То, что принимаем за приведение или полтергейст на самом деле – лишь осколок бессознательной части нашей психики, обретший самосознание. Это осколок того, что Фрейд назвал «das Es», «Ид» или «Оно».
Глава 1
1
Выскользнув из машины, Катя, пригибаясь к земле, кинулась к первому, оказавшемуся по близости узкому проулку. Перепрыгнув через широкий поток, несущийся вдоль обочины проезжей части, и завернув за рекламный пилон на автобусной остановке, она оглянулась.
Над рекой появился густой туман. Он уже частично скрыл мост и лежащую поперек него фуру. Медленно струясь, подобно дымовой завесе или низко опустившемуся облаку, туман надвигался на берег. Его приближение было едва уловимым, и в то же время в нем чувствовалась некая фатальность. Со спокойной неотвратимостью он поглощал все, что попадалось ему на пути. Прямо на ее глазах исчез огромный ствол дерева, несущийся вниз по течению реки.
Дерево подбрасывало и раскачивало на волнах. Сначала его нижняя часть, словно утонула в белой океанской пене, а затем медленно за несколько секунд в молочной взвеси растворились и голые кривые ветви.
Катя попятилась в сторону проулка. Меньше всего ей хотелось оказаться в этом тумане. Он пугал своей матовостью и четко отчерченной границей. Ей не нравилась его способность скрывать внутри себя все что угодно, от сюрреалистических монстров, до маньяков. Казалось, что с такой же легкостью он заглушит крики и стоны их жертв.
Дождь затих, будто притаился, выжидая удобный момент, чтобы обрушиться на землю с новой силой.
Пробежав вдоль нескольких старых двухэтажных домов с потрескавшимися стенами, она перешла на быстрый шаг.
Вода с гулом низвергалась с крыш по водосточным трубам, вырываясь из них, вспенивалась в ливнеотводах, перехлестывала через края сточных желобов. Небольшие реки текли под ногами, озерца заполняли дыры в местах с выбитыми тротуарными плитками и в провалах над осевшим грунтом.
Выйдя из-под арки очередного старого дома, где воздух наполняли тяжёлые запахи плесени, сырости и застарелой мочи, она оказалась напротив Спасо-Преображенского собора. Всё его былое величие, вся помпезность оказались смыты дождем. Они исчезли вместе с остальными красками, обнажив стены и сделав их похожими на серые кости древнего трупа. Купола не сияли золотом, а чернели подобно кариозным зубам. Православные кресты заменили иные, жуткие символы – кресты со знаком бесконечности в основании и перевернутые пентаграммы. Черные орды воронья кружили над ними в сером низком небе. Крылья царапали тучи, высекая из них редкие капли дождя.
Широкая и пустая центральная городская площадь выглядела зловеще. На остановке стоял троллейбус с распахнутыми дверями. Из опрокинутой урны высыпался мусор. Обертки от мороженного, пакетики из-под чипсов, подхваченные потоками воды, кружились вокруг забитых стоков. На клумбе с вымокшими и потускневшими цветами две вороны пытались отобрать друг у друга коробку от «биг тейсти». Это была странная схватка. Не издавая ни звука, вороны вертели головами, внимательно следя за действиями друг друга. Иногда одна из них открывала рот и издавала странные звуки похожие на шипение, а другая громко хлопала крыльями и подпрыгивала на месте. Они не вели себя, как надлежало птицам, и даже внешне отличались от обычных ворон. Клювы казались непропорционально большими, тела слишком черными и однотонными. Когда они моргали, на какой-то миг их глаза закрывала мутная багровая пелена и Катя могла поклясться, что видит в этой пелене отражение недавнего кровавого дождя.
На ступенях собора скрытый растущими вокруг декоративными елями сидел человек в одежде священнослужителя: в длинной просторной темной рясе из драпа. Вьющиеся седые волосы падали на плечи. Куцая неопрятная бородка выглядела запущенной. В руках мужчина мял скуфью. Короткие пальцы на широкой ладони украшали массивные золотые кольца.
Низко склонив голову, священнослужитель что-то не разборчиво бормотал. Она не могла разобрать слов, хотя иногда разбирала отдельные фразы.
– Иеремия… (дальше нечленораздельно)… вот, поднимаются воды… (и опять не разобрать слов)… землю… тогда возопиют люди…
– Эй, – позвала его Катя.
Мужчина обернулся в ее сторону, и она отшатнулась.
Неподвижные блеклые зрачки смотрели куда-то поверх ее головы.
– Кто здесь? – просипел священник и вытянул руку. Его пальцы беспомощно ощупали воздух. Она непроизвольно отшатнулась от них – шевелящихся, похожих на обрубки щупалец – и спросила:
– Вы действительно не видите меня?
Но немигающий взгляд и мутная плёнка, затянувшая глаза, позволили ему не отвечать на этот вопрос.
– Кто вы? Где? Вы можете дать мне свою руку?
