1
Проспект Батова показался необычайно широким. Шире чем любая другая улица, видимая прежде. Шире самого себя в прошлой жизни. Она замерла посередине проезжей части, ощущая себя маленькой девочкой, потерявшейся в чужом городе.
Где папа? Где мама? Она почувствовала себя главным героем книги «Палпе один на свете». Она могла идти прямо по белой полосе и петь песни группы «Зоопарк». Могла зайти в банк и набить полные карманы денег. Играть на детской площадке? Взять с из витрины ювелирного магазина любое самое дорогое украшение? Любую приглянувшуюся шмотку в ОСТИНе? Для нее теперь не было ничего невозможного.
Кроме одного – обнять своего единственного сына.
В той книге был счастливый конец – все оказалось лишь сном. Но будет ли «хэппи-енд» у её сказки?
Пустое четырехрядное шоссе выныривало из бездонной тьмы под рассеянный свет сдвоенных фонарей по каждой из своих сторон, и, блестя черным глянцем луж, огибало безымянный парк перед старым, давно не использовавшимся по назначению, стадионом. С другой стороны, и по обочинам, дорога опять исчезала, погружаясь в черный неподвижный океан, состоящий из ночного мрака, страхов и водяной пыли. Где-то в глубине этого океана перемигивались неоновые вывески супермаркета и магазина автодеталей. Возле остановки, боролся с обступающей его тьмой павильон «На посошок» где местные любители дешевого бухла, всегда могли с пользой для себя и с вредом для своего здоровья потратить несколько сотен рублей из своей мизерной зарплаты. Обычно они мотыльками слетались на этот свет, кружили вокруг него, устраивались на ступенях и скамейках автобусной остановки, но этим вечером павильон впервые не пользовался популярностью. Его завсегдатаи изменили свои привычкам, а призывный свет мерцал и плыл, как бесформенное отражение на матовом стекле какого-нибудь привокзального сортира.
С другой стороны проспекта, напротив остановки, практически заехав на узкий тротуар, тянувшийся вдоль городского сквера, стоял форд, мигающий аварийными огнями.
Водительская дверца была распахнута, и дождь заливал салон. В углублении под креслом набралась целая лужа. За рулем, откинув голову и улыбаясь, сидел мокрый плюшевый медведь.
Выглядел он жутко, – брюхо вспорото, из рваной дыры торчит мокрый холлофайбер. Грязь по краям при недостаточном освещении можно было легко принять за засохшую на шерстке кровь, а наполнитель за вывалившиеся кишки.
Плюш? Это снова ты? – подумала она.
Но ведь этого не может быть, так? Она оставила его, на скамейке у подъезда, в котором скрылся Дима, и из которого вышел Александр. Плюш не может ее преследовать. Плюшевые медведи умеют ходить только в детских снах. Не в реальности. Палпе такое не могло присниться. Если это и сон, то сон кого-то вроде Стивена Кинга.
Улыбка превращала игрушку в доверчивого любовника, которому вспороли живот ножом для колки льда. Так же мог выглядеть Мишка Дуглас в финале плюшевого варианта «Основного инстинкта» если бы набитый синтетическим пухом Пол Верховен решил закончить его вопреки голливудской традиции.
Справа от нее, сразу за пешеходным переходом, начиналась развязка с мостом над железной дорогой. Раньше ей всегда нравилось бывать тут. В этом месте «Черемуха» выгибалась в крутой излучине, практически делая вытянутую петлю. Через год после рождения Максима тут оборудовали пешеходную зону с велосипедной дорожкой, которая зимой превращалась в неширокую лыжную трассу. Место получилось живописное. Нависающие над рекой деревья – с одной стороны, обрывистый склон – на другом берегу. Беседку в центре образованного «Черемухой» острова сразу облюбовала местная творческая богема и подростки. Длинными летними днями здесь выставлялись картины, а немногочисленные уличные музыканты города делали вид, что зарабатывают деньги, играя на своих инструментах. Вечером, после того как музыканты и художники отправлялись пропивать заработанное за день, их место занимали студенты расположенного рядом колледжа, и ученики старших классов ближайших школ.
