1
Перед юношей развалившись в кожаном кресле, сидел высокий мужчина. Седоватые жесткие волосы тщательно уложены. Идеальные брови, должно быть, подстригали с такой же тщательностью и частотой, что и аккуратную эспаньолку. Тонкие жесткие губы, лицо без морщин, но со следами прожитых лет – кожа выглядела сухой как у большинства разменявших пятый десяток.
Его и юношу разделял низкий столик, на котором стоял прозрачный на половину пустой кофейник. Две чашки, – одна полная густым черным и маслянистым кофе, другая пустая, – стояли с краю, рядом с небольшой картонной коробкой и сколотой скрепкой кипой листов.
Мужчина держал в одной руке iPad, сосредоточено читая текст с его экрана, а другой постукивал пальцами по закругленной ручке кресла. Дробь выходила то частой и звонкой, то редкой и гулкой. Иногда указательным пальцем этой руки он стремительным движением перелистывал текст, который читал на планшете.
На стене, возле которой стоял торшер, дававший скудный рыжеватый свет, в рамках висели дипломы и свидетельства, выданные врачу-психотерапевту Гаврилову Петру Ильичу. Над ними картина с изображением соснового бора, – садящееся низкое солнце пробивалось сквозь высокие деревья вдоль грунтовой деревенской дороги.
Гаврилов положил планшет на стол и встал, вырвавшись из объятий массивного кресла.
– Все это совершенно бессмысленно, – произнес он, подойдя к окну и смотря сквозь развернутые горизонтальные жалюзи и стекло, покрытое ручейками и реками от стекающих по нему дождевых капель.
Свет фонаря, проникающий сквозь жалюзи, лег на него тигровыми полосками теней.
– Столько часов упорного самокопания и все лишь для того, чтобы опять упереться все в ту же стену. Стену, которую вы сами возвели вокруг себя.
Он заложил руки за спину и покачнулся на каблуках остроносых туфель. Под короткими рукавами поло вздулись трёхглавые мышцы, – давая понять, что их обладатель регулярно посещает тренажерный зал.
– Возвели из того, что было под рукой, – или точнее в голове, – из комплексов и страхов. С ее помощью вы отгородились от окружающей реальности и попытались создать внутри себя свой собственный: мир, в котором бы вам было удобно и не страшно. К сожалению, ребенок не может знать, что такое невозможно. Он обладает верой, и не отягощён грузом опыта.
Петр Ильич размерено прошелся от окна обратно к креслу, мимо замершей в дверях женщины, но даже не посмотрел в ее сторону.
Не заметил или не захотел замечать, подумала Катя. Умник, погруженный в свои мысли. Отличается ли он хоть чем-то своего пациента понуро опустившего голову на диване?
– Но спросите себя на минуту, какой мир может создать семилетка на основе своих детских фантазий и представлений. Только плоский и картонный. Мир, который при малейшем дуновении ветра начинает трещать по стыкам и разваливаться. Который не при каких условиях не сможет стать ему спасительным убежищем.
Психотерапевт обошел кресло, налил кофе из кофейника в пустую чашку, отпил, сделав небольшой глоток и сморщился.
– Остыло. Терпеть не могу холодный кофе. А вы?
Молодой человек еле заметно пожал плечами.
– Так о чем я? – Гаврилов поставил чашку обратно на стол и, опять заложив руки за спину, направился к окну. – А, вспомнил! О том, что мир, созданный вами, не мог вас спасти, не мог стать вашим убежищем. Почему?
Он усмехнулся.
– Потому что никогда ни один творец не смог получить полного контроля над своим творением. Даже Бог, создав людей не смог контролировать их поступки и желания. Иначе бы он никогда не выгнал их из рая. Иначе бы Гоголь не уничтожил вторую часть «мертвых душ», а Микеланджело не сжег тысячи своих рисунков. Все просто. Всё что мы создаем, во что мы вкладываем самих себя, в конце концов, оживает и начинает жить самостоятельно. Именно из-за того, что мы так любили свое творение, что поделились с ней частью своей души, одухотворили его.