Его голос дрожал от переполняющих чувств. Она чувствовала себя обязанной помочь слепцу. Однако меньше всего ей хотелось позволять ему брать себя за руку, прикасаться к себе, словно его слепота – нечто заразное, что-то вроде проказы способной передаваться через прикосновения.
Раздумывая над этим и борясь со своей брезгливостью, она лишь слегка приподняла руку, но мужчина ловко в одно движение поймал её ладонь.
– О, благослови вас господь, услышавший мои молитвы, – скороговоркой запричитал священнослужитель. – На всяк день благословлю Тя, и восхвалю имя Твое во веки, и в век века. Жизнь моя как трава, как цвет полевой я цвету. Ты же ветер, что надо мной. Я трепещу в руках твоих. Пройдет ветер, и нет меня. Слава тебе, господи.
Он посмотрел прямо на нее, и ей сделалось дурно от этого немигающего взгляда.
Она осторожно отошла в сторону на пару шагов.
Но взгляд казалось, последовал за ней.
А слепой ли он? – мелькнуло у неё в голове.
– Сестра, – священник скрутил скуфью в тугой узел и вновь развернул. – Расскажите, где я? У меня такое чувство, будто я умер. Вокруг нет привычных звуков. Я не слышу города. Где гудение троллейбусов, голоса людей? Где хлопанье дверей, шаги прохожих? Что произошло? Я не слышал даже бой курантов на башне собора. Они обязаны бить каждые пятнадцать минут, я же здесь уже давно, и ни разу не слышал их. Только пару раз мне показалось, до меня донесся крик птицы. Жалостливый. Похожий на плач. И запах… Вы чувствуете его?
– Нет, – она принюхалась. – Я ничего не чувствую.
– Как же, вы не чувствуете? – в голосе мужчины послышались истерические нотки. – Он всюду! Он обволакивает нас. Плотный и осязаемый. Липкий. Я уже ощущал его однажды жизни, и теперь не смогу забыть все, что с ним связано. Никогда. Иногда потными ночами он приходил ко мне во сне и тогда я боялся, что больше не проснусь. Может, я сплю и сейчас? А? Лучше бы было именно так. Но… В любом случае я знаю, что источает его и что он символизирует.
– Я полагаю это просто дождь, – ответила она, уверенная, что священник либо на грани безумия, либо уже свихнулся. – И символизирует он сам себя.
– Нет, нет… – он опять со всей силы скрутил скуфью. – Это не просто дождь. Совсем не дождь! Это влага, которой сочится грех, которая течет из пор грешников из всех греховных дыр. Это материализация всех их греховных мыслей. И запах его – это запах греха. Влажный, мокрый запах грешной плоти. Запах искушения и вожделения. На него как бражники на свет слетаются поклонники нечистого, чтобы пить эту влагу, сочащуюся из сатанинской клоаки
– Как хотите, – она пожала плечами. У нее не было ни малейшего желания терять время на пустые разговоры с этим человеком. Он одновременно и пугал, и раздражал ее, вызывал зависть и иррациональную злобу.
Она развернулась, чтобы пройти мимо. Но в этот момент священник вскочил на ноги и с поразительной скоростью и удивительной для слепого точностью движений схватил ее за плечо.
– Покайся сестра, – закричал он, притягивая ее к себе и обнюхивая подобно собаке – парой глубоких шумных вдохов.
Священнослужителя передернуло. Он содрогнулся, так же как содрогался Максим в детстве, когда заканчивал «делать пипи» (она называла это младенческим оргазмом, ей казалось это смешным) и, поддавшись к ней, зашептал.
– Я чувствую его на тебе, вижу, как он сочится из твоих пор. Так не о тебе ли говорит Господь: вот, поднимаются воды с севера и сделаются наводняющим потоком, и потопят землю и все, что наполняет ее, город и живущих в нем; тогда возопиют люди, и зарыдают все обитатели страны. И встанет над ними мать-блудница, и дано ей будет рожать плоды своего блуда тридцать девять дней тридцать девять раз, чтобы стали они как тридцать девять черных ангелов из преисподней, возвещающих о приходе антихриста!
Его рот замер в нескольких сантиметрах от ее лица. Она увидела, красное воспалённое нёбо, коричневые зубы и обрубки корней, язык похожий на мертвое обескровленное тело. На верхней губе белела засохшая капелька слюны.
– Покайся, ибо виной всему ты! Это запах твоего греха наполнил мир. Источаемая тобой похоть – вот что ты называешь дождем. Покайся и все вернется на свои места. Уверуй в господа! Уверуй в силу его!
– Пусти меня! – она дернула руку, но вырваться не удалось. – Псих!
Что-то в облике священника было неуловимо знакомым. Но как только она попыталась вспомнить, где могла видеть эту бородку эти седые волосы и большой мясистый нос перед глазами закружился хоровод из лиц, и силы оставили ее. Мир покачнулся. Она с трудом устояла на ногах, чтобы не упасть на мужчину.
– Пусти! – новая попытка вырвать руку оказалась слабее, и такой же безуспешной, как и первая.
