Вадим ушел в зимний сад. То есть никакого зимнего сада здесь и в помине не было, но когда-то планировался. Скорее бы уже на ноги встать. А как тут на ноги встать? Как? Когда на ногах в принципе стоять невозможно?
Было тяжко, хотелось метаться, как-то ударять телом стены. Хотелось почувствовать очень сильную боль, движение мышц. Отвлечься от сверла в мозгу. Стряхнуть личинок, которыми обсыпало мысли.
И Вадим разбежался хорошенько и со всей дури долбанул плечом бетонную колонну. Хорошо! Очень хорошо! Еще разок!
Оля сходила в свою старую квартиру, роскошную, розовую, приняла ванну с пеной, хотела позвать поплескаться Игоря, но заленилась. Все так странно. Обидно, конечно, что такая чудесная ванна пропадает и такая чудесная квартира пропадает. Несправедливо, что Олин медовый период должен проходить в каморке, а не во дворце. Но с таким мужчиной, как Игорь, любая каморка дворец. Оля только на секунду представила себе Игоревы ключицы, струящиеся вниз волосы, умопомрачительный пуп… И голова сразу — ах! Поплыла, закружилась… Какое счастье — страстно любить красавца! И быть страстно любимой в ответ! Никто не испытывал большего счастья! И не испытает! Потому что не бывает такого идеального сочетания! Никогда уже не встретятся два столь совершенных человека! Их нет больше — двух таких совершенных! У женского совершенства имя Оля. А у мужского — Игорь. Игорь плюс Оля равно прямо неизвестно что! Что-то мега!
— Юлька!
— Ну, рассказывай! Мы с девками тут с ума сходим!
— Ой, я просто на седьмом небе!
— Где?
— Я в ванне, в бывшей квартире.
— А Вадим?
— На работе, где ж ему быть?
— Охренеть…
— Да ладно, он меня сейчас боится! Я ведь и в суд могу подать на алименты!
— Ага, как же… Ладно, рассказывай давай!
— Юлька… — Оля погладила свою пенную ногу. — Какая я счастливая!
— Да ты что? Реально, что ли?
— Ага! Я не знала, что такое бывает! Мы прямо не можем оторваться друг от друга!
— А кто вас кормит?
— В смысле?
— Еду вам кто носит?
— Да никто… Я ее в холодильнике беру…
— В каком?
— В обычном, белом…
— Холодильник Вадима?
— Ну… Так а что? Он мне денег пока не дал, чтобы мы сами покупали!
— Блин, смотри, Олька… Сколько Вадим это терпеть будет?
— Потерпит! Я его тоже не один месяц терпела!
— Дура ты…
— Ага! — Оля улыбнулась. — Дура. Влюбилась как дура! Мне так хорошо, прямо стыдно… Как представлю себе жизнь других людей, хочется плакать. Скучно все остальные живут, неинтересно!
— Только ты одна у нас крутая!
— У меня у одной есть Игорь!
— Н-да… А работать он собирается?
— Он каждый день работает! Вчера ночью встал, пошел на кухню играть! Бусечка моя! Такой красивый, Юлька!
Повалялась еще минут тридцать, привела себя в порядок перед нормальным зеркалом, потом еще приготовила легкий завтрак — тосты, кофеек. Господи, как они заживут! Вот только разберутся с деньгами, с дележкой, с разводами — и заживут! Быть красивыми чудесно!
Она выглянула на лестницу — нет ли кого? В частности, полоумной алкоголички Ирины Павловны? Она в такое время уже спит, но на всякий случай. Не хотелось бы столкнуться и с Таней. Она не наедет, не станет качать права, но просто неприятно. Да и Алию не очень прикольно встретить. Алия как будто не одобрила Олино решение. Ведет себя, словно не знакомы. И Лилию Степановну с ее дауном видеть не в кайф. И Насть всех сразу…
Никого…
Звонок телефона. Пришлось вернуться.
— Да!
— Оля, привет! Это продюсер! Помнишь, я к тебе приходил на Хэллоуин?
— А, да. Слушай, я здесь больше не живу. Можешь, конечно, звонить, но я не всегда смогу снять. Звони на мобилу.
— Ок. Слушай. Я насчет этого парня-дауна!
— Насчет кого?
— Насчет дауна!
— Какого? — Оля стояла на сквозняке, дверь открыта, в руках поднос. — Какого дауна?
— Сосед твой, который рисует!
— Слушай, мне некогда!
— Я быстро! Тут просто им очень заинтересовался один покупатель…
— Пока!
Оля бросила трубку — еще разговаривать насчет даунов каких-то…
Таня открыла дверь Светланы Марковны своим ключом. И тут же у входа — застывшая кучка.
Ой, как стало стыдно! Как же стало стыдно! Несколько дней не появляться! Светлана Марковна! Чапа! Простите!
Светлана Марковна спала. Видно, что вставала. Рядом с кроватью — тарелка, до блеска долизанная Чапой. У них и еды-то не было! Мама дорогая! Как же Таня так? Как она могла их оставить?
Прибежала Чапа, залаяла. Светлана Марковна открыла глаза.
— А, это вы? — сказала она с сарказмом. — Спасибо за беспокойство! Но я в вашей помощи не нуждаюсь!
— Нуждаетесь! — заорала на нее Таня. Так трудно дались эти дни, кровью, выжигающим холодом, слезами, а теперь еще тонко пикироваться с этой женщиной? — Нуждаетесь, и еще как! Без меня вы тут никому не нужны! Что? Зашел кто-то к вам? Покормил? Выгулял Чапу?
— Я попрошу вас не кричать на меня!