Голос психотерапевта был монотонным и вежливым. Именно такой голос должен быть у мозгоправа – убаюкивающий и расслабляющий. Слова походили на тихий шорох, с которым пересыпается песок.
– Так и вы, населив этот мир людьми, которых вы любили или, напротив, ненавидели, наполнив его своими персональными монстрами, оживили его и оживили их всех. Но с этого самого момента все вышло из-под вашего контроля. Монстры и персонажи перестали быть управляемыми. Они начали жить собственной жизнью. Их чувства стали вам непонятны и опять, опять к вам вернулись страх и боль.
Гаврилов вернулся к столу и взял в руки планшет.
– Нет убежища. Нет спасения. Теперь вы должны понять это. Понять и принять. Другого выбора у вас нет. Либо всю оставшуюся жизнь пребывать в иллюзиях и пытаться убежать от самого себя, либо вырваться, наконец, из плена, открыть глаза и разрушить стену.
– В начале детство. – Врач вновь принялся листать текст, будто сверяясь с ним. – Вот где находятся причины всех наших неврозов, причины взлетов и падений. Вся наша последующая жизнь уходит корнями в несколько первых лет. Мы думаем, что нам нравятся низкорослые блондинки, однако достаточно одного честного взгляда вглубь самих себя и нашу мать, и вот мы уже вынуждены признать, что просто ищем ее подобие. Мы думаем, что не перевариваем самоуверенных жадных типов, но не опасаемся ли мы просто встретить очередное воплощение своего отца?
– Какая милая фотография, – он повернул планшет в сторону молодого человека, демонстрируя изображение на экране. – Она говорит, что мальчик рос в достатке. Никогда не знал отказа ни в чем от любящей его матери. Маменькин сынок, говорят про таких.
Гаврилов отвернулся и отошел к окну. Пожевав тонкие бледные губы, он продолжил, но теперь его голос стал жестче, слова обратились в мелкий гравий, вылетающий из-под колес грузовика.
– Но в то же время иногда по вечерам в их идиллию вторгается третий, злобный, похищающий у мальчика внимание матери, а от него чего-то постоянно требующий, грозящий ремнём, дающий подзатыльники. Ситуация возможно уже тогда усугублялась конфликтом между родителями при котором мать принуждала ребенка делать выбор чем еще больше отдаляла сына от отца, который только что не демонизировался в чёрно-белом не знающем полутонов детском сознании.
И снова слова потекли как песок, не причиняя никакого вреда. В интонации стали преобладать нотки сожаления. Катя решила, что это был своего рода психологический прием – удар, а затем катарсис. Доктор Гаврилов действительно знал свое дело – умело строил речь, подбирая слова и манеру произношения.
– Добавьте сюда любовников и любовниц, и вы получите такой винегрет, такую взрывоопасную смесь, которая способна будет взорвать даже голову крепкого мужика. Что уж тут говорить о сознании ребенка. Для этой смеси нужен только детонатор, и он, разумеется, нашелся. Это похоже на известную фразу – если в первом акте на стене весит ружье, то в последнем оно обязательно выстрелит. Мы даже не осознаем того насколько много подобных толчков к нервному срыву, и дальше к безумию, нас окружает. Вы никогда не считали сколько раз, возвращаясь из кафе на учебу, в троллейбусе вас задевали другие люди? Толкали, наступали на ноги? Уверен, что нет. В обычном состоянии человек не обращает внимания на подобные вещи. Они для него сливаются в обыденный фон, как и косой взгляд девушки за прилавком, ядовитое слово, брошенное коллегой. Этих толчков ежедневно сотни, но мы не замечаем их, в отличие от человека в пограничном состоянии. В состоянии предпсихоза любой подобный толчок способен сдвинуть его психику. Способен стать именно тем детонатором, что взорвет сознание.
Психотерапевт обернулся и посмотрел прямо на Екатерину. Она подняла руку, собираясь поздороваться и извиниться за вторжение, но его взгляд проследовал дальше, ни на мгновение не задержавшись на ней.