– Покажи свое истинное обличье! – правый глаз священника закатился, и она не смогла сдержать крик. Там под его поверхностью что-то двигалось. Извиваясь и бугрясь, нечто перемещалось от одного края глаза к другому. Она дернулась, и попыталась отстраниться, насколько это было возможным.
Над веком показалось бледное тошнотворное сегментированное тело. Медленно скрутилось в спираль и развернулось в ее сторону. Вслед за ним еще одно. Еще более отталкивающее.
Катя прижала руку ко рту и сглотнула, сдерживая сильнейшие рвотные позывы.
– Я вижу тебя, – прошептал священник. – Да, да! Я знал, что это ты, искусительница, приманка дьявола. Ты вернулась, чтобы закончить начатое? Чтобы мучать меня и на том свете? Я помню. О, да! Я отлично помню тебя, стоящую передо мной! Твои соски, выпиравшие сквозь тонкую ткань, твои бедра и губы. Ты совратила меня с тем, чтобы лишить веры. Ты хотела, чтобы я оступился…
Длинные черви выползали и, раскачиваясь, нависали над конъюнктивой. Они обрамляли его глаза как ресницы на автопортрете сюрреалиста.
– Ты привела ко мне свое отродье и просила крестить его. Но главной твоей целью было – соблазнить меня, отвернуть от господа. Теперь ты снова здесь и все вокруг источает миазмы твоей похоти. Дьяволица!
– Уйди прочь! – крикнула она, ударив его в грудь. Священник, пошатнувшись, отпустил ее руку и, оттолкнув его, Катя побежала в сторону набережной.
2
Оказавшись на другой стороне улицы, она обернулась. Мужчина следил за ней. Незрячие, затянутые пленкой глаза с копошащимися в них червями, провожали ее пустым, ничего не выражающим взглядом. Он не делал попыток преследовать ее, но…
…он делал кое-что похуже…
…распахнув полы рясы и стянув штаны, священник остервенело онанировал. Непропорционально длинный член болтался из стороны в сторону. На лице не читалось абсолютно ничего, никакой эмоции. Менее всего он походил на человека. Его движения были механическими и бесчувственными.
– Вот козел!
Она плюнула в его сторону и, выставив вверх средний палец, прокричала:
– Чтоб ты сдох, урод!
3
Со стороны Волги дул порывистый ветер. То затихая, то толкая в плечо, он намекал, что ей тут не рады. Иногда особо сильный его порыв бил по лицу будто давал пощечину.
Темные, практически черные волны, увенчанные серыми барашками из пены и мусора, неслись от терявшейся в дождливой пелене плотины в сторону моста. Река никогда еще не была настолько полноводна и быстра. Никогда ранее она не казалась настолько необъятной. Её скорость, её неистовство, ощущались физически. Волны со злобным ворчанием накатывали на гранитный парапет – последнюю преграду между рекой и городом, между смертью и человеческими жизнями. Волгу уже ничего не отделяло от того, чтобы начать свое победное шествие по городским улицам.
Притихший было дождь, опять разошелся. Вначале мелкий и редкий, он быстро превратился в ливень. Если бы не куртка полицейского она бы уже простыла. Надвинув капюшон насколько его хватало, она убрала руки в карманы и быстрым шагом направилась вдоль массивной кованой ограды.
Высоко в небе раздался пронзительный крик одинокой чайки. Ее крик снова напомнил ей детский плач. В нем было столько боли и обреченности, что Катя сжала кулаки.
Она вдруг отчетливо вспомнила, как однажды ранним утром услышав точно такой же крик чайки, вскочила, и, ничего не соображая спросонья, кинулась к ребенку. Протянув руки, готовая схватить его, она поняла, что мальчик, которому в то время было лишь чуть больше полугода, мирно спит в своей кроватке. Над его головой на ободе музыкальной карусели покачивались голубые кролики. Она проверила памперс между ног малыша и осталась стоять рядом. В тот момент сын показался ей настолько беззащитным, что она с трудом поборола в себе желание, прижав его к груди, снова попытаться сделать частью себя. Только внутри нее он был бы в безопасности.
Она задрала голову и увидела птицу, попавшую в серую паутину туч. Беспорядочно кружа и трепеща крыльями, та безуспешно пыталась вырваться на свободу, но с каждым новым движением лишь больше запутывалась в липких клубящихся нитях.
Поднявшись по лестнице, она увидела впереди беседку. Напротив неё стоял памятник воинам-интернационалистам – кусок мрамора с изображением автомата Калашникова и поименным перечнем погибших в Афганистане ребят из Тиховодска. Клумба вокруг памятника пламенела оранжевыми настурциями. Среди чёрного мокрого асфальта, чёрной реки и темного неба, цветы выглядели как сигнальные костры, разожжённые потерпевшими кораблекрушение. Вытянутые в сторону реки они указывали на обзорную беседку, как на место где их надлежит искать. Мы тут, ищите нас здесь! – говорили они.