— А я прошу вас слушаться! Я трачу на вас свое время, я переживаю за вас, думаю о вас, ясно? Можно и послушаться! Тем более, альтернативы нет! Общением вы не перегружены!
— Как вы смеете? — Светлана Марковна приподнялась на тощих локтях.
— Смею! Я тоже человек! У меня тоже бывают плохие дни! Неудачные!
— Да как же вы смеете?.. Я умираю!
— Я тоже умру когда-нибудь!
— Я раньше!
— А вот это спорно! — Таня бегала по комнате, сгребая грязное тряпье, бумажки. — Вы этого знать не можете! Никто не может! Еще не известно, кто умрет раньше! Ни в чем нельзя быть уверенным! И ни в ком!
— Прекратите! Что вы делаете?
А Таня пыталась добавить свежего воздуха. Боролась с рамой. Рама не поддавалась, засохла-заросла на века. Пришлось кухонным ножом крошить старую краску. Светлана Марковна притихла, с ужасом наблюдала, прикрыв пальцами рот. Чапа носилась следом за Таней, хватала тряпки, яростно их казня мотанием.
— Я сейчас здесь все вымою, выброшу весь этот хлам! И только попробуйте хоть что-нибудь сказать, ясно? Тут дышать нечем! Это не комната, а гроб! Вам нравится так жить? Так вот это — не жизнь! Это смерть раньше той смерти, которую вы изо всех сил стараетесь ускорить!
Треск рамы, что-то свалилось, какие-то чашки, грохот. Потом тишина. И тихий плач Светланы Марковны.
Таня собирала осколки, стараясь порезаться. Долго сидела на полу. Встать и подойти к Светлане Марковне казалось уже невозможным никогда. И было стыдно до боли. И плохо до боли.
Таня прижимала ладонь к осколкам.
Пусть бы и побольнее стало! Пусть бы эта кожная боль превзошла ту, внутреннюю!
Но не получилось, чтобы превзошла.
Таня посидела еще чуть-чуть, а потом, пунцовая и притихшая, пошла к Светлане Марковне.
— Простите меня. Все, давайте успокоимся.
Светлана Марковна горько рыдала, дергая острыми лопатками. Бедная. Таня присела рядом.
— Ну, пожалуйста… Пожалуйста… Простите…
— Вы жестокая! Вы злая!
— Я не злая… Я несчастная…
— Как вы можете так со мной?
— А как вы можете так с собой?
— Вы не больны! Вы живы!
— Так ведь и вы живы…
— Я пока жива…
— И я…
Шторы пузырились, впуская свежий воздух. Свежий настолько, насколько он может быть свежим в центре большого города. Но все равно воздух.
Вместе с воздухом в комнату входили и поселялись тоска и покой.
— Светлана Марковна! Меня бросил муж. Он ушел к другой женщине. Я не знаю, как жить дальше. У меня просто нет никаких мыслей по этому поводу. Что бы вы мне посоветовали?
Покой и тоскаааа.
— Отдайте свою жизнь мне, — искренне попросила Светлана Марковна.
— Берите, — согласилась Таня.
Странно, но обеим стало легче.
— Вадим, ты чего? — его схватили, оттащили от колонны. — Ты совсем, что ли? Больной! Из-за бабы??
Но Вадим был посильнее. И мотивация у него была посильнее. Его бросила женщина. Его обманула жена. Его предала боевая подруга. А в лице подруги его в принципе предало человечество. И даже не это хуже всего. Человечество регулярно предает по мелочи, недовешивает, нарушает договоренности и любит пнуть без предупреждения. Сколько раз уже такое было? И там, в Москве, и здесь, дома… Но дома предают мягче, пинают теплее. Дома и не ждешь какой-то глобальной беды. И если она вдруг приходит, то это прежде всего вызывает стопроцентный ожог воли. Шок.
Сейчас пока хоть одна система восстановится…
А вместо дефибрилляции — вот, колонна… Разряд! Еще разряд!
— Вадим! Да задолбал ты! Успокойся уже! Хорош! Ты сейчас здание административное снесешь! Кто компенсироватъ будет?
Когда Вадим был еще школьником, с ним уже приключалось подобное. Получил двойку. Никогда ничего ниже четверки, а тут — двойка. Позор. Стыд и позор. Вадим бродил вокруг дома, кривил губы, не плакал, но очень хотел. И ему было невыносимо думать, что теперь он навсегда останется с этим грузом — с двойкой. Теперь уже мир никогда не будет прежним. И дело не в родителях, которые поругают и огорчатся. Хотя и в них тоже…
И чтобы как-то унять печаль, а вернее, сместить ее акценты, Вадим тогда залез на лестницу для старшеклассников и повис на руках над стадионом. Пока висел — мысли были только о том, что сейчас не выдержит, разожмет пальцы. И когда упал, мысли были о том, что больно. А о двойке — нет.
И тогда к нему еще подошла маленькая девчонка из соседней квартиры и спросила:
— Больно?
Вадим сурово отвернулся. Не хватало еще с девчонкой разговаривать. Но та оказалась настырной. Обошла кругом и присела рядышком:
— Меня зовут Таня, а тебя?
Вадим оглянулся. Вот компаньон стоит, внимательно смотрит, ждет, когда снова придется перехватывать. Еще какие-то ребята. Только Тани нет.
— Позвоните Тане…
— …Я не думала о славе, я не думала о деньгах. Что-то было, чего-то не было — не суть. Но я хотела состояться! Я хотела сказать миру что-то важное! Языком своих героев, языком жестов, языком костюмов и света, всем, чем возможно! Я хотела играть судьбы и проживать их тоже хотела. Я ждала своего Га