Он не замечает ее. Он что слепой? Или все дело в ней? Она посмотрела на свою руку. Нет, она не стала прозрачной. Ущипнула себя за ухо и почувствовала обычную обжигающую боль.
– И что же это могло быть в нашем случае? – Гаврилов с грустью покачал головой, будто от чего-то отказывался. – Какой еще более страшный и сильный толчок могла приготовить ему судьба, чем гибель любимой мамочки, произошедшая прямо у него на глазах и таким образом, что он просто обязан будет в последующем в её смерти обвинить себя? Грузовой фургон вышибает ей мозги, ее кровь на его штанишках. Она погибает, спасая сына, буквально вытолкнув малыша из-под колес автомобиля.
Фургон вышибает ей мозги? Фургон «Скания» с изображением улыбающейся божьей коровки на кузове? Фургон, водитель, которого одет в клетчатую рубашку, и перевернутую козырьком назад выцветшую бейсболку? На ключах в замке зажигания болтается брелок в виде парня с огромным половым членом? О чем говорит этот напыщенный и ухоженный петух? На что он намекает? Если он о ней…
– Чувство вины и потери. Что может быть хуже?
…значит сидящий на диване парень – это ее сын.
Она почувствовала тошноту, хоровод лиц вернулся, закружив вокруг нее. И большую часть этих лиц она теперь узнала. Это были лица людей, которые когда-то окружали Максима.
Здесь были его отец (ее муж) и его любовница (ее подруга). Они целовались в прихожей. Рука мужа, задрав подол платья, блуждала под тонкой материей женщины с короткими черными волосами. Потом Александр посмотрел в его сторону и рявкнул, чтобы он убирался в свою комнату.
Тут был ее любовник. Алексей посадил ее на тумбу в ванной и неистово трахал. Его зад ходил вперед-назад, ее ноги, скрещенные у него на пояснице, содрогались, а сын наблюдал за этим сквозь щель неплотно закрытой двери. Переживания, орущего в бумбоксе Стивена Тайлера, который боялся уснуть и пропустить хоть мгновенье[9], и громкие гитарные рифы Aerosmith, заглушили не только их стоны, но и скрип приоткрывшейся двери. Алексей настолько торопился вставить ей, а она настолько желала как можно скорее раздвинуть перед ним ноги, что никто из них даже не подумал о том, чтобы запереть за собой дверь.
– Очень быстро настал момент, когда вина разрослась настолько, что ей уже было мало ребенка, и она стала заполнять весь окружающий мир. Первым, конечно, она поглотила отца. Ведь он был таким холодным и безразличным, что казалось, и не грустил о смерти матери. К тому же он уже до этого превратился в исчадие ада, благодаря семейным конфликтам.
Голос Гаврилова снова окреп, набрал силу и грохотал как артиллерийская канонада. Слова превратились в свинцовые пули. Они вонзались точно в сердце.
– Вина почувствовала вкус крови. Ей понравилась жертва, принесенная мальчиком, и за отцом последовал любовник матери, явившийся одной из причин, по которой их семья так и не смогла пережить свой кризис.
Хоровод ускорил вращение. Ей казалось, она услышала барабаны, задающие его темп. Перед ней пронеслось разбитое лицо Михаила – соседа и приятеля ее сына. Рыдая, он просил не бить его больше. Круглый упругий зад, под обтягивающими джинсами принадлежавший матери Мишки. Учительница Макса с безумными выкаченными глазами, увеличенными оптикой близоруких очков, растрепанными волосами замахивается на него длинной указкой.
– Следующей крупной жертвой оказался сосед, учившийся с вами в одном классе. На нем закончились метаморфозы.
Хоровод пополнился лицами его одноклассниц и одноклассников. Они смеялись над ним. Их гогот разносился эхом по спортивному залу. Учитель физкультуры, сравнивший его с «мешком набитым костями и дерьмом», довольный своим остроумием, смеялся вместе с ними. Появилось лицо участкового, Рустама Шигабутдинова, обвиняющего его в избиении соседа и в угрозе тому ножом.