Сейчас вся эта красота была затоплена разлившейся рекой. От беседки над водой доступной взгляду осталась лишь крыша, и даже большая часть елей скрылась под темными волнами.
Ни излучины, ни острова больше не существовало. Теперь под эстакадой плескалось грязное море с обломками деревьев, мебели и мусора.
Слева, шоссе терялось во мраке среди одноэтажных домов частного сектора, заброшенных пустырей и редких одинаково серых панельных «хрущевок». Подсвеченный билборд уверял, что доктор Гаврилов решит все ваши проблемы с наркологической и алкогольной зависимостью и поэтому вам обязательно надо позвонить по номеру 21-28-37 и записаться к нему на прием.
Катя достала телефон и открыла карты Яндекса. Через секунду телефон определил ее местоположение, и поигравшись с масштабом она поняла, что дом под номером тридцать четыре и должен был находиться где-то за этим рекламным щитом.
– Ну, кто-то желает мне запретить прогуляться по центру проспекта, – спросила она и вспомнила о единственном оставшемся в городе полицейском, бывшем участковом, Рустаме Шигабутдинове. – Не хотите ли оштрафовать меня? Но что-то мне подсказывает, что вы уже далеко за пределами городских стен.
Она направилась в сторону билборда, петляя по всей проезжей части.
– Доктор Гаврилов! – крикнула она портрету врача на щите. – У меня провалы в памяти, у меня видения. Галлюцинации и… твою мать, как ее?… иритропсия! Вылечи меня, доктор! Пропиши мне красную пилюлю!
Она понимала, насколько это было глупо, но не могла остановиться, – ее разобрал смех. Вся жизнь перевернута, вокруг творится черт знает что, а она ржёт, разговаривает сама с собой и с фото на рекламном билборде.
– Я спятила, да карлик? – она обернулась, надеясь увидеть колышущееся марево, но, похоже, он, как и все, оставил ее.
– Где ты мелкий говнюк? Ты тоже бросил меня? Если я сумасшедшая, если ты – лишь плод моего воображения, как и весь этот долбанный город, ты должен показаться, когда я этого захочу. Давай, явись, сучара! Я королева глюков и повелительница призраков, приказываю тебе предстать пред мои очи и ответствовать на вопросы твоей госпожи!
Но карлик проигнорировал ее приказы, и через мгновение возбуждение оставило ее, сменившись апатией и тоской.
– Макс, где ты, любимый, – она вытерла увлажнившиеся глаза. – Надеюсь, ты будешь там в этой странной, чужой нам квартире.
С трудом переставляя ноги, она прошла мимо рекламного щита и увидела полускрытый деревьями темный силуэт дома, в сторону которого уходила узкая подъездная дорога, с трудом различимая в темноте. На первом этаже здания находился круглосуточный продуктовый магазин. Об этом сообщала вывеска «Продукты 24/7» над дверями.
Катя опять сверилась с картой Яндекса на смартфоне. Да. Это был тот самый дом, под номером тридцать четыре, который был указан в базе АСИОУ как ее новый адрес.
Смотря на подсвеченные фонарями и рекламой серые стены, она пыталась вспомнить хоть что-то связанное с ним, ожидала хоть какого-то отклика от памяти, малейшего движения в глубинах души, любой рефлекторной реакции организма, неловкого чувства копошения червей в животе. Но ничего. Не было даже ставшей уже привычной тошноты и хоровода лиц.
Внезапно в одном из окон на третьем этаже вспыхнул свет.
Она вздрогнула и замерла, затаив дыхание. Катя попыталась разглядеть хоть что-то в помещении с той стороны оконного стекла. Но все что она смогла различить – это желтоватый полупрозрачный тюль.
– Это ты Макс? Лучше, чтобы это был ты… иначе я не ручаюсь… иначе я сделаю что-нибудь из тех вещей, которые осуждает церковь…
2
Она набрала на домофоне номер квартиры и стала ждать ответа. На третей по счету отвратительной трели зуммера кто-то снял трубку.
