– Колибри хорошо приземляются, – сказал Майкл. – Словно вертолеты.
– Колибри несравненны, – согласился Ворон. – Видели бы вы меня, когда я обнаружил, что из меня никогда не выйдет колибри. Я рыдал, как младенец. Чёрт возьми, сказать такое ребенку.
– Что ты тут делаешь так поздно? – спросил его мистер Ребек, – сейчас, должно быть, часа четыре утра.
– Я рано встал. А вы поздно засиделись. Всё равно, для того, чтобы спать, слишком жарко. Я летал в окрестностях и услыхал, что здесь веселье. Вы что-нибудь празднуете?
– Нет, – сказал мистер Ребек, – просто нам всё равно не спится.
Ворон поднял голову и оглядел Кампоса.
– А этого я откуда-то знаю.
– Кампос, – представился верзила. – Я – ужасный сторож.
– Угу, – сказал Ворон. – Я тебя вспомнил. Я как-то втихаря проехался на твоём грузовике.
Кампос пожал плечами:
– Катайся, сколько хочешь. А грузовик – не мой. Он принадлежит городу.
– Разумная позиция, – заметил Ворон.
– Он видит Майкла и Лору, – сообщил Ворону мистер Ребек. – Как и я.
Ворон перевел глаза с Кампоса на мистера Ребека и обратно.
– Похоже. У вас обоих – тот же придурковатый взгляд.
– Что именно за взгляд? – спросила Лора.
– Половина здесь, половина – там, – ответил Ворон. – Половина в себя, половина – в мир. Придурковатый взгляд, я узнаю его, когда вижу, – он повернулся к Майклу. – Последние новости и прогноз погоды. Твоя старушка – куда больше в беде, чем кто угодно на свете.
– Сандра, – сказал Майкл. Он быстро выпрямился. – Что случилось?
Лора не шелохнулась, но мистер Ребек подумал, что она сделалась чуть прозрачней, чуть менее видимой. Он попытался встретиться с ней взглядом, но она на него не смотрела.
– Фараоны нашли на полу кусочек бумаги, – сказал Ворон. – Маленький клочок бумаги, свернутый фунтиком. И в нём – гранулы яда. И теперь вокруг этого устраивают огромную шумиху.
– И на бумаге – отпечатки её пальцев? – спросил Майкл.
Мистер Ребек подумал, что Майкл выглядит голодным и несколько усталым.
– Никаких отпечатков, – ответил Ворон. – Они полагают, что она держала сверточек в платке, когда им воспользовалась, и потеряла эту дрянь, прежде чем успела сжечь. Это – обрывок листа для пишущих машинок. И теперь они пытаются найти сам лист.
Майкл медленно откинулся назад.
– Вот, значит, как. Так и должно было выйти. Вот и всё.
– Майкл, – тихо сказала Лора. – Перестань. Забудь это. Теперь это ничего не значит.
Голос Майкла был гневным и раздраженным:
– Для меня это кое-что значит. Она пытается доказать, будто я совершил самоубийство. Если они ей поверят, они притопают сюда со своими лопатами, выроют меня и похоронят где-нибудь в другом месте. С другими самоубийцами. Тебе бы это понравилось? Ты бы хотела, чтобы это случилось?
– Нет, – сказала Лора. – Нет. Но я не хочу, чтобы она умерла.
Они взглянули друг на друга – два призрака, позабывшие о двух людях и об одной чёрной птице. И вот Майкл первый опустил глаза.
– И я не хочу, чтобы она умерла, – сказал он. – Я думал, будто хочу, но это неважно. Меня не волнует, что с ней случится, но я надеюсь, что она не умрёт.
– Великое открытие, – хмыкнул Ворон. И сдержанно загоготал над чем-то, ему одному известным. – Её адвокат попросил отложить заседание. Ему дали неделю. Теперь суд состоится пятнадцатого.
– Она попалась, – сказал Майкл без всякой радости. – Она должна это знать. Остальное – просто ритуал. Ты мне расскажешь, как это пройдёт?
– Не приставай ко мне, – сказал Ворон. – Я снова прилечу сегодня, после того как посмотрю дневные газеты. В них что-нибудь будет. Я дам тебе знать.
– Спасибо, – сказал Майкл.
Кампос сидел, скрестив ноги и откинув голову далеко назад, глядя прямо в небо.
– Ты что-то потерял? – спросил его Ворон. Кампос наклонил голову и потер загривок.
– Сегодня летать явно не стоит. Будет дождь.
Ворон ухватился за возможность переменить тему.
– Черт возьми. Ты-то откуда знаешь?
– Пташки не поют, – серьёзно сказал Кампос. – Когда слышно, что они щебечут – значит, не будет дождя. Пташки в дождь не высовываются.
– Это все мура, – сказал Ворон. – Когда-то я и сам верил в подобный вздор. Теперь нет. Я проснулся как-то утром, и небо было таким серым, словно буря готова разразиться каждую минуту. Но я услыхал, как поют пташки, и подумал: «Эге, мои пернатые друзья не затеяли бы трезвон, если бы дождик собирался. Они-то знают, что делают». И вот я вылетел поискать себе что-нибудь на завтрак, и как только вылетел, братцы – хлынуло как из ведра. Вот я и уселся, ожидая, когда же на меня попадёт. А эти маленькие пернатые ублюдки чирикают себе – и хоть бы что. Сидят на деревьях и щебечут. Я потом неделю не мог просохнуть. И с тех пор я по сей день птицам больше не доверяю. И не собираюсь.
– Ты не любишь птиц, верно? – спросила Лора. – Я никогда не слышала, чтобы ты сказал о них доброе слово.