– За чувством вины скрывался персональный демон. Принося ему все новые жертвы, Вы откормили его до того, что демон поглотил вас. И в том возрасте, когда у обычных детей окончательно оформляется их сексуальность, вы оказались застывшим в своем психосексуальном развитии.
Гаврилов замолчал. Он тяжело опустился в кресло. Взял свою чашку и, отхлебнув кофе, пристально посмотрел на юношу. Тот лишь еще больше сжался и еще ниже опустил голову.
– Максим, – прошептала Катя, делая робкий шаг вперед и борясь с одолевающей тошнотой. Хоровод исчез, но мир все еще покачивался, как детская игрушка волчок, потерявшая устойчивость на последнем дыхании, на остатках завода.
– Секс, секс, секс, – продолжил Гаврилов, кашлянув в сжатый кулак. И его голос опять изменился. Интонации стали назидательными. Почти отеческими.
– Вы обыватели считаете, что, начиная с Фрейда, все психиатры помешаны на сексе. Смеетесь над тем, что он видел в сигарах фаллический символ, а в курении подсознательную потребность в оральном сексе. Но на самом деле это не мы помешаны на сексе. Это вы помешаны на нем. И видите его даже там, где мы о нем забываем. Он правит вами, вы его заложники с младенчества. Но в отличие от вас мы осознаем эту зависимость, а вы считаете, что это запретная тема, и стараетесь игнорировать ее. Но секс между тем не игнорирует вас.
Петр Ильич пролистал текст на «айпаде».
– Не могу понять. У вас были поллюции или детский онанизм?
Молодой человек не шелохнулся.
– Ну ладно. Могу сказать со стопроцентной вероятностью, как только вы в первый раз проснулись от ночной поллюции, или эякулировали вовремя мастурбации, вы стали избегать девочек. Когда какая-нибудь из них оставалась с вами одна в классе что вы чувствовали? Что это предательство? Или просто ощущали немотивированную злобу и страх?
Голова юноши вжалась в плечи.
– Хватит, мучить его, – крикнула Катя. Но ее никто не услышал. Так словно она и вправду была призраком женщины, чьи мозги раскатали по асфальту колеса грузового фургона.
– Вы даже не знали, что у вас проблемы, что это ненормально. Но бомба, взведенная в детстве, уже была запущена и принялась разрушать вашу жизнь.
Психиатр одним глотком допил остававшееся в чашке кофе.
– Первый поцелуй, первый сексуальный контакт, – он закатил глаза. – Как это романтично. В скольких произведениях воспет этот миг, первая влюбленность. К сожалению, это не ваш случай. У вас вполне ожидаемо первый блин обернулся комом.
Гаврилов ткнул пальцем в экран планшета.
– Вот. О нем даже осталась запись в школьном журнале и в вашем личном деле. Одноклассница, самая красивая и недоступная девочка в классе, хотела вас поцеловать во время дежурства в школьном музее. Вы не были против, не исключено, что какая-то ваша часть даже думала о большем, надеялась на большее. В студенческие годы мой учитель как-то сравнил человека с моллюском в раковине, а жемчужины, которые часто находят в этих раковинах – с нашей сексуальностью. И вот, когда вы впервые целовались в школьном музее, остаток вашего естественного натурального либидо показался из раковины закомплексованности и страхов как молодой моллюск, впервые исследующий пугающий, но такой необычный окружающий мир.
Только в тот момент, когда раковина почти раскрылась, и моллюск выбрался наружу, по нему был нанесен удар. Взгляд или поворот головы, может неосторожно оброненное слово или излишняя напористость девушки – неважно, чем именно это было. Важно, что этот удар, эта ментальная пощечина, закрепил на всю оставшуюся жизнь к тому времени уже довлевшие над вами страхи.
Доктор встал и принялся расхаживать по комнате.
– Я не думаю, что вы хотели ей зла, что оттолкнули ее специально. Но сделанного не воротишь. После того случая вы надолго стали изгоем во всей школе.