И в беседке действительно кто-то был. За укутывавшей все предметы пеленой она не могла разглядеть кто-именно, но силуэт был определенно мальчишеский. Она готова была разрыдаться от радости.
Это Макс! Неужели она нашла его?! Последние несколько часов жизни казались ей бесконечной пыткой. Но теперь все закончится. Наконец они встретятся, и всё в мире вернется в привычную колею.
Она непроизвольно улыбнулась и помахала ему.
Мальчик помахал в ответ.
Катя ускорила шаг. Представляя себя обнимающей сына, она улыбалась и вытирала одинокие слезинки, застывшие в уголках глаз. Расцеловав, она возьмёт его за руку, и они вместе пойдут домой. С этого момента и навсегда, она никогда не отпустит его. А он её.
Но приблизившись достаточно, чтобы разглядеть находящегося в беседке человека, она замерла. Дыхание перехватило. Её будто ударили «под дых».
Это был не Максим.
На металлических перилах лицом к ней сидел босой юноша лет двадцати с небольшим. Одет он был, как и она пару часов назад явно не по сезону: в яркую футболку и легкие летние брюки. Рядом с ним на скамье стояли мокрые кеды.
Дождь, неожиданно рассвирепев, злобно забарабанил по куполу беседки. Стеной стоял вокруг нее, лил Ниагарские водопады с козырька.
– Привет, – сказал он, когда она подошла. – Ты не представляешь, как я обрадовался, увидев тебя. Хоть одна живая душа.
– Да, пустынно нынче, – согласилась Катя, думая, не могла ли она неправильно понять слова Максима. Это было их секретное место. Речь без сомнения шла о нем. Но где тогда ее малыш? Почему он ее не дождался?
Она обошла беседку. Посмотрела вниз, на разбивающиеся о мраморные блоки набережной волны. Отвернулась от реки и направилась в сторону парковой аллеи.
– Ты кого-то ищешь? – крикнул ей молодой человек, когда она принялась оглядывать ближайшие кусты.
Ей захотелось заорать на него, попросить заткнуться. Она чувствовала его виноватым в том, что она в очередной раз не смогла встретиться с Максом. Если бы он не занял беседку, возможно, сын ждал бы её здесь.
Что Максим мог сделать, увидев, что в беседке кто-то есть? Спрятаться и ждать где-то поблизости? Позвонить ей и попросить перенести встречу в другое место?
Она достала смартфон. Пропущенных звонков не было.
Катя стиснула зубы. Ей овладело отчаяние – неужели она никогда не найдет его? Это что игра такая? И кто играет с ней в такие игры?
– Максим! – закричала она, сжав кулаки и оглядывая окрестности. – Макс, где ты?!
Парковая аллея, начинавшаяся сразу за памятником воинам-афганцам, уходила вправо, утопая в тенях тополей и дожде. Впереди в метрах трёхстах стояли первые жилые дома и несколько магазинов, сквозь дождливую дымку желтым глазом мигал светофор на далеком перекрестке.
Всё так же безлюдно и страшно. Всё так же ненормально.
– У тебя луженая глотка, – раздалось у нее за спиной. – Ты не пробовала скримить в какой-нибудь группе?
Она обернулась. Парень разглядывал ее со смесью удивления и интереса. Ей захотелось заорать, чтобы он перестал так пялиться, но переборов свою злобу и ненависть, постаралась ровным и спокойным голосом задать тот вопрос, ответ на который более всего хотела получить в данный момент.
– Вы не видели тут мальчика семи лет?
Юноша помотал головой.
– Нет, тут только я. Я как раз собирался валить отсюда, но увидев тебя, решил остаться. В нашей ситуации каждая живая душа – это великая ценность, которой не следует разбрасываться. Как написал Горький в одном из своих писем: человек – чудо, единственное чудо на земле, а все остальные чудеса её – результаты творчества его воли, разума, воображения.
– А, ты, похоже, из умников, – она поднялась по ступеням в беседку и пристально посмотрела на него. – Речь поставлена. В универе учишься? Спортсмен, комсомолец?
– Бинго, мисс Ширли Холмс! – он рассмеялся, спускаясь с перил и обувая кеды. – Ужас, так и не высохли. Завтра точно с температурой свалюсь, а мне еще курсовик делать.
– Ты так спокойно говоришь об этом? Какой курсовик? Нас же может с минуты на минуту смоет.
– Может город вместе со всеми его жителями и смоет, но мой руководитель останется. Точно, тебе говорю. Такие, как он, выживают даже в случае прямого попадания метеорита. Иногда я думаю, что он может вернуться с того света, чтобы потребовать сдать долги. Нет, мужик он беззлобный и умный. Но – козёл.
Парень убрал с глаз длинные темные волосы. В ухе блеснуло маленькое серебряное колечко. Он был привлекательным, и совершенно не брутальным. Она никогда не считала, что стиль унисекс красит мужчин, но его он по крайней мере не портил.
– Дождь, кажется, тише стал, – произнес он. – Так кого ты ищешь?
Катя в очередной раз обвела взглядом окружающие кусты и пустые улицы.
