Она явно слышала выстрел. Сомнений не было. Ни до выстрела, ни после – никаких криков, никаких шагов.
Она знала: после Аризоны хвостов за ней не было. Если кто-то поджидал ее здесь, он расправился бы с ней, когда она сидела в кухне за столом – одна вдова напротив другой. Когда она расслабилась.
Может быть, убийца взял Гвин в заложники и выстрелил лишь раз, чтобы заманить Джейн на второй этаж. Это было лишено смысла, но большинство плохих ребят руководствовались эмоциями, логики и разума им не хватало.
Она подумала еще об одной возможности, но пока не хотела идти туда.
Если здесь есть черная лестница, то, скорее всего, на кухне. Правда, она не заметила никакой лестницы. Там были две закрытые двери. Одна, конечно, ведет в кладовку. Вторая, вероятно, – в гараж. Или в помещение для стирки. Значит, только парадная лестница.
Джейн не любила лестниц. Никуда не уклониться, ни вправо, ни влево. Нет возможности для отступления, потому что в этом случае ты подставляешь спину стрелку. Приняв решение, она сможет идти только наверх, и каждый из двух узких лестничных пролетов превратится в тир.
На площадке между пролетами она наклонилась и быстро обогнула стойку перил. Наверху не было никого. Сердце стучало, как барабан на параде. Не поддаваться страху. Она знала, что делать. Она делала это прежде. Один из ее инструкторов говорил, что это балет без трико и балетной пачки: надо только знать движения и понимать, когда именно их совершать, а в конце представления тебе, образно выражаясь, под ноги будут бросать цветы.
Последний пролет. Профессионал попытается снять ее в этом месте. Он будет целиться вниз, опустив ствол чуть ниже уровня глаз, а Джейн – вверх, так что пистолет окажется на ее линии прицеливания: шансов на точный выстрел у него будет больше.
Она уже наверху и все еще жива. Держит пистолет в обеих руках. Руки выставлены вперед. Остановиться и прислушаться. В коридоре наверху нет никого.
Остается только убедиться, есть ли кто в комнатах за дверями; сделать это не менее опасно, чем было на лестнице. Ее могут убить, как только она перешагнет порог, прямо здесь, в конце пути.
Гвин Лэмберт сидела в кресле в главной спальне, голова была откинута влево. Правая рука лежала на коленях, пистолет все еще был зажат в пальцах. Пуля вошла в правый висок, пробила мозг и вышла из левого, закидав ковер обломками костей, клочьями волос и кое-чем похуже.
Сцена не показалась Джейн постановочной. Настоящее самоубийство. Ни криков перед выстрелом, ни шагов, ни каких-либо звуков после события. Только движение и действие – и ужас, или облегчение, или сожаление в кратком промежутке между ними. Ящик прикроватной тумбочки открыт, – вероятно, там и лежало оружие для самозащиты.
Джейн знала Гвинет совсем недолго, чтобы проникнуться скорбью. Тем не менее ее охватила тупая, но глубокая печаль и резкая злость – злость оттого, что это не было ни заурядным убийством, ни следствием душевных переживаний или депрессии. Для женщины, овдовевшей всего две недели назад, Гвин хорошо справлялась с горем – испекла булочки, чтобы угостить родню и друзей, которые помогали ей пройти сквозь весь этот мрак. И потом, хотя Джейн почти не знала эту вдову военного, в одном она не сомневалась: Гвин не стала бы усугублять страдания другой скорбящей вдовы, сделав так, чтобы та первой обнаружила очередного самоубийцу.
Неожиданно запищало какое-то устройство. Джейн мгновенно отвернулась от тела и подняла пистолет. Никого. Звук доносился из соседней комнаты. Она осторожно подошла к открытой двери, но тут узнала звук: сигнал «Америкен телефон энд телеграф», предупреждающий клиента, что трубка снята с рычага уже давно. Она вошла в кабинет Гордона Лэмберта. На стенах висели фотографии молодого Гордона: вот он в полевой форме позирует вместе с братьями-морпехами в разных экзотических краях, вот он в парадном мундире, высокий и красивый, стоит рядом с президентом. Висел здесь и флаг в рамке, который поднимали в бою.
Трубка настольного телефона лежала на ковре, провод растянулся. Джейн достала из кармана жакета хлопчатобумажный носовой платок, который использовала только для стирания отпечатков пальцев, и с его помощью взяла трубку, думая о том, с кем могла говорить Гвин, перед тем как принять роковое решение. Она подняла трубку и нажала кнопку «повтор», но безрезультатно.
Гвин поднялась сюда якобы для того, чтобы найти брошюрку или программу с конференции «Что, если». Джейн подошла к столу и открыла ящик.
Зазвонил телефон. Она не удивилась. Определителя номера у аппарата не было. Джейн подняла трубку, но ничего не сказала. На другом конце провода находился такой же осторожный человек, как она. Это не было ложным звонком, связанным со сбоем системы, и, кроме того, звонивший явно не ошибся номером. В трубке слышалась музыка, старая американская песня, записанная еще до ее рождения: «A Horse with No Name»[5].
Она повесила трубку первой. Участки здесь были большими – вряд ли кто услышал бы одиночный выстрел. Но ее ждало неотложное дело.