Катя вытянула руку и попыталась дотронуться до плеча врача. Но пальцы погрузились в него, не почувствовав никакого сопротивления и показались из его спины. Они находились в разных пространственно-временных континуумах и не могли повлиять друг на друга.
– Сублимация могла бы все изменить, – произнес Гаврилов. – Но не для вас. Ни участие в рок-группе, ни написание песен не помогли. К этому времени вы уже настолько отдалились от остальных людей, настолько погрузились в свой мир, что ничто из того, что вы создавали, не находило отклика в чужих сердцах. Вы попали в замкнутый круг, в омут посреди заводи. Тихие воды безумия затягивали вас все глубже. И вы даже не замечали этого. Стоит один раз позволить себе погрузиться в вымышленный мир и вам уже не захочется слезать с этой иглы. Это собственный выдуманный вами вид наркотика.
В этой параллельной вселенной демон, завладевший вами, оттягивался по полной. Он заставил вас думать, что вы убили всех этих людей – соседа, любовника, вашего участкового. Этим он усугублял ваше чувство вины, кормился им. Создавал из окружающих монстров, укрепляя ваши страхи.
Вы спрашивали себя, безумны ли вы? И полагали, что нет, потому что существует опасное клише, утверждающее о том, что сумасшедшие не задают себе подобных вопросов. Как психотерапевт со стажем я вам отвечу – задают и часто. Именно этот вопрос позволяет им считать себя душевно здоровыми. Это своего рода самоиндульгенция – раз я задаю себе этот вопрос, значит, я абсолютно нормален.
Такое понятие как нормальность не подходит к вам. К сожалению. Вы глубоко больны и глубоко несчастны.
– Хватит! – Гаврилов одним движением смел стоявшие на полке книги. Вспорхнув страницами, они ранеными птицами в беспорядке попадали на пол.
Психотерапевт ударил кулаком одной руки по ладони другой.
– Разорвите уже этот круг! Убейте этого демона внутри себя! Перестаньте кормить его виной и кровью. Вы не виноваты в смерти вашей матери! Ваш отец не виноват! Весь мир не виноват!
Его слова грохотали, сыпались камнепадом на голову парня.
– Примите, в конце концов, окружающую вас реальность, всплывите из глубин вымышленного мира на поверхность и выйдите на берег. Вот он у ваших ног. Ваша мать умерла! Умерла! Ее нет здесь!
Неожиданно он замолк и сник. Тяжело дыша, он прошаркал к креслу.
– Ах, ты, сраный актер, – прошептала Катя.
Гаврилов в третий раз время своего монолога опустился в объятия кожаного друга. Во второй раз наполнил чашку остывшим кофе. И в первый раз прикоснулся к юноше, протянув и положив руку ему на коленку.
Плечи молодого человека мелко вздрагивали.
– Да. Это грустно. Поплачьте и почувствуйте ваши слезы. Настоящие слезы! Разрушьте свой иллюзорный мир. И отпустите его обитателей. Перестаньте держать их. Пусть летят!
Парень поднял лицо и посмотрел на психотерапевта. Гаврилов в ответ улыбнулся доброй и широкой улыбкой.
– Ваша мама, не была вашей принцессой, которую вы должны были оберегать и защищать. Не была она и богиней, защищавшей вас от реальных и вымышленных монстров. Лишь обычным человеком. Более того вы не знали ее. То, что вы держите в своей голове лишь детский образ, фантом, иллюзия, персонаж сочиненной вами сказки.
Врач заботливо по-отечески убрал волосы с лица юноши, и Катя увидела серые печальные глаза. Такие же, как и у нее самой.
– Максим, переверни последнюю страницу и поставь точку. Вот он реальный мир. Он был суров и несправедлив. Он отнял у тебя мать. Но послушай этот тихий вечер. Слышишь шелест дождя? Ты жив и реален. Живи и дальше. Здесь и сейчас. Твоя мать мертва, но ты все еще жив. Еще не поздно начать все сначала.