– Максим, – она еще не закончила произносить имя сына, как раздался протяжный писк и щелкнул дверной замок. – Это ты?
Она потянула тяжелую дверь, чтобы замок опять не защелкнулся.
– Это мама…
В ответ донесся частый прерывистый писк, сообщавший о том, что дверь все еще можно открыть. Через мгновение звуковой сигнал умолк, оборвавшись на середине.
– Макс, ты слышишь меня?
Домофон молчал.
Катя вошла в темный подъезд. Опять пришлось включить камеру смартфона, чтобы не споткнуться на ступеньках. Вспышка отражалась в крохотных окнах подъезда ярким бесформенным пятном. Квартира под номером шестьдесят два оказалась на третьем этаже. Судя по расположению двери на лестничной площадке, именно в одном из окон именно этой квартиры несколько минут назад зажегся свет.
– Максим, – часто и громко застучала кровь в сонной артерии на шее. По лицу разлился жар.
Металлическая дверь выглядела плачевно, с облупившейся, отвратительного поносного цвета, краской и отогнутыми краями. Создавалось впечатление, что ее уже не раз вскрывали. Штукатурка по краям осыпалась огромными кусками. От угла к потолку шла длинная и глубокая трещина. Номерка не было, судя по всему, он давно отвалился, но под цифрами остался участок с более темной эмалью. Так же не было и ручки. В том месте, где она когда-то была, находилась заклеенная с обратной стороны скотчем полусантиметровая сквозная дыра.
Кнопка звонка, небрежно замазанная побелкой, казалась такой же старой и ненадежной, как и дверь. Она надавила на нее и не услышала ни звука. Надавила еще пару раз. И только после этого увидела торчащие из-под коробки звонка оголенные провода.
Звонок не работал.
Она потянула за край створки, не особо надеясь на чудо, но дверь легко распахнулась.
– Макс…
Перешагнув через порожек, Катя оказалась в полутемном достаточно широком для советской планировки коридоре. Лампочка без абажура в старом черном патроне, свешивалась на алюминиевом проводе между дешёвых потолочных плиток. Потертый пол, изношенная дорожка, прихожая с рядом вешалок. На крючках висели две куртки – кожаная и «пилот». Под ними стояла пара кроссовок. Напротив прихожей, по сторонам от овального зеркала с полкой, находились две двери. Одна была приоткрыта и вела в ярко освещенную комнату. Катя увидела часть висевшего на стене ковра и спинку зеленого дивана.
– Максим, – она толкнула дверь и сделала нерешительный шаг.
Комната выглядела аскетично. За кроватью, застеленной покрывалом с машинками из мультфильма «Тачки», стоял желтый торшер, у стены напротив, на комоде небольшой плоский телевизор Panasonic. Рядом письменный стол с огромным архаичным ноутбуком. За ним двухстворчатый шкаф под одежду и книжный шкаф. На средней полке в последнем в пластиковых рамках находились две выцветшие фотографии.
Одну из них она узнала сразу. Лишь несколько минут назад, она вспоминала, как они делали ее в фотокабинке на выходе из парка аттракционов. Максим, улыбался. Он был счастлив, для того чтобы понять это, не надо было иметь шестое чувства или уметь гадать по лицам.
Но что-то в этой фотографии было не так.
Катя открыла дверцу и взяла рамку в руку. Пластик оказался пыльным и липким.
Мороженное в руках Макса на половину растаяло, как и тогда. Она отлично помнила, как выбирала в качестве фона картину с пальмой и океаном, за их спинами. Волосы на голове сына были взлохмачены. Расстёгнутая верхняя пуговица на поло. Все соответствовало ее воспоминаниям. Она даже обнаружила красный изогнутый полумесяц царапины на запястье сына, ту которую оставил ему соседский кот за день до этого. Она заживала долго и с трудом, потом Екатерина даже испугается, не попала ли туда инфекция.
Так что же не так? Почему ей кажется, что между изображением на фото и изображением сохранившемся в ее памяти есть разница?
