— Ага! Мы скоро! Только полазим чуть-чуть, и все!
Таня хотела бы настоять на своем, но зона ее полномочий закончилась. Для того чтобы дальше настаивать на своем, она должна была быть хотя бы троюродной бабушкой.
Поэтому Таня пошла прочь, по дороге оглядываясь. В целом, дети цепкие, держатся устойчиво. Может, для них такие штучки — норма.
Игорь пересек сквер, стараясь не видеть парочки на скамейках. Ему было больно их видеть, противно, тошно, как будто все они занимались какой-нибудь невыносимой мерзостью.
Снег в городе так же бессмысленен, как и собаки. Им всем негде развернуться. И Игорю негде было развернуться с его талантом, с его планами, с его почти «Фендером». И если до сих пор он мог с этим как-то существовать, ненавидя все живое вокруг и этой ненавистью питаясь, то сейчас он приблизился к состоянию, когда ну вот все… Когда…
И по декабрьскому городу шел уже не Игорь, а его тканевый макет, чучело, полое внутри. И в этой пустоте внутри играла очень грустная музыка, почти реквием.
Иногда Игоря сдувало, и он сталкивался с прохожими. Иногда он смотрел на стадо грязных машин на проспекте и сладострастно представлял, как лежит под колесами, наматывается на оси, впечатывается в протекторы. Иногда он останавливался, поднимал голову, чтобы слеза утекла обратно в глаз, и тогда снова сталкивался с прохожими. Все куда-то шли, спешили. Один он никуда не спешил, хоть и шел.
И вдруг мелькнуло золотое. Игорь вздрогнул, реквием пискнул и заткнулся. Кто это? Кто это был? Оля?
Да ну, не может быть? Откуда? Игорь помчался вслед.
Догнал и шел чуть-чуть сзади, помирая от восхищения, — такая красивая, золотая-пушистая, на каблучках, асфальта не касаясь… Как такие женщины умудряются сохранять цвет и фактуру в этой слякоти? Как такое возможно? Она гениальная! Она гениально прекрасная!
Тут Оля обернулась.
— Привет, — сказал ей Игорь.
— Привет.
— Вот шел, заметил тебя.
— А…
— Куда идем?
— Мы? Я?
— Ну да…
— Не знаю… Просто гуляю.
Оля улыбнулась и пошла дальше, не приглашая, но явно замедляя шаг. Игорь постоял, испытывая сразу несколько противоречивых желаний: догнать ее и пойти рядом; догнать и ударить ее; догнать, развернуть и целовать; развернуться и пойти в другую сторону. Догнал и пошел рядом.
— Ну, и как гуляется? Инфраструктура как? Привлекательная?
— Никак. Дома низкие, людей мало, магазинов мало. Вечеринки скучные.
— Зато у нас метро красивое!
— Это у нас в Москве метро красивое! А у вас вообще не понятно какое!
— У нас быстрое.
— А у нас, типа, медленное? У нас оно вообще!
— Зато у вас в Москве пробки!
— А у вас тут единственный проспект, и тот все время перекрывают!
— А у вас лица кавказской национальности!
— А у вас на улице ни одного нормально одетого человека не встретишь!
— А я?
— А ты? — Оля сверкнула глазами. — А ты тоже плохо одет! Ты вообще одет ужасно!
— Чем же тогда объяснить такой настойчивый интерес ко мне?
— Чей? Мой?
— Твой! Ко мне!
Они снова стояли, дыша огнем, пугая прохожих.
— С чего ты взял, что есть интерес?
— С чего? А действительно, с чего? Ничего ж не происходит, да?
— Ничего!
— Все в порядке, никаких изменений, да?
— Никаких!
— И я, значит, фигню несу сейчас, да? Выгляжу, как дурак!
— Ну, — Оля пожала плечами, — выглядишь ты неплохо, а дурак или нет — мне все равно!
Игорь понял, что надо было догнать и ударить. Но сейчас уже смысла нет. Уже сказала.
— Все равно? — Игорь сунул сигарету в зубы, дрожащей рукой высек искру. — Ладно. Тогда пока!
— Пока!
И он зашагал прочь, а Оля осталась стоять. Лицо у Оли было глубоко надменным, целых пять секунд оно было глубоко надменным. Через пять секунд Оля уже летела следом за Игорем.
— Дура! — жарко ругала саму себя Оля. — Дура! Дура! Дура!
Только разъяренный Игорь двигался значительно быстрее Оли, в каком бы состоянии она ни была. На мгновение Оля вышла на финишную прямую, даже видела развевающиеся фалды Игорева вампирского пальто. Но толпа как-то очень подозрительно быстро сориентировалась и сомкнулась, отсекая ее. «Потому что ты — дура!» — мрачно молчала толпа и с пролетарским презрением осматривала Олины золотые сапожки.
Накануне Нового года привезли диван. Его полностью переделали, оставив только цвет. Вся общественность собралась увидеть, как диван будут втаскивать в подъезд. К сожалению, шоу не получилось. Втащили легко и даже подняли на второй этаж без потерь. Ирина Павловна от разочарования напала на грузчиков и начала ругать за то, что топчут в ее подъезде своими нечистыми кедами. Лилия Степановна грузчиков защищала. Потом оказалось, что в квартиру Вадима диван все равно не входит, и сразу стало веселее.
— Я не понимаю этой логики! — кричал Вадим, топя педаль. — Что значит «не надо выпендриваться с рекламой»? Суть рекламы — выпендриться, чтобы привлечь внимание! Или я не прав? Скажи ты! Скажи, ну?