Гаврилов открыл стоящую на столе коробку.
– Вы вероятно думали, зачем я просил вас принести ваши игрушки и рассказывать истории, связанные с ними. И сейчас я все объясню.
– Это не просто флажок, с которым вы однажды пришли в детский садик, – сказал он, извлекая из коробки тот самый флажок, что должен был находится у нее в сумке. – Это тотем. Он связывает вас с образом матери, который вы создали у себя в голове. С моментом в прошлом. Это символ, что держит вас в плену.
Катя открыла сумку и не удивилась, не обнаружив в ней ни одной подобранной вещи – ни флажка, ни дневника – все они странным загадочным образом переместились в эту в коробку.
– Так же как этот ежик, – психиатр извлек игрушку жестом достойным фокусника. – И теперь вы должны оставить все это у меня. Вы пойдете по жизни дальше без них. И без того прошлого, что держит и терзает вас. Отпустите вашу мать и освободите себя. Я обещаю, что передам игрушки в хорошие детские руки, остальное будет храниться у меня. А вам они ни к чему. Вы теперь свободны.
2
Она подошла к сыну. Он сидел перед ней. Взрослый, но по-прежнему такой маленький и беззащитный.
– Макс, – из ее глаз брызнули слезы.
Гаврилов молча смотрел сквозь нее. Он видел только свет фонаря в саду за окном. Полосатая тень жалюзи лежала у его ног. Она не удивилась, не заметив своей. Наконец все встало на свои места.
Все это время она была лишь воспоминанием. Она не была ожившим мертвецом или приведением. А Тиховодск не был ни адом, ни чистилищем. Все оказалось гораздо прозаичней и от того ужасней.
Если она хотела когда-нибудь узнать, что такое ад материалиста, то – это он.
Надежда? На что надеяться, если после смерти ты даже не сможешь стать духом. Спасение? Тебя никто не спасет. Ты не нужен реальности.
Любовь?
Максим обернулся на ее голос. Качнулись длинные волосы. Его глаза тоже блестели от наполнившей их влаги.
– Мама?
Она прижала его к себе.
– Ты нашла меня? Я знал, что так будет.
– Нашла. Макс, милый. И больше никогда не оставлю тебя. Обещаю.
– Прости, но весь этот город – слишком тяжелый груз для меня.
Он покачал головой, и она рассыпалась миллиардами водяных капель, через миг превратившихся в туманное облачко. Но вскоре и оно исчезло, оставив после себя лишь призрачный запах духов.
3
Если бы появился в эту дождливую ночь во дворе клиники «Сосновый Бор» хоть кто-то живой, то отвернувшись в сторону улицы, блестевшей отражениями фонарей на сыром асфальте, на самом краю поля зрения, там, где предметы теряют четкость, он смог бы увидеть эфемерную, практически незримую фигурку мальчика, сидящего на верхней ступеньке крыльца. Дождь делал его чуть заметней. Капли сверкали немного ярче в отраженном свете уличного освещения, влажный воздух, обтекая, колыхался маревом мороси.
– Мамочка, зачем ты пришла сюда. Ведь я просил. Я делал все, чтобы вы не встретились. Но ты не захотела слушать. Тебе нужна была правда. Ты ее узнала. И что? Кому-то это помогло? Кому-то стало от этого легче?
Мальчик поднял глаза к небу, наблюдая за крупными снежинками, медленно падавшими на его лоб и щеки. Они ложились на холодную, местами покрытую тонкой ледяной коркой кожу, и не таяли. Там, где он теперь находился, они не таяли никогда.
В создании коллажа для обложки использованы фотографии:
С сайта https://www.pexels.com/ по лицензии СС0
Фотография автора r. nial bradshaw «mask-white-bloody-dripping.jpg» с https://www.flickr.com/
Эта книга – участник литературной премии в области электронных и аудиокниг «Электронная буква – 2019». Если вам понравилось произведение, вы можете проголосовать за него на сайте LiveLib.ru http://bit.ly/325kr2W до 15 ноября 2019 года.