— О! — Вадим совсем оживился. — О встрече, кстати! Появился один интересный партнер по упаковке, там медалей столько, что на этикетку не влезет! В общем, в понедельник я везу тебя на переговоры, будь готова.
— В качестве кого?
— В качестве моего личного консультанта по всем вопросам, включая вопросы кухни и одежды. Хотя…
Вадим замолчал.
Таня видела свое отражение и в зеркалах, и в воде. Оля наверняка многократно сидела вот так, любовалась собой во всех ракурсах. И было чем любоваться.
— Насчет одежды, Вадим, это не ко мне.
— Ну, одежда… Это не главное…
— Конечно…
Таня повесила трубку и снова уставилась в зеркало, глаза в глаза. Бедная-бедная, никому не нужная Таня… Что с тобой будет через пять лет? Через десять? Куда угодно может сейчас повернуться история, но отчего-то все варианты кажутся унылыми. В конце пути каждой из дорог маячит печальный образ Ирины Павловны, которую тоже когда-то бросили. И которая ругала этого своего «падлу» все Танино детство, и юность, и все Танино сегодня. Он бросил маму. И мамина жизнь закончилась. Вадим тоже бросил Таню. И Игорь бросил Таню. И то, что Вадим сейчас рядом — безысходность! Ему некуда деться, и ей некуда деться. И это их единственное общее. Дает ли Вадим как-то понять иное? Нет. Надо ли, чтобы дал понять? Неизвестно. Любит ли Таня Вадима?..
Никто сейчас не разберется в этом замесе обид, воспоминаний, страстей и боли. Человек в этом не разберется. В этом может разобраться время. Или вот… зеркало…
В зеркале может отразиться судьба.
В зеркале отражалась только Олина косметика.
Таня вдруг взяла какую-то кисточку, хотела пройтись по щекам, чтобы увидеть изменение в своем до смерти надоевшем лице. В последний момент опомнилась и отбросила.
Тут снова позвонил Вадим:
— Тань, а что ты делаешь сегодня вечером?
— Я? Ничего необычного не делаю, это точно.
— А что бы необычное ты хотела сделать?
— Не знаю…
— Ну, сходить куда-нибудь? В клуб, в ресторан.
— Нет, только не в клуб. В театр.
Вадим засмеялся. Таня тоже. Вот мы и дописали портрет клуши, которая на предложение идти в ресторан кричит — нет, только в театр!
Но для Тани это было все очень и очень неожиданно и приятно.
— В театр, значит… Ну, что поделаешь… А… а… с кем?
Вот этого Таня не ожидала. Как с кем? Какие могут быть варианты? Или она что-то совсем упустила, какой-то момент их товарищеских отношений?
Как это — с кем? Он пошутил?
Молчит. И слышно, что не улыбается. Может быть, даже готов записать телефон кого-то, с кем Таня хочет пойти. Сам его наберет, привезет, всунет букет, покажет, за какой дверью Таня…
Да бред же какой-то! Не надо такого милосердия! Не надо Таню отправлять в театр развеяться с подружками или организовывать ей случайную романтику в награду за честную службу!
— Ну, мне все равно… Я вообще-то люблю одна… в театр…
— Одна? Ну… Понял… Пока.
Вадим повесил трубку и еще долго стоял у окна в своем аккуратном кабинете. Ни пылинки. Сам каждое утро проверяет. Компаньон за спиной устало выдохнул:
— И чего? Отшила?
— Давай без твоих этих… штучек.
— Чего это? Я тебе друг или кто? Я переживаю, между прочим!
— Спасибо, я уже оценил. Можно, я один побуду?
— Вадим, ты, епсель, боров какой-то! Кто так с бабами вообще разговаривает? «С кем ты хочешь пойти в театр»? Мало того, что в театр, так ты еще и спрашиваешь — с кем? Да за рога и в стойло!
— Отвали!
— Не отвалю! — компаньон рассердился, подлетел к Вадиму. — Сколько можно, Вадим? Ходишь опущенный, а нам всем смотреть на это? Из-за бабы такой тупняк прямо вселенский? Ну, хочешь, я ей позвоню и поговорю?
— Не надо! — Вадим сел за стол, попытался сложить какие-то бумаги, чтобы выглядеть спокойным. — Не поговоришь ты с ней!
— Это почему же? Со всеми говорил, а с этой не смогу?
— Эта не такая, как твои все!
— Да ну? — компаньон даже обиделся. — Чем же твоя эта такая «не такая»? Может, у нее три сиськи? Или она питается внутривенно? Или она, типа, красавица такая невпупенная, что подойти нельзя?
— Все, я не хочу говорить об этом.
— Почему? Меня обидел, а теперь говорить не хочешь?
— Я не хотел тебя обидеть. Закрыта тема.
Компаньон заткнулся, присел рядом. Долго о чем-то думал, с саркастичной жалостью глядя на Вадима. Вадим уже как бы успокоился, уткнулся в ноут, на взгляд не реагировал. Можно было уйти, хлопнув дверью. Но компаньон же — не телочка истеричная. И обиды просто так не прощает.
— Ну, хорошо. Спокойно можешь объяснить, что у тебя за душевная травма на всю жизнь? Не из-за блудницы же твоей норильской?
— Ну, эта мне тоже счастья не добавила…
Ведется на разговоры. Это гут. Значит, надо развивать тему.