– Сына. Вы точно не видели никого поблизости? Ему семь лет. Светлые волосы, серые глаза.
Зажмурившись, она с силой принялась протирать веки, чтобы скрыть проступившие слезы. Отвернувшись от него, сделала вид, что ее заинтересовали колонны моста, проступавшие сквозь серую дождливую пелену.
– Никого. Я тут уже час и не видел никаких мальчиков.
Где же ты, Максим? Почему мы никак не можем с тобой встретиться? Ты появляешься и опять ускользаешь. Звонишь и пропадаешь. Я уже начинаю сомневаться в том, что ты существовал в реальности, что ты – не плод моего воображения.
Она вздрогнула, очнувшись от мыслей и почувствовав руку юноши на своем плече.
– Похоже, мы с тобой оказались в сходных ситуациях, – парень осторожно обнял ее и нерешительно притянул к себе. – Можно сказать, что я тоже ищу кое-кого. Я договорился пересечься здесь со своей девушкой. Ну, я всё еще надеюсь, что со своей.
– А она не пришла? – она прижалась щекой к его груди. Вымокшая под дождем ткань остудила пылающее лицо.
– Да. Не пришла. Прежде чем отправиться в центр эвакуации в пятой школе, каждому из нас надо было сгонять домой и захватить документы. Без паспорта там делать нечего. А поскольку с мобильной связью нынче ерунда полная – ее скорее нет, чем она есть – мы договорились, встретиться здесь. У нее порой странные желания. Если честно, то мне кажется, Светка – девушка с заскоком. В этот раз ей непременно хотелось пройтись пешком по пустому городу и наделать кучу «себяшек». Она уже выбрала места для них. Построила план нашей прогулки, – куда и когда должны зайти, на фоне чего сфотографироваться. Причем места, в большинстве своем, выбрала такие в которые в обычное время просто так не попасть. Такие, что нормальному человеку даже в голову не придет. Как с точки зрения психотерапии можно расценивать желание сфотографировать себя в морге, например, или на военной базе? По-моему, это жутковато. Я ей пытался объяснить, что полиция никуда не делась и если нас застукают, то мало не покажется. Но ей все нипочем. Не девка, а огонь.
Парень замолчал. Она услышала, как стучит его сердце. От него исходил призрачный запах сладковатой туалетной воды и сигарет.
– Я тут уже час. Столько всего передумал. От того, что она меня кинула, до того что ее уже нет на этом свете. Не хочу верить ни в первое, ни во второе, ни в то, что она отправилась в школу без меня. Должно быть, случилось что-то простое и обыденное. Дверь заклинило, ключи в трещину крыльца провалились. Если честно у нее всегда нечто подобное происходит. И поэтому она никогда не приходит вовремя. Как-то я ее два часа ждал перед клубом. Даже не знаю, что это за способности у вас девушек такая. На встречи опаздываете, в трех соснах заблудиться можете. Иногда мне кажется, что вы живете в каком-то другом мире.
– Ты прав, – она улыбнулась. – Мы – марсианки. И вам землянам нас никогда не понять.
– Извини, совсем забыл! – парень отстранился и протянул руку – Меня зовут Дима. То, что твое имя – Ширли Холмс, я уже понял.
– Я не Ширли Холмс, – она пожала его руку. – Все гораздо прозаичней. Просто Катя. Катя Нилова.
– Странно, – парень пристально и оценивающе посмотрел на нее.
– Что странного?
На мгновение она испугалась. Его взгляд изменился. Легкая прозрачная улыбка растаяла. Ей на смену пришло выражение озадаченности и замешательства. Непроизвольно она вспомнила лицо Рустама, то, как оно изменилось, когда она назвала свой адрес.
Парень молча разглядывал ее, держа ее руку в своей. Под его странным взглядом ей стало совершенно не по себе. Этот момент длился не больше пары секунд, но в течение этого короткого промежутка времени она успела представить десяток всевозможных концовок сцены – от их поцелуя, до матового лезвия, уткнувшегося в ее горло.
– Странно, то, что у тебя такое имя, – Дима опять улыбался. – Оно совершенно тебе не подходит.
Она опустила глаза. Наваждение прошло. Теперь ей было стыдно за свои мысли. Как всякая подобная глупость вообще могла лезть ей в голову. Тем более сейчас, когда вся ее жизнь должна быть отдана одному – поиску Максима.
– Ты – Ширли…
Парень опять уселся на чугунные перила, поставив пятки между завитками кованых узоров.
– А знаешь, я вспомнил, – произнес он. – Бегал тут один малыш по городу, но к беседке не подходил. Может меня испугался. Бог видит я добрый и не страшный. Но дети меня часто боятся. У меня есть племяшка, при виде меня… Как твоего сына, говоришь, зовут?
На шее затрепетала жилка. Стало нестерпимо душно. Сознание требовало немедленных действий, хотелось помчаться куда-то сломя голову, искать, кричать, брыкаться, царапаться. Она знала, что ее мальчик был тут. Догадывалась, что все было именно так.
