– Вот там, за дверью, пан вахмистр, кабинет бургомистра, а теперь, как я понимаю, ваш.
Она показала пальцем, не глядя в ту сторону, еще на одну двойную дверь, рядом с камином, щедро украшенным лепниной.
– Я уже сказал…, гражданка Калиновская…, мне бы только дождаться своих. Я ведь ничего не понимаю в таком деле. Я солдат…
Калиновская подошла к нему и нежно подхватила под локоть.
– Пойдемте, я покажу вам кабинет. Пусть временный, но все же ваш…пока. Разве у вас был в жизни свой собственный кабинет, пан вахмистр?
Калиновская рассмеялась тонким, значительным смешком и кокетливо погрозила пальчиком.
В этот момент дверь в приемную приоткрылась и к вящему удивлению Павла в щель заглянула светлая женская голова с такими же ясными голубыми глазами, как и у пани Калиновской. Было ощущение, что происходит что-то очень странное – вот Калиновская стоит рядом с ним, держит его под локоть и звонким колокольчиком звенит ее смех, а вот она же заглядывает в дверь, но сейчас ее взгляд напряжен, чуть сердит, а полные розовые губы плотно сжаты.
– Я услышала твой смех, мама…
Ирина отдернула руку от локтя Павла, чуть заметно порозовела и, вдруг горделиво вздернув голову, ясно произнесла:
– Это, пан вахмистр, наша дочь Татьяна. Не правда ли, милая девочка?
Павел обескуражено закивал и стал быстро поглядывать то на одно, но на другое лицо. Но пани Калиновская вдруг стала строга:
– Таня, иди домой, пригляди за папусей. Он что-то сегодня мне не нравится. Бледен, ходит как-то с трудом. Разотри ему руки и плечи.
– А ты? – капризно спросила Таня.
– А я занята. Покажу пану новому бургомистру его кабинет и…все хозяйство.
Таня, наконец, полностью вплыла в приемную и тут же присела в точно такой же книксен, как ее мать несколько минут назад. Павел растерянно кивнул и зачем-то отдернул гимнастерку под ремнем.
– Иди, Таня! Иди! У нас дела. И пан вахмистр желает отдохнуть… Не так ли, пан вахмистр?
– Я?
– Иди, Таня! – еще требовательнее сказала Ирина, – Папуся ждет.
Таня недовольно фыркнула и тут же вышла в дверь.
– Она послушная девочка, но очень ревнивая…
– Ревнивая? Что это значит? К кому и кого она сейчас ревнует?
Ирина вновь негромко рассмеялась, будто толкнула мизинчиком где-то у себя в груди подвеску с колокольчиками.
– Мы с ней так похожи, что господа офицеры немецкого командования принимали нас за сестер…, даже за близнецов. Представляете?
– Мда…, бывает, наверное… А тут много их было?
– Кого?
– Ну, офицеров…фашистов.
– Фашистов? Не знаю, – Ирина вдруг стала обиженно серьезной, – Офицеров было много. А фашисты они или нет…, нам до этого дела не было. Мы о политике с ними не говорили. Ну, пойдемте, покажу вам ваш кабинет.
Она толкнула Павла в плечо, причинив ему неожиданную боль, и тут же спохватилась, когда заметила, как он невольно отшатнулся.
– О, простите! Пан вахмистр! Вы ранены! Какая я же я неловкая! Бога ради… Ну, пойдемте же! Давайте я посмотрю вашу рану. Я ведь когда-то училась на курсах сестер милосердия при нашем костеле. У нас был такой ксендз…, молодой, стройный…, просто писаный красавец! Широкие плечи, грудь, …и руки…, как у кузнеца, знаете ли! Знаете, я ведь истинная католичка, хоть и русская. А вы православный?
– Я? Я…как бы сказать…крещен, конечно. Но мы атеисты…, у нас нет попов… То есть…почти нет…
– Нет попов? Странно! А куда же вы ходите молиться? Впрочем, когда сюда пришли русские… еще до этой войны…, я обратила внимание, что никто никуда не ходит молиться. Они только напивались по воскресениям и горланили свои ужасные песни. Так было странно! Хотя …среди них тоже попадались весьма любопытные экземпляры… Не скажу, чтобы породистые, но… Впрочем, о какой такой породе я вам тут толкую? Ведь у вас в Советах нет никаких пород, не так ли? Всё так однообразно, скучно…
Она замерла, сверкнула голубыми огонечками, и всплеснула полными руками:
– Да что же это я! Вы же голодны, пан вахмистр! Ну, пойдемте, пойдемте в кабинет господина бургомистра! Там совершенно кстати уже накрыт скромный стол. Вы, надеюсь, от свинины не откажетесь? Мы ждали кого-нибудь от вас, от новых властей, и мой супруг распорядился приготовить скромные угощения – жареная свинина, вареный картофель с салом и чесночком… Остыл уж, боюсь, окончательно! Вареные яйца с паштетной начинкой. Вы любите с паштетной гусиной начинкой, пан вахмистр?
– Я? С паштетной? С гусиной? – Павел был уже разбит так, будто его потрепало, по крайней мере, целое отделение противника. Он был намертво повержен этой полной блондинкой с ясными, хитрыми и веселыми глазами.
Паштет с яйцами, или яйца с паштетом, свинину, жареные грибы, свежий пшеничный хлеб, топленое масло, стылую вареную картошку с запахом чеснока, разомлевшее сало и пузатую бутылку немецкого шнапса он запомнил с трудом. Это был всего лишь некий фон совсем другой неожиданной услады, а именно горячего, полного, нежного тела и ищущих ненасытных глаз, а еще густой светлой копны волос, раскинутой на белой, чистой, хрустящей подушке.