— Никому бы не добавила. А хошь, я тебе девочку хорошую организую? Тебе в постельку надо — коньячок, девочка, мур-мур-мур…
— Не надо мне…
Компаньон заржал совсем неуважительно. Но быстро успокоился и сделался серьезным:
— Ну, все, я пошутил… А может, у тебя что-то гиперсерьезное с подружкой детства намечается? С Танюшей? Ну… не только театр… а там… немножко камасутры?
Вадим снова встал. Когда отвернулся к окну, компаньон перестал улыбаться. Он реально обиделся сегодня на Вадима. Реально. И он не из тех, кто разрешает себя обижать… Если бы Вадим обернулся, он бы понял. Но он не обернулся.
— Понимаешь… Она уже один раз меня… отвергла, нуу… обломала… Отказала мне, понимаешь? А я ж пацан был тогда, весь правильный…
— Да помню я, помню, каким ты был! Каким ты был, таким ты и остался!
— Я тогда… в общем, пришлось мне напрячься, чтобы все это пережить и забыть, и спокойно в Москве что-то делать…
— Во дурак! — компаньон завертелся. — Где у тебя тут выпить что-нить есть? Во дурак! И из-за чего? Из-за бабца! Ладно, я понимаю, друг предал! Или на работе задница полная! А тут!.. Короче, я сейчас позвоню твоей Танюше-клуше и поговорю с ней без этого всякого! Нормально поговорю!
— Не надо с ней говорить!
— Почему? Сам поговоришь?
— Нет!
— Тогда я поговорю!
— Нет!
— Тогда забей на нее вообще! Я тебе через час такую куклу подгоню!
— Аркадьич! — Вадим сморщился. — Можешь просто оставить меня в покое? Я сейчас ни черта не соображаю, и поэтому не хочу делать какие-то шаги, о которых потом пожалею!
— А я хочу делать шаги! Я не собираюсь смотреть, как ты тут загибаешься! Раз не хочешь с ней говорить, так и нет у тебя там больше ничего! А выйти из кризиса твоего можно только через койку с молоденькими телочками! И Тане твоей, кстати, тоже новый бойфренд не помешает! Ясно тебе?
— Нет…
— А мне — ясно! Собирайся! Час даю на все хвосты! И звоню Валюшке-подружке, она из тебя за ночь другого человека сделает! Все! Я побежал!
У Вадима невыносимо гудело в голове от этого голоса. Просто как будто вместо черепа у него была рында. Но он все равно сделал попытку удержать друга детства за рукав:
— Куда?
— За билетами в театр! — компаньон обернулся уже у двери, улыбнулся нежно и светло. — Надо же Таню твою тоже в чувство привести? А кто лучше меня это сделает? Не боись, не обижу девочку!
В этом был такой напор, что Вадим на мгновение подумал, что в этом как раз и есть правда. Это — выход. Не самый приятный, не самый простой, но… А как иначе разрубить этот комок черных любовей?
Настя Вторая сидела на кухне Лилии Степановны и бодро ела суп. Кухня казалась ей почти родной. Счастье есть суп на родной кухне.
Лилия Степановна тоже была рада видеть бывшую квартирантку. Ну, теперь вроде как и не бывшую, а будущую. Так судьба порой удивительно изгибается.
— Я у вас до свадьбы поживу. А может, и подольше. Лишние деньги вам не помешают.
— Ой, Настенька! Я так вам рада! Вы же такая! Такая энергичная!
— Это вы энергичная! — Настя Вторая смущенно-сердито дернула плечом. — А я… просто…
— Ну! Рассказывайте! Как ваша учеба? Как ваша жизнь?
— Ничего учеба. Только преподы прессуют время от времени. Говорят, что я выпендриваюсь, что им меня оценивать сложно по известным критериям. Я ж им не соответствую. А я им говорю — а мне по фигу! Я не ради оценок сюда пришла! Мне надо научиться мысли выражать!
— И правильно! — Лилия Степановна восторженно стукнула кулачком по столу. — Так держать! Мне вон тоже директор школы как-то говорит: «Вы, Лилия Степановна, ученику такому-то пятерку за год по литературе не ставьте! Он политически не надежный!» А я ему: «Зато он в литературе надежный! Поставлю!»
Настя Вторая даже ложку отбросила:
— О! Клево! Я тоже считаю, что прогибаться — западло! Надо быть честным! Иначе как потом самому с собой жить?
— Именно! Сам себе — главный судья! Сам себя еще никто обмануть не смог! Другие могут, а сам — нет. Можешь заблуждаться, можешь верить и обманываться… Но обмануть себя и успокоить после свершенной подлости человек с сердцем не сможет никогда!
— Вот и я говорю — нельзя так! Нельзя! После подлости… или после того, как видел эту подлость! Нет там жизни! Там… задница какая-то!
Настя Вторая так разволновалась, что забыла о манерах.
А Лилия Степановна забыла обращать на это внимание. Дамы разгорячились, разрумянились.
— Да, Настенька! Да! Там, где есть подлость и покровители ее — там… именно вот это! Вот это, что вы сейчас назвали! И я когда-то дала себе слово не быть подлой и другим не позволять! И держу это слово! Держу, чего бы мне это не стоило!
— Именно поэтому я здесь! — Настя Вторая достала стопочку денег. — Вот. Залог за пару месяцев. Я не могу смотреть, как… Как вы одна к этой вашей свадьбе готовитесь! Я теперь вам помогать буду! Я так решила!
Лилия Степановна охнула, закачала головой:
— Какая вы, Настенька, великодушная! Какая вы… понимающая!
— Да ничего, мне не в лом. Можем с вами списки этих… гостей составить… Что там еще надо… Помещение арендовать… Стол… Музыка… Я со всеми договорюсь, у меня друзей много!