– Максим, – она достала смартфон и протянула ему.
– Вот посмотри фотку. Это его ты видел, да? – рука тряслась, и как только Дима взял протянутый смартфон, она поспешно убрала ее в карман
Парень полистал фотографии. Улыбка опять исчезла с его лица. Он был озадачен.
– Нет, не его. – Он вернул ей телефон. – Извини.
– Что? – Кате показалось, что она ослышалась. Она не представляла, что ответ может быть и таким.
– Это не он. Не твой сын. Не Максим Нилов.
– Зачем ты тогда вообще сказал мне сейчас это! – закричала она. – Зачем дал надежду?
Обжигающие слезы хлынули из глаза.
– Сколько еще это будет продолжаться! Только мне кажется, я вижу его, как через миг это оказывается лишь чье-то бледное отражение, игра теней или моего трахнутого воображения!
Дима спрыгнул с перил и захотел ее обнять, но она оттолкнула его.
– Уйди! Не хочу тебя видеть!
– Подожди! – Дима с силой прижал ее к себе. – Не было тут Максима. Я все придумал, чтобы ты еще раз назвала его имя, чтобы показала его фотографии. И вот, что я хочу тебе сказать. Похоже, я могу помочь тебе найти его. И, может, даже больше. Найти себя.
– О чем ты говоришь! – она всхлипнула, вытирая слезы. – О чем все тут говорят. Что за ерунда происходит!
– Послушай, – Дима крепко держал ее, не давая ей вырваться. Эти объятия уже не были похожи на его первые робкие попытки прижать ее к себе, они оказались крепкими и твердыми. – Я знал одного Максима Нилова как две капли воды похожего на твоего. И на тебя. Но было это в школе, больше десяти лет назад.
– И что?
– Буквально перед твоим появлением я вспоминал Макса. Почему сам не знаю. Сегодня у меня такое ощущение, что это совсем другой Тиховодск, не тот, который был вчера. Кажется, в этом городе ожили все призраки давно минувших дней. И все это как-то связано с Максимом. Я уверен, что мальчик, которого ты ищешь и тот, которого помню я – один и тот же человек. Мы учились в пятой школе. Да, именно в той, где сейчас должен быть развернут пункт эвакуации. Он был года на два младше меня. Я не особо его знал. Пару раз пересекались в школьном дворе, в столовой. Он не был популярным среди других учеников, но был известным. Главным образом из-за того, что не заметить его было сложно. Он увлекался специфической музыкой. Некоторые считали его сатанистом. Кроме того, он участвовал в нескольких школьных скандалах. Вроде как даже до разборок в полиции доходило. Учителя про него говорили, что у него сложный характер.
– Нет, это не мой Максим. Это чушь. Он очень открытый, скромный и добрый. И ему всего семь лет.
– Как думаешь, какой сейчас год…
– Я… – но вместо ответа в сознании Кати зияла огромная дыра. Она попробовала посчитать, добавляя семь лет к году рождения Макса, но у нее ничего не получалось. Она складывала в уме девяносто восемь и семь, и у нее выходило все что угодно – от трех до пятнадцати. Ее мозг, казалось, совершенно отучился оперировать двухзначными числами. И чем дольше она упражнялась в арифметике, тем большую слабость ощущала. Мир закачался и медленно как трогающийся железнодорожный состав поплыл, вращаясь вокруг нее. Зазвенело в ушах. Она зажмурила глаза, окунувшись в хоровод лиц незнакомых людей. Снова она оказалась среди участников реалити-шоу «Докричаться до Екатерины».
– Ага, и я о том же, – кивнул Дима. – Думаю, из твоего мозга просто выпало не меньше десятка лет.
Кто же первый сможет донести правду до нашей героини, – раздался отвратительный высокий голос ведущего ток-шоу, прячущегося с другой стороны проплывающей мимо мозаики из глаз и ртов. Она представила его большеголовым и кривоногим карликом, расхаживающим с важным видом по аудитории.
– Моя помощь тебе в поисках сына, – это совет. Когда окажешься в школе (ты же собираешься эвакуироваться, не хочешь, чтобы тебя смыло вместе со всем городом) проверь записи в журналах и в базах данных. Документы по всем выпускникам за последние двадцать лет хранятся в архиве и базе АСИОУ, войти в которую можно на любом компе в учительской.
Мы наблюдаем неплохую попытку участника по имени Дима, совершить невозможное, – восторженно комментировал карлик. – И, наконец, объяснить ей, что десять лет ее жизни… Что!?…
– Паролей на вход никогда не было. С информационной безопасностью, как и везде у нас бардак.
Аудитория восторженно загудела, и карлик закончил, – отправились псу под хвост!
– Сомневаюсь, что с того времени, как я окончил школу что-то поменялось. Если даже они появились, наверняка написаны маркером на клавиатуре. Да! Чуть не забыл! В школьном музее есть фотографии выпускников разных лет. Обрати на них внимание. Думаю, тебе хватит одного взгляда понять, что мой Максим Нилов и твой ребенок – один и тот же человек.