– Ты такой сильный! Такой сильный! – жарко шептала ему на ухо обнаженная женщина, лежа рядом с ним на широком кожаном диване в углу бургомистерского кабинета, – Ты не вахмистр! Ты полковник! Нет! Ты генерал! Ты – порода!
Она забренчала своими грудными колокольчиками, цепко обхватила его полными руками и тяжело навалилась сверху. Павел уже не замечал боли в плече и в шее, даже когда оттуда сочилась сквозь бинты кровь.
– Как тебя зовут? У тебя же есть имя, мой генерал?
– Я старший сержант… Тарасов, Павел Иванович…
– Ты генерал! Генерал Павел Тарасов! Как звучит! Иди ко мне, мой военный дурачок!
Только когда за окном стемнело, Павел, осторожно выскользнув из утомленных рук заснувшей, наконец, пани Калиновской, поднялся и стал в сумерках разыскивать свои вещи, разбросанные по кабинету бургомистра. По словам пани Калиновской, он сбежал сразу после того, как услышал первые выстрелы в пригороде.
– Пашенька…, Пашенька…, ты куда? – услышал он сонный голосок.
– Извините…, извини…, мне надо…тут… сейчас наши, наверное, придут, – залепетал Павел, путаясь в одежде.
Ирина приподнялась на диване, ее большая, белая грудь тепло колыхалась в темноте, точно надутый воздухом парус.
– Уборная вон за той дверью, Паша. Справа от стола.
– Я сейчас, сейчас…
Павел почти наощупь стал пробираться к двери, задел пустую бутылку из-под шнапса, она покатилась по полу, упала трезубая вилка, перевернулась и звонко лопнула рюмка.
– Вот черт! Я тут с тобой…прямо, как этот…
– Как кто? – зазвенели все еще дремавшие колокольчики, – Как кто, мой генерал?
– Мне надо идти. Я ведь тут оставлен комендантом. Нужно найти старшего лейтенанта Свирникова. Его эскадрон…, то есть пол-эскадрона…
– Ну, зачем нам эскадрон и тем более, пол-эскадрона? – уже громче рассмеялась Ирина, – Впрочем, как скажите, господин бургомистр! То есть…господин комендант! Мой генерал! Эскадрон, так эскадрон!
Павел выскочил в приемную и тут же на темную лестницу. Первый человек, с которым он столкнулся, была Татьяна. Она сидела на ступеньках, прижавшись лбом к толстой мраморной балясине. Татьяна подняла уже знакомые глаза. Павел в страхе отшатнулся от нее и чуть не оступился.
– Пан вахмистр! – томно простонала Таня, – А где мамуся?
– Не знаю, не знаю! – опять залепетал Павел и пустился вниз по лестнице, плечом налетев на одну из античных фигур, обнаженную полную весталку.
Статуя зашаталась, Павел обхватил ее руками и с великим трудом удержал. Он вдруг увидел, что у статуи отбит нос и повреждена щека.
«Тоже раненая! И тоже дородная!» – испуганно ударило у Павла в голове и он выскочил на площадь.
Там было на удивление тихо, словно не прискакали сюда чуть меньше суток назад кавалеристы генерала Осликовского и нигде все еще не бесновалась война. Павел отдышался и тихо побрел к центру площади. Он остановился и огляделся вокруг себя. В этот момент очень близко ударил выстрел. Пуля издала шмелиный звук и отколола из-под ног Павла крупный осколок булыжника. Павел рефлекторно присел и тут же кинулся обратно к зданию ратуши. Вторая и третья пули прожужжали совсем близко от головы. Он влетел в двойную дверь ратуши и вспомнил, что автомат остался наверху, в приемной бургомистра.
– Вот черт! Растяпа! – его крик отразился от мраморных стен и эхом прокатился по темному коридору и лестнице.
Только сейчас он вдруг вспомнил о Маше, тут же покраснев от горечи и стыда. Ему сразу стало душно, не хватило воздуха, чтобы вздохнуть полной грудью. Павел с обидной неприязнью подумал о пани Калиновской и даже о ее копии-дочери, дремавшей, оказывается, все это время на мраморной лестнице.
И этот старый дуралей, этот поляк, которого выставил его женушка, чтобы ублажить себя и новое начальство! Ну, попался! Как мальчишка! Гусиный паштет! Любит ли он гусиный паштет на яйцах! Да он терпеть его не может! Да еще этот шнапс! Ведь его от водки выворачивало всегда, а тут разгулялся! Сволочь! Предатель! К стенке такого надо!
Павел стремительно, перескакивая через несколько ступеней, стал подниматься наверх. Навстречу ему медленно шли две полные женщины, одна копия другой. Он растерянно замер, пытаясь угадать, с кем из них он только что был в кабинете, пил шнапс и закусывал яйцами с гусиным паштетом. Только по каким-то запомнившимся деталям туалета он узнал Ирину.
– Что случилось, пан вахмистр? – она стала неожиданно строга, ее тонкие изящные брови сошлись на хорошенькой переносице.
Павел молча скользнул мимо матери и дочери и метнулся в приемную. Дверь была распахнута. В ночном отсвете от окна он разглядел на том же месте, где и оставил, свой ППШ.
Он схватил его, передернул затвор, но тут же вспомнил, что там почти нет патронов. Павел кинулся вниз по лестнице и около выходной двери нагнал женщин.
– Здесь оставайтесь! – резко крикнул он, – Там стреляют!