Цвета?
Да в реальности они казались ярче и пронзительней. Но дело было не только в них. Цвета – не могли вызвать того ощущения диссонанса, что она чувствовала, разглядывая фотографию.
Катя оторвала взгляд от сына и присмотрелась к себе. Клетчатая приталенная рубашка, распущенные волосы, золотая цепочка с кулоном в виде змейки. Рука не произвольно протянулась к шее, и она с удивлением нащупала кулон в ложбинке между ключицами. Странно, она могла поклясться, что не надевала его утром перед тем, как пойти на прогулку с Максом. Не надевала она его и в тот день. Кулон уже долгое время лежал в старой деревянной шкатулке у дальней стенки нижнего ящика в ее прикроватной тумбочке вместе с остальными подарками от ее мужа.
Золотая змейка с глазами из кристаллов Сваровски. Отвратительный пучеглазый урод. Александр преподнес его в первый год их совместной жизни, вернувшись домой, после того как провел ночь в игровом развлекательном центре «Джокер». Это была их первая ссора. Он встал перед ней на колени и попросил всегда носить этот кулон, чтобы он помнил о том, какая он неблагодарная скотина. Выглядело все это неискренне, неуклюже и искусственно, как пластмассовые цветы. Но она приняла подарок и даже какое-то время носила его.
Почему же на фото и на ней сейчас этот ужасный, отвратительный, безвкусный кулон?
И тут до нее дошло. На фото была не она. Это был ее двойник. Такой же, как на фото газетной вырезки на стене в школе.
– Ты, белобрысая сука – обратилась она к своему двойнику. – Это ты украла мою жизнь и мою память?
Ее руки затряслись. Стены дернулись и закачались. По полу пошли волны.
– Вода. Кругом вода. Это все твоих рук дело? Ты все это сделала специально, чтобы украсть у меня сына. Я ненавижу тебя!
Ее двойник на фото не улыбался. Его губы изогнулись чуть больше, чем следовало и Катя поняла, что он усмехается. В его гримасе читалось превосходство и брезгливость. Так смотрят на раздавленного отвратительного таракана.
– Ненавижу! – она, размахнувшись, швырнула фотографию.
Ударившись с глухим звуком об участок стены не покрытый ковром, рамка треснула и упала за спинку дивана.
Она посмотрела на вторую фотографию, – незнакомый молодой человек лет двадцати в кафе, темное помещение, яркие разноцветные пятна светомузыки. На его шее висит девушка. Ее руки сцеплены у него под затылком, но парню она совершенно безразлична. Его взгляд затравленный и пустой. Он смотрит на что-то позади фотографа. В этот самый момент он пребывает где-то совсем в другом месте.
Капелька пота блестела у девушки под ухом. Тату дракона выглядывало над приспущенным на плечо топиком. Пирсинг, темные волосы, стрелки у глаз.
– Боже, – она узнала ее. Она видела все это совсем недавно в своей прошлой жизни, когда покупала радлер.
От живота вверх по пищеводу поднимается тошнотворный комок. Хоровод лиц. Часть из них она уже узнает – Юля, Рустам, Дима, незнакомый парень с этой фотографии. Среди них оказывается даже доктор Гаврилов, с рекламного щита на обочине проспекта. Он говорит что-то про агнозию, про симптом двойника в зеркале. Потом он исчезает, его место занимает Юля, – пойдем потанцуем – ее влажные полные губы тянутся к ней, но в следующий миг перед ней Рустам, раздраженно качающий головой.
Она опирается о шкаф, чтобы не упасть. Все события этого дня, начиная с того момента как она очнулась под дождем на набережной, рассыпаются перед ней, как фрагменты единой мозаики. Они теперь кажутся связанными так, что, в конце концов, не должно остаться ни одного не пристроенного. Каждый встреченный ей человек, каждая граффити на стене – все они должны стать лишь частью одной общей картины.
Жуткой картины.
3
– Какого черта! – донеслось из-за спины, и она испугано обернулась. – Макс это ты? Ты позвонить не мог?