– Не то чтобы не любил. Просто я им не доверяю. Каждая из этих чёртовых пташечек – немного тронутая.
– Ты тоже, – пробормотал Кампос. – Ты тоже.
– Я тоже. И больше всех, – Ворон подцепил оброненное чёрное перо жёлтым когтем, повертел, и наконец, взяв его в клюв, передал мистеру Ребеку. – Положи куда-нибудь, – попросил Ворон. Мистер Ребек спрятал перо в карман.
– Я вам кое-что расскажу, – сказал Ворон. – Как-то летал я над Средним Западом – над Айовой или Иллинойсом – что-то вроде того. И я увидел эту треклятую большую чайку – да, чайку прямо посреди Айовы. Она летала себе большими, широкими такими кругами, эдак стремительно парила по кругу, как у чаек принято, помахивая крылышками только-только, чтобы держаться в воздухе. Увидев где-то воду, она всякий раз устремлялась туда, крича: «Нашла! Нашла!». Бедная дурёха искала океан. И каждый раз, когда она видела воду, она думала, что это он и есть. Она понятия не имела о прудах, озёрах или о чём-то таком. Все, что ей попадалось на глаза, любая вода казалась ей океаном. Она думала, что океан – это вся вода, какая только бывает.
– А как она попала в Айову? – спросил Майкл.
– Проспала свою остановку, – насмешливо сказал Ворон. – Откуда я знаю? Наверное, во время бури заблудилась. Но так или иначе, она всё искала да искала океан. Она не испугалась и не растерялась. Она знала, что собирается найти этот чёртов океан, и всякие там ручейки да пруды её нисколько не волновали. Ну, а в результате она всё летала и летала. И все птицы таковы.
Он наклонил голову, чтобы поскрести клювом в мягком пуху на груди и на брюхе. Звезды исчезали с неба одна за другой, сыпались, словно монетки, позади телеантенн, слуховых окошек и натянутых между трубами бельевых верёвок. Небо всё ещё оставалось темным: густым, синим и спокойным. Но трава возбужденно ждала рассвета.
– И ты что-нибудь сделал? – спросил мистер Ребек. – Ты ей помог?
– А что я мог сделать? Что, чёрт возьми, можно сделать для чайки в Айове? Я просто улетел.
– Ты должен был что-то сделать, – сказала Лора. – Должно было найтись что-то такое, что ты мог бы сделать.
– Боже мой, но я же не знал, в какой стороне океан. Я и сам заблудился. А иначе что бы я делал в Айове?
– Ты не способен заблудиться, – возразила Лора. – И, конечно, мог бы ей помочь. Уж что-нибудь сделать ты бы смог.
– Что-что? А ты мне не скажешь, что именно? – клюв Ворона щёлкнул, словно ключ телеграфного аппарата. – Вот вечно у вас, треклятых людишек, какие-то дурацкие заморочки. Вы говорите: «Что-нибудь надо было сделать. Ты должен был что-то сделать». И считаете, что это вас обеляет, снимает с вас ответственность. Не взваливайте её на меня. Я – тупица. Я не знаю, как кому-то помочь. И я тоже заблудился.
Он оглядел их всех по очереди, что-то невнятно бурча, его золотые глаза вспыхивали, как боевые украшения дьявола, бдительного и одинокого.
– Хорошо, – сказал Майкл. Голос его прозвучал очень низко. – Ты прав, я лицемер, и был им всю свою жизнь. Но это вовсе не мешает мне испытывать сочувствие к чайкам.
– А я и не говорил, что мешает, – сказал Ворон. Он взглянул прочь, на розовые уста, которые как раз начали отворяться на востоке. – Светает.
– Подождём, – сонным голосом сказал мистер Ребек. Глаза у него стали тяжёлыми, как шарикоподшипники, а шея больше не могла поддерживать голову. – Спой что-нибудь, Лора. Спой что-нибудь, пока мы ждём зари.
– Ты почти что спишь, – сказала Лора. – Мы проводим тебя домой. Ты сможешь полюбоваться зарёй по дороге.
– Нет, мы здесь просидели вместе всю ночь. Давайте же вместе встретим зарю. Это очень важно, – он тщательно попытался удержаться от зевка, и это ему удалось.
– Заря бывает каждое утро, – сказал Ворон. – И все они похожи одна на другую. Ты совсем как ходячий покойник.
– Исключительно бестактное сравнение, – пробор мотал Майкл.
– Я спою тебе песню, – сказала Лора мистеру Ребеку. Он не видел её, но её голос звучал совсем рядом. – Ложись-ка спать, и я тебе спою. Ты и лёжа сможешь полюбоваться восходом.
И тогда мистер Ребек лёг и почувствовал, что тело его примяло траву. Он сунул руку в карман халата и схватил оброненное Вороном перышко. «Это ром нагнал на меня сонливость», – подумал он. – «Не следовало мне так много пить, да ещё и столько времени спустя». Кампос что-то говорил, слова его походили на спички, зажигаемые на ветру. Мистер Ребек почувствовал сквозь сомкнутые веки теплую красноту и понял, что это начало вставать солнце.
– Так спой же, – попросил он Лору.
Её смех был нежным-нежным. Так смеются, зарывшись лицом в подушку.
– Что же тебе спеть? Песню-загадку? Колыбельную? Песню о любви? Песню о раннем рассвете и восходящем солнце? Что бы ты хотел послушать?
Мистер Ребек начал было объяснять, какого рода песня ему нужна, но уснул, и в результате так и не увидел той самой зари. Были и другие – и довольно красивые, которые удавалось встретить с песнями, но в последующие годы он всегда жалел, что проспал именно ту. «Это из-за рома, – нередко говорил он себе. – Не следовало так много пить. Ром нагнал сонливость».