– Заткнись, – прошипела Катя сквозь сжатые зубы и карусель из лиц медленно остановилась, разваливаясь на части, тускнея и проваливаясь в темную бездну.
– Прости, что ты сказала?
– Я сказала, это чушь, – она открыла глаза. – Если по какой-то причине больше десяти лет выпали из моей памяти, сколько же мне сейчас? Хочешь сказать мне уже за тридцать? Я что так плохо выгляжу? Или это такой комплимент с твоей стороны?
– Просто проверь. Я уверен в своей правоте. И это меня пугает.
Даже если он прав, то, что с этого? Что ей бросать искать сына? Лишь, когда она увидит его и узнает, что он в безопасности, лишь, когда разберется в причинах того, что с ней произошло, лишь после этого подумает о том, чтобы сесть на одну из мокрых скамеек в городском парке и перерезать себе вены.
– АСИОУ – это программа, в базе данных которой хранится, вся информация не только об учениках, когда-либо учившихся в школе, но также и об их родителях. А через интернет она связана с федеральными серверами, и теоретически с компьютера, на который она установлена, можно получить информацию по всем ученикам любой школы страны. Так что советую поискать там информацию о себе и Максе.
На нее навалилась чудовищная апатия. Тело обмякло, ноги подкосились. Надо позволить событиям течь как они того хотят, решила она, у нее нет сил сопротивляться судьбе.
– Хорошо, – прошептала Катя. – Можешь отпустить меня. Я больше не буду биться в истерике, и кричать на тебя. Ты хотел помочь мне этим советом? Ты помог. Я не верю ни единому твоему слову, но мне действительно надо пойти в школу. Вероятно, Максим уже там. Я надеюсь на это. Больше мне надеяться просто не на что. Если же его там не окажется, то я без сомнения попытаюсь посмотреть записи в школьных документах. И, может быть, я даже посмотрю на фотографии выпускников десятилетней давности.
Какое-то время они стояли молча. Она думала о том, где еще ей искать Макса. Пыталась представить, куда бы он еще мог пойти маленький мальчик, которому лишь зимой исполнится восемь. Если не домой, то куда?
– Ты же хотел уходить? – посмотрела она на Диму. – Пойдем вместе. Мне было бы комфортней, если бы ты составил мне компанию.
– Я не могу, – парень опустил голову. – Извини. Я подумал, что мне надо еще подождать. Меньше всего я хочу чувствовать себя потом виноватым, когда при встрече она начнет попрекать меня тем, что я ушел и так и не дождался ее. Я даже уверен, что Светка будет уверять, что опоздала всего на полчаса. И что это я – невнимательная скотина. Но как только я почувствую, что все ждать больше бессмысленно, первое, что я сделаю – это отправлюсь в школу.
Она взяла его руку в свою. Легонько сжала.
– Нет. Ты не этого боишься. Не чувствовать себя виноватым…
Ты боишься, что она тебя кинула, – продолжила она мысленно, – что она не такая уж заводная дурочка, любительница экстремальных «самострелов» и котиков. Что это просто был развод. Наверняка у вас давно уже не все в порядке в отношениях.
– …ты просто ее любишь.
– И всё же я в тебе не ошибся, – Дима усмехнулся, но как-то невесело. – Ты – Ширли Холмс.
– И что мне тебя никак не убедить тебя пойти со мной. Даже применив свой патентованный дедуктивный метод?
– Нет. Прости.
– Ну, в таком случае, – поддавшись мгновенному импульсу, она обняла его, и краем губ чмокнула в щеку. – Удачи! Ты хороший парень. Не жди долго свою марсианку. Иногда надо думать и о себе.
4
Перед тем как свернуть с набережной и скрыться в проулке между домами она обернулась. Дима смотрел ей в след. Она помахала ему рукой. Он в ответ поднял вверх свою.
Через два квартала перепрыгивая через гигантские лужи, она опять вышла на проспект Ленина. Слева от нее, над крышами на фоне серого неба, чернели шпили собора. Странные пугающие кресты сливались со свинцовым небом. Справа, через несколько домов, виднелся угол торгового центра «Дружба», рядом с которым она встретилась с Рустамом. Брошенные автомобили, в том числе «Тойота» с распахнутым багажником, в котором должно быть, как и ранее, мок пакет с углем, все так же стояли на стоянке. А прямо впереди – через проезжую часть, которую она пересекла по диагонали, – за елями и туями, проглядывали металлический забор и арочные ворота, над которыми светилась неоновая вывеска «Перекресток».
Арт-клуб «Перекресток» был одним из мест сбора городской творческой тусовки. Тут выставлялись картины, андерграундные поэты читали свои творения и, конечно, проходили живые выступления городских рок-групп. Когда-то, до рождения Максима, она была тут частой гостьей. Ей нравилась атмосфера, царившая здесь, громкая музыка и ощущение свободы. Свободы не столько метафизической, сколько интеллектуальной. И – что уж греха таить – также сексуальной. Тут завязывались довольно свободные отношения, которые могли перерасти во что-то большее, а могли так и остаться отношениями на одну ночь или даже один час.