Голос был низкий и шершавый. Она инстинктивно сжалась. В нем слышались властность, безапелляционность и надменность.
Раздался звон посуды и последовавшее за ним повторное чертыханье.
– Макс, ты выпить принес? Мог бы догадаться и пожалеть отца, у меня трубы горят который день.
Нет, нет. Все должно быть не так. Она ошиблась, это не могла быть квартира ее сына. Ну, конечно, это семья долбанных двойников. Как она позволила себе попасть на удочку и поверить какому-то Диме, которого она раньше никогда не видела, и записям в какой-то тупой программе в школьном компьютере. Это просто какой-то чудовищно не правильный мир перевертыш. Изнанка здравого смысла.
Она вышла обратно в коридор.
– Макс!
Голос донесся из-за второй двери. И теперь в нем не чувствовалось повелительных интонаций, они стали скорее просительными.
– Я понимаю, что ты ненавидишь меня. Возможно, я все это заслужил. Но не бросай меня совсем. Мне так одиноко. Я был дрянным отцом. Еще более отвратительным мужем. Все так. Но поверь, я понял, что был не прав по отношению к тебе и твоей матери. Не проходит и дня чтобы я не сожалел о том… обо всех тех своих поступках, о несказанных словах…
Пауза.
За стуком стакана о стол, послышался тяжелый выдох.
– …Говорят, рефлексия свойственна только высокоразвитому сознанию. Это утешает. По крайней я не скатился до уровня мокрицы. Что-то человеческое во мне еще осталось.
Она тихонько толкнула дверь и перед ней открылась кухня. За столом в пожелтевшей рубашке «поло» с большим жирным пятном на животе сидел мужчина лет сорока. Низко наклонив голову, он разглядывал дно зажатого в руке пустого стакана. Мелкие курчавые волосы поседели. Залысины открыли и приподняли лоб. Глаза с красными болезненными веками блестели от слез.
– Я знаю, что это не ты. Подобное невозможно. Это лишь твой сраный призрак. Двойник, который изводит по ночам мою душу. Приходит, садится рядом и шепчет. Нашептывает, будто мне и без него не так паршиво.
Перед мужчиной стояла практически пустая бутылка с желтоватой жидкостью, – по всей видимости дешёвый виски. Видна была этикетка с крепостной стеной, но название разобрать было невозможно. В пиале рядом горстка орешков кешью. Правее – пепельница с десятком окурков и бутылка колы.
– Обвиняет, будто я не чувствую свою вину ежесекундно на протяжении уже стольких лет. Но, знаешь, я на самом деле многое бы отдал, чтобы увидеть тебя и твою мать снова.
В целом кухня выглядела запущенной, хотя гарнитур, сделанный из массива, а не из опилок, говорил, что у хозяина когда-то водились деньги. Не самые дорогие, но и не из ширпотреба варочная панель и вытяжка были покрыты толстым слоем жира, пыли и копоти.
Мужчина поднял голову.
Сначала его лицо не выражало ничего. Потом смертельно побелело.
– Привет, – наконец произнес он заикаясь. – Я ждал тебя.
– Прошу вас объясните, кто вы и что происходит, – она выдвинула из-под стола табуретку и села напротив него.
– А ты ничуть не изменилась, – из влажных глаз выкатилось по слезинке. – Как тебе это удалось. Хотя это конечно глупо. Там, откуда ты – времени нет, верно?
– Я не понимаю…
– Глупо с моей стороны. Призраки ведь не меняются. Остаются такими, какими были перед самой смертью.
– В каком смысле? Вы, о чем? Я – не призрак.
– Ну да. Призрак – это я. Призрак, вынужденный раз за разом проживать один и тот же бесконечный день. В этом сраном мертвом городе. Смотреть в окно на нескончаемый дождь и ждать, когда же меня смоет на хрен. Но ничего не происходит. И не произойдет.
На столе у стены под темным экраном невероятно тонкого телевизора, стоял небольшой изувеченный радиоприемник. Корпус был перемотан изолентой как бинтами, внешняя антенна отломана в одном из сочленений. Он выглядел большим покалеченным насекомым.