— Ну, — Таня улыбалась. — У нашей рекламы особенная стать! Надо уметь выпендриться так, чтобы никто не заметил, что ты это сделал!
— А не то что?
— Не то тобой заинтересуются специальные органы…
— Да за что? За то, что я развиваюсь, даю людям качественный товар и работать им даю? За что?
— Вадим, так исторически сложилось.
— Да бред это! Ясно? Вы что, не видите, что вокруг тонны бреда?
Таня решила молчать. Вадим и без того завелся не по-детски, ему еще машину вести по декабрьской грязи, ему еще весь день работать. Не надо поддерживать его ярость, надо ее сокращать.
— Что ты улыбаешься?
— Ничего, — а что, Таня улыбалась? Странно.
— Что, смешной я?
— Нет, нормальный.
— Да смешной, смешной, знаю. Приперся со своим опытом на чужой базар. Только, Таня, я думал, что логика — она всюду логика.
Таня улыбалась.
— Слушай, — Вадим окончательно успокоился. — Я, конечно, рекламу все равно сниму. Мне реклама как двигатель торговли нужна, а не просто так, деньги потратить. Я хотел с тобой посоветоваться… Ничего, что я с тобой советуюсь?
Очень приятно. Конечно, ничего! Конечно!
— Конечно, ничего!
— Ты уж меня извини, я злоупотребляю, может быть. Все чего-то советуюсь, советуюсь… С умным человеком всегда хочется советоваться.
Еще приятнее. Таня отвернулась к окну, чтобы не полыхать щеками слишком явно.
— Так вот, я хочу в рекламе жену мою снять, Олю.
Черт…
Ну, а что же тут такого? Вполне оправданное решение. Вадим имеет полное право снимать свою жену. Он даже обязан это делать, если параметры жены позволяют. А Олины параметры еще как позволяют.
— Я себя чувствую очень виноватым. Как приехали, с тех пор ни разу даже не говорил с ней толком. Закрутился с этими проблемами. А она у меня девушка молодая чувствительная…
Таня кивала, не отрываясь от окна. Было по-прежнему жарко, но уже как-то совсем не так хорошо, как пять минут назад.
— К тому же, она у меня актриса, модель, красивая и безработная. Я так сразу сорок зайцев убиваю… И на гонораре экономим, а?
— Да, это хорошая мысль, — охотно согласилась Таня. — Очень правильное решение!
— Правда? — от печали Вадима и следа не осталось. — Ну, спасибо, друг!
Сейчас еще хлопнет ее по плечу. Как друга.
Нет, не хлопнул.
И на том спасибо.
Оля долго набирала Вадима, грязно ругалась, но голос в телефоне настаивал на том, что «абонент не доступен». Грузчики смотрели, Ирина Павловна и Лилия Степановна качали головами.
— Ну, блин, несите в другую квартиру тогда! Оля затолкала телефон в карман подальше. — Несите в седьмую! Пусть там стоит, портится, если вам в кайф все заново переделывать! Я, блин, не врубаюсь, на фига с вами договариваться на конкретное время, если вы все равно приезжаете, когда захотите!
— Лифт сломался у клиентов перед вами. Руками на девятый тащили…
— Да мне пофиг, куда вы там что тащили! Сначала полгода ждешь, пока вы переделаете свою же ошибку, потом полдня, пока довезете!
— Так фуру с материалами на границе арестовали!
— А пошли вы! — Оля не выдержала, ушла, оставив дверь недостроенной квартиры открытой. Пусть сами заволакивают, ставят, с Вадимом созваниваются. Задолбало!
Лилия Степановна немедленно взяла ответственность за установку дивана на себя, помогла грузчикам советом нашла
в пустой квартире самый светлый уголок, сгребла оттуда пустые бутылки, которые остались с Хэллоуина. Ирина Павловна по этому поводу отпустила парочку едких комментариев, но как только стало ясно, что есть необходимость в соседской помощи по уборке мусора, — ушла.
— Вы, мальчики, все ставьте, а я пока за веничком схожу!
И Лилия Степановна, хромая, спустилась к себе, отворила дверь, включила свет в вечно темной прихожей — и едва не лишилась сознания…
На протертом диване в гостиной, у всего мира на виду, лежал ее голенький сынок Алешенька и такая же голенькая квартирантка Настя Первая.
Лилия Степановна взялась за сердце, потом за косяк двери, потом за висок.
— Ой, — сказала Лилия Степановна густым, дрожащим голосом, — о-о-о-ой…
Настя Первая подняла голову, взметнув белыми волосами, весело пискнула и начала елозить по дивану в поисках одежды. Алешенька молчал и не двигался.
— Алешенька! Алешенька! — Лилия Степановна мучительно долго добиралась до дивана, плакала, останавливалась передохнуть, снова шла. Ей нужно было добраться до белого тела сына, но собственное тело не слушалось.
— Это все он! — кричала над ухом Настя Первая. — Это он! Вы знаете, какой он у вас озабоченный!
Лилия Степановна знала только одно: она сейчас доберется до Алешеньки и умрет рядом.
В этот момент сыночек развернулся на другой бочок и задорно захрапел. Тогда Лилия Степановна несколько подуспокоилась.
— Что с ним? Что с ним?
— Да спит он! — возмутилась Настя Первая. — Они ж все, эти мужики, спят после секса!