Только заметив пылающие как холодное пламя ярко-голубые буквы, Катя поняла, что за последние несколько минут стало намного темнее.
Летние сумерки надвигаются медленно. Они подкрадываются, затаившись среди теней, ждут своего момента, и он обязательно наступает. Неприметные в начале, по мере того как свет уходит из этого мира, они медленно выползают из своих укрытий. Как амеба, вытягивающая свои ложноножки, сумерки осторожно ощупывают мир, проверяют на прочность, и незримо поглощают с тем, чтобы переварить и отдать во власть того, что идет за ними – во власть тьме.
Скамейки на аллее из мраморной крошки, ведущей к клубу, уже укрыла мрачная дымка, и рассеянные неопределённые тени от широких и густых елей, растеклись по земле. За кустами изгороди мог притаиться кто угодно, и оставаться незаметным ровно столько, сколько ему понадобиться. Воображение услужливо нарисовало маньяка с огромным ножом для разделки мяса. На миг у нее остановилось сердце, когда показалось, что она различает его абсолютно лысую голову, торчащую поверх кустов жимолости.
Обойти «Перекресток» и эту темную аллею можно было за несколько минут, но ей не хотелось терять время. Решительно сжав кулаки, стараясь ступать как можно тише, она быстрым шагом, направилась вперед, к сияющей ярко-голубой вывеске и калитке под ней.
На другой стороне, у скамейки, в фонаре со светильником классического американского стиля вспыхнула лампочка. Тусклый темно-оранжевый свет разлился по дорожке, заблестели мокрые листья.
Что-то сверкнуло среди ветвей. Лезвие или глаза?
Она вскрикнула и сделала шаг назад. Крошка громко зашуршала под ногой. В ответ зашевелились тени, раздался хлопающий звук, и в воздух взмыла черная тень.
Ворона, – она перевела дыхание.
– Брось, перестань себя накручивать, – обратилась она сама к себе. – Город пуст. Вокруг никого нет.
За спиной громко хрустнула ветка, и ее охватил панический ужас. Она замерла, прислушиваясь, и различила чуть слышные призрачные шаги. Кто-то подкрадывался к ней сзади, но страх не давал ей обернуться. Мышцы шеи превратились в камень, сердце остановилось. Обострившийся слух улавливал даже незначительный звук. Она слышала сигнал светофора, на перекрестке у супермаркета «Дружба», скрытого аптекой и магазином «Суши Вок», слышала, как в водоотводах бежит вода, и шум далекой реки.
Если ты оглянешься, – вопил страх, – то он посмотрит в твои глаза и найдет в них меня! Ты не должна допустить этого! Спрячь меня и тогда мы спасемся!
Опять раздался громкий шорох крошки, и она рванулась вперед. Катя бежала, не оборачиваясь до самой калитки. Только схватив мокрую холодную ручку, закрыв стальную дверцу и задвинув засов, она посмотрела на аллею.
Она была пуста и темна. Одна из букв вывески, потрескивая, мигала над головой, и мерцающий свет отражался от луж.
Вход в клуб преграждали тяжелые металлические двери. Окна были закрыты металлическими жалюзи.
Каждую пятницу с мая и по октябрь все свободные места вокруг занимали «Харлеи» и тюнингованные «Уралы» городского байк-клуба. Байкеры регулярно посещали все проходившие здесь рок-концерты. С позволения хозяина клуба они сами возложили на себя обязанность по наведению и поддержанию порядка. За это их бесплатно поили пивом. Конечно, в разумных пределах.
Сейчас у дверей также стоял байк. Несмотря на блеск хромированных деталей, мокнущий под дождем, выглядел он брошено и сиротливо. Возле него, освещаемая бледной лампочкой под козырьком, висела черно-белая афиша. На плакате были изображены три молодых человека с гитарами. На месте лица одного из парней зияла рваная дыра. Ярые фанаты постарались? Поклонницы растащили на сувениры?
В верней части киберпанковским шрифтом было написано название: ПОТОЛОК.
Она никогда не слышала этой группы. Но в этом не было ничего удивительного. Несколько лет, отданных сыну и только ему, не прошли бесследно. А ведь когда-то она тоже выступала здесь.
Ее взгляд скользнул ниже.
Иногда они возвращаются! Возвращаются, чтобы вновь удивить!
– Они возвращаются? Боже, я чувствую себя доисторическим динозавром, – усмехнулась она.
Глаза продолжали сбегать вниз по строчкам пока не замерли на перечне участников. Первая строка в этом списке расплылась перед ее глазами, афиша надвинулась на нее, и Катя еле удержалась на ногах. Она никак не могла разобрать, что там написано…
Макс «Безумный» Нилов – гитара, вокал.
…Буквы наезжали друг на друга, строчки свободно плавали в воздухе. Катя ощутила острую нехватку воздуха и непреодолимое желание как можно скорее уйти отсюда.