Мужчина протянул руку и, щелкнув выключателем, принялся крутить колесико. Белый шум эфира сливался с монотонным и однообразным шелестом дождя, который разошелся за окном, превратившись в настоящий тропический ливень. Иногда капли с громким стуком падали на козырек и брызги влетали в щель между приоткрытой створкой. На подоконнике собралась небольшая темная похожая на гигантскую амебу лужица.
– Знаешь почему? Потому что это мой персональный ад. Когда человек умирает, время для него растягивается, и он навечно застревает в одном единственном дне, собранном из осколков воспоминаний. Если ты прожил жизнь, не причиняя боль другим и не терзаясь муками совести, тебе нечего боятся – ты окажешься в раю, где тебя будут окружать лучшие воспоминания прошедшей жизни.
Сквозь треск помех прорвалась далекая однообразная мелодия. Казалось, передача транслировалась с луны. Человек прислушался и покачал головой, словно не соглашался с какой-то своей мыслью или доносившейся из динамика музыкой.
– Но если твоя жизнь была дурна, ты совершал поступки, из-за которых впоследствии мучился, все те, кого ты обидел, убил, все твои жертвы, все они вернутся к тебе в последний момент и будут терзать тебя всю оставшуюся вечность.
Мелодия оборвалась. Приемник замолчал, не было слышно ни треска, ни шипения. Только зеленый световой индикатор возле кнопки включения говорил, что тот все еще работает.
– И вот ты пришла за мной, чтобы воздать мне то, что причитается, – он низко опустил голову, будто Катя была солнцем, и один взгляд на нее был способен ослепить и сжечь сетчатку глаз.
– Стоп, – она ударила ладонью по столу. Ей захотелось схватить мужика и встряхнуть как следует, чтобы его вывернутые мозги встали на положенное им место, и он стал говорить с ней на нормальном человеческом языке. – Хватит. Это ерунда какая-то.
Внезапно (настолько неожиданно, что она вздрогнула) из приемника раздался громкий голос.
– Внимание! Внимание! Говорит штаб гражданской обороны города. Граждане! В связи с внезапным повышением уровня воды в реке Волга и водохранилище. Ожидается разрушение элементов гидроузла и прорыв плотины.
У нее сложилось ощущение, что передатчик находится в соседней комнате, настолько громким и отчетливым был ворвавшийся в эфир голос.
– Что грозит практически полным уничтожением городской инфраструктуры. Всем, кто еще остался в городе надлежит срочно собрать необходимые вещи, продукты питания на три дня, воду, отключить газ, электроэнергию и явиться для регистрации в эвакуационные пункты, оборудованные в школе номер пять в районе Скоморохова Гора и психиатрического диспансера в районе Сосновый Бор. Откуда в дальнейшем вы будете переправлены в областной центр.
Раздался долгий сигнал, и приемник опять замолчал.
За все это время мужчина, даже не шелохнулся. Кажется, он покорно ждал завершения передачи, чтобы продолжить свою речь.
– Ты – обитатель моего ада. Мой персональный палач, созданный из моих воспоминаний. Ты пришла, чтобы мстить мне. Что же ты ждешь. Давай начинай. Давай покончим с этим быстро.
– Что начинай? С чем покончим? Что за бред вы несете. Я вообще вижу вас впервые в своей жизни. Лучше ответьте, где Максим, и кем вы ему приходитесь. Только не надо делать вид, что не понимаете, о чем я говорю, я видела его фото в соседней комнате
И тут до нее дошло. Она даже удивилась, как не догадалась до этого раньше. Объяснение было настолько простым, что казалось, это было первое, о чем ей надлежало подумать.
– Вы приемные родители. Точно. Вы и та женщина так похожая на меня. Вы – каким-то образом похитили и усыновили его? Так? Вы подменили фотографии, чтобы никто ни о чем не догадался. Наверное, вы подправили их в фотошопе? Вероятно, подкупили местных чиновников и полицейских?
