчанина… Он найдет эту продажную сволочь! Он его на куски порвет! Пятнышко с горошинку! Раздолбит он ее собственным кулаком! Грязная тварь! Двадцать человек! Двадцать разведчиков! Гадина! Гадина! Гадина!
Павел вдруг понял, что беззвучно рыдает. Во второй раз в жизни. Первый раз тогда, над убитым им немецким майором и над гауптманом. А теперь над своими, над теми, из-за которых тогда он убил майора и кто удавил гауптмана.
Слезы заливали лицо, разъедали глаза, натужно рвали душу. Он пополз к слуховому окну.
Павел почти не помнил, как выполз на крышу, как спустился по какой-то жерди вниз, к реке, как влез в ледяную, мартовскую воду и поплыл на противоположный, недалекий берег. Он ясно слышал сзади короткие выстрелы, крики, певучий украинский говор, злой русский мат.
«Добивают, добивают, сволочи!» – думал он и колотил руками по воде. Намокшие ботинки, шинель тянули вниз, но он не собирался здесь тонуть. У него теперь была большая и важная цель.
Тарасов выбрался на берег и понял, что, если не будет двигаться, непременно замерзнет. Он сбросил шинель, выжал ее, насколько это было возможно лежа на мокрой, холодной земле, вновь надел ее и, поднявшись на дрожащих от напряжения ногах, кинулся в лесную чащу. Он остановился только минут через пятнадцать. По лицу, за ворот тек липкий пот. Павел тяжело дышал. Он отделил от ППШ диск и заглянул в него. Там было всего четыре патрона, еще один оставался в стволе. Это было все, чем располагал заместитель командира разведвзвода старший сержант Павел Тарасов.
Павел двинулся на восток, откуда пришел его погибший отряд. Он должен был еще раз форсировать те же речки на левый берег и попытаться найти обратную дорогу. Он не мог обратиться за помощью ни к одной советской части, потому что у него не было документов и к нему не могло быть никакого доверия. Что он им скажет? Что советский офицер, контрразведчик предал врагам отряд советских же солдат? Можно ли такое вообразить! Можно ли в такое поверить человеку без документов, почти без оружия! Никто не станет разбираться с ним слишком долго. Чего доброго, шлепнут свои же, и тогда уйдет от его святого возмездия предатель – человек с нежной родинкой на виске! Он должен был дойти до полковника Ставинского и сообщить ему о том, что случилось на хуторе Самохова Мельница в пяти верстах от Мочуланки, у быстрой речки Видринки, в темную, холодную ночь с 4 на 5 марта 1944.