Может быть, кто-то шел к дому. А может, у них был агент неподалеку. Но так или иначе, осторожность заставляла быть готовой к появлению враждебно настроенных посетителей. Времени обыскивать кабинет генерала уже не оставалось.
На первом этаже Джейн вытерла все, на чем могла оставить отпечатки, быстро вымыла и убрала кружки из-под кофе и ложки. Хотя ее никто не слышал, она старалась делать все как можно тише. С каждой неделей движения ее становились все бесшумнее, словно она вскоре собиралась превратиться в призрака и замолкнуть навсегда.
В туалете с раковиной ее внимание привлекло зеркало. Задача, которую она взяла на себя, выглядела настолько нереальной, а сделанные ею открытия – такими необычными, что иногда разумно было считать невозможное возможным. Следовало допустить, что в зеркале осталось ее изображение, способное послужить уликой.
Выходя из дома через переднюю дверь, она чувствовала себя чуть ли не ангелом смерти. Она пришла, женщина умерла, она ушла. Говорили, что когда-нибудь смерти не станет. Если так, значит и смерть может умереть.
Проходя мимо соседних зданий, она не видела ни души – никто не выглядывал в окна, не сидел на крыльце. Все дети разбежались по домам в преддверии грозы. Единственными звуками были голоса ветра, налетающего порывами, словно человечество изгнали, а созданные им строение оставили лишь для того, чтобы их разрушила стихия.
Джейн доехала до конца квартала, где можно было повернуть налево либо ехать прямо. Она проехала с полмили в том же направлении, затем свернула вправо и почти сразу же – влево, пока еще не зная точно, куда поедет, и поглядывая в зеркало заднего вида. Убедившись, что хвостов нет, она выбралась на федеральную автомагистраль и поехала на запад, к Сан-Диего.
Возможно, когда-нибудь вся планета окажется под непрерывным пристальным наблюдением и машины без транспондеров будут отслеживаться так же легко, как и те, что оборудованы этими устройствами по закону. В таком мире Джейн никогда не начала бы с поездки к Лэмбертам.
Однажды вечером – дело было в прошлом ноябре, за шесть дней до смерти Ника, – Джейн лежала в кровати, ждала, когда муж закончит чистить зубы, и смотрела по телевизору заинтересовавший ее репортаж, который теперь часто всплывал в памяти, словно намек: это, мол, имеет отношение к нынешним событиям.
Сюжет был посвящен созданию мозговых имплантатов с использованием светочувствительных протеинов и оптоволокна. Разработчики утверждали, что мы поддерживаем постоянный диалог со своим мозгом: наши чувства «записывают» информацию, а мозг «считывает» инструкции. Проводились эксперименты, в ходе которых мозговые имплантаты воспринимали инструкции от мозга и передавали их через точки обрыва внутренних связей, наступившего после инсульта или повреждений спинного мозга: человек с парализованными ногами приводил их в движение усилием мысли. Люди, прикованные к постели или даже лишенные дара речи вследствие нервно-мышечных заболеваний, с помощью имплантатов смогут продумывать свою часть разговора и слышать, как она произносится. Благодаря светочувствительным протеинам мысли будут преобразовываться в световые импульсы, обрабатываться специальной программой и озвучиваться через компьютер. В то время Джейн поражалась тому, с какой скоростью все меняется, и думала, что мир чудес уже близок.
Но теперь она оказалась в мире насилия и ужаса, к которому этот старый репортаж, казалось, не имел никакого отношения. И все же она мысленно возвращалась к нему, словно он был крайне важен.
Может быть, она запомнила эту историю не из-за ее содержания, а из-за слов, которые сказал Ник вскоре после этого. Он улегся в кровать, уставший после трудного дня, она тоже устала, ни у кого не осталось сил заниматься любовью, но было так хорошо лежать бок о бок, держаться за руки и разговаривать. Перед тем как уснуть, он поднес ее руку к губам и сказал: «Убаюкай меня». Эти слова звучали в самых сладких снах Джейн, когда они с Ником разговаривали в разнообразных причудливых ситуациях, и непременно – с огромной нежностью.
В баре «У Бенни», стоявшем на берегу, атака террористов близ Филадельфии занимала клиентов не меньше, чем Кубок Стэнли. Двадцать четыре часа, семь дней в неделю – спортивных передач в прямом эфире и в записи хватало, чтобы удовлетворить любого болельщика, но сейчас, во время ланча, два телевизора показывали кабельные новости, бегущая строка внизу сообщала о числе погибших и гневных заявлениях политиков, а не о прошлых победах и статистике выступлений игроков.
Бар, вообще-то, располагался не на берегу, а в двух кварталах от него, поодаль от шума прибоя, и вот уже полвека, если верить вывеске, был любимым местом жителей Сан-Диего, но, скорее всего, больше не принадлежал человеку по имени Бенни, если вообще когда-либо принадлежал ему. Среди клиентов преобладали представители среднего класса, численность которого в последнее десятилетие неуклонно сокращалась. Пока еще никто не выпил достаточно, чтобы разразиться эмоциями перед лицом этого ужаса, хотя Джейн почти физически ощущала гнев, страх и потребность в единении, которые привели всех в бар и усадили на табуреты и стулья.