– Что? – горько усмехнулся мужчина. – Я ожидал чего угодно, но только не такого поворота. Если у наших жизней есть сценарист, то он определенно придумывал сюжет, будучи пьяным или укуренным. Катя…
Он протянул к ней руку, и она увидела на его безымянном пальце обручальное кольцо. Женщина узнала его сразу по платиновым вставкам, и вычурной гравировке слова «ВМЕСТЕ». Но как такое могло быть, ведь она нашла точно такое же совсем недавно на детской площадке в сложенных на животе лапах гигантского плюшевого медведя. И сейчас оно, обязано было лежать рядом с ее собственным, где-то в глубине сумки в обтянутой красной материей коробочке.
– Саша?
Поставив сумочку на колени, она дрожащими пальцами открыла замок-молнию. Коробочка была внутри. Положив ее на ладонь, Катя надавила на крохотную кнопку в основании.
Негромкий щелчок. Крышка откинулась и из коробочки вниз по ладони вытекла теплая похожая на кровь жидкость.
Вскрикнув, она чуть не выронила коробочку на стол.
Внутри находилось только одно обручальное кольцо, – ее собственное, – с надписью «НАВЕКИ». Золото позеленело и стало тусклым. Гравировка на нем почернела. Бархатное основание было мокрым и раскисшим. В нескольких местах материя оторвалась от пластикового корпуса.
Куда пропало кольцо Александра? Как и когда оно переместилось в пространстве? Или его не было вовсе? Почему муж выглядит таким старым? Что происходит со временем?
Одевая свое кольцо обратно на палец, она ожидала увидеть сухую морщинистую кожу. Но та оставалась гладкой и молодой. Отражение на матовой поверхности темного экрана телевизора по-прежнему было отражением двадцатисемилетней женщины.
– Макс, – Александр посмотрел на нее, и из левого глаза скатилась большая слеза. – Я думаю, он все еще в Сосновом бору.
Опять Сосновый бор.
Это место преследовало ее с самого начала. Новый городской район, в котором она раньше никогда не бывала. Насколько она помнила, буквально еще вчера это была городская окраина, где имелось лишь несколько коттеджей. Со временем администрация города планировала развернуть там строительство элитного жилья и современной инфраструктуры. Место говорят было красивое, сосновый берег с полоской чистого песчаного пляжа, дюжина ручьев и невысокие холмы, вносящие разнообразие в обычно однообразный равнинный пейзаж.
Воды в лужице на подоконнике стало настолько много, что она закапала на пол. Швы между напольной плиткой намокли и потемнели.
– Поторопись, – произнес Александр, наполняя трапециевидный толстостенный стакан. – Ты еще можешь успеть.
На потолке за его спиной образовалось мокрое пятно. Тонкий ручеек, петляя и извиваясь, потек по стене.
– Успеть куда? В Сосновый бор?
Александр выпил и, поморщившись, закусил парой орешков.
– Неправильный вопрос. Правильный будет – не куда, а – до чего.
Пятно из серого стало черным. Натяжной потолок в этом месте вздулся и провис. За первым ручейком появился второй. А за ним третий. Темная грязная вода, капала с потолка и подоконника. Несколько капель упали на шею, и она вздрогнула от испуга и от их обжигающего холода.
– Успеть до чего? – спросила она, сомневаясь, что хочет услышать ответ.
Вода текла по стене уже широкими лентами, капли стучали по столу и кухонному гарнитуру. Потолок провис как гигантский сталактит. Заискрил выключатель, сопровождаемое громким треском в розетке, куда были включены приемник и телевизор, вспыхнуло пламя. Свет мигнул и погас. Запахло гарью. Кухня погрузилась во мрак.
Александр сидел как ни в чем не бывало сжимая в руке пустой стакан, и разглядывая его дно. На фоне рассеянного света, идущего из окна, он выглядел реалистичной скульптурой.
Или реалистичным кошмаром.
– Успеть до чего? – повторила Катя, хотя и поняла, что он уже не ответит.