1
Два выстроенных в разное время корпуса школы, были соединены двухэтажной перемычкой. Первое и самое старое здание являло собой четырехэтажный кирпичный параллелепипед с покатой крышей и высокими потолками. Тут обучались первые классы, располагались кабинеты руководства и актовый зал. Второе здание, пристроенное уже позже вместе с перемычкой, было трехэтажным панельным уродцем, рожденным во времена «развитого социализма», поэтому старшим классам достались щели в стыках панелей, перекошенные рамы и осыпающаяся штукатурка.
Сверху – птицам и пилотам, – школа могла напоминать опрокинутую на бок букву «Н». С земли – для всех остальных, – обычный «деткомбинат», на вход которого поставляли детей, а на выходе получали среднестатистического российского обывателя.
Сейчас школа выглядела пустой и брошенной. Под стать всему остальному городу. Но в этом не было ничего удивительного. Она становилась такой каждое лето, начиная с июля, когда заканчивалась пора летних лагерей. Обычная, осиротевшая на летние каникулы, школа. Тихая и уже забывшая, как еще пару месяцев назад во время перемен над ней поднимался гул детских голосов, как возле подсобных помещений прятались курящие старшеклассники, и даже поздним вечером светились окна в кабинетах, где проходили факультативные занятия.
Только стоящая у крыльца белая «Газель» с красной полосой посередине кузова с надписями МЧС и Оперативный штаб, а также вывеска над школьной дверью…
Внимание! Штаб эвакуации в спортивном зале!
…уверяли ее, что, по крайней мере, некоторое время тому назад, школа выглядела более оживленной, и в ней действительно располагался центр спасательной операции.
Спортивный зал находился на втором этаже перемычки. С дорожки со стороны арт-клуба его высокие узкие окна были хорошо видны даже за деревьями. Но, подходя к школе, Катя не обратила на окна никакого внимания. Поэтому теперь стоя возле огромных двухстворчатых дверей, она никак не могла вспомнить, были ли они освещены.
Серые стены в подтеках, похожих на пятна пота подмышками у толстяка, навевали безрадостные ассоциации. Нос щекотал запах плесени и отсыревшей бумаги, запах прелости и гнили. Его источником были не кусты, не мокрая опавшая листва за спиной, он исходил от самих кирпичей, от удерживающего их раствора. Так же должно быть воняет старость и смерть, – разложившийся мертвец в гробу, посреди мокрой чавкающей земли, трупик землеройки, закопанный кошкой под ольхой.
Катя подергала ручку, толкнула. Безрезультатно. Дверь заперта.
Единственное освещенное помещение – широкое залитое светом фойе – отлично просматривалось с погружающейся в сумерки улицы. На стенах висели фотографии, объявления для учеников и их родителей, а также всевозможные плакаты наглядной агитации, которые обязательно должны были вызвать отторжение и приступы рвоты у любого подростка. Растения, в горшочках на подоконниках и на вертикальных подставках, выглядели чахлыми и болезненными – стебли и листья безвольно свисали вниз как склоненные головы смирившихся со своей участью смертников. За распахнутой двустворчатой дверью в противоположном конце фойе, насколько она могла видеть, тянулся длинный темный коридор перемычки.
Продравшись через колючий кустарник, она направилась по периметру школы. Заглядывая в низкие окна, она искала любой способ проникнуть внутрь – от незакрытой фрамуги до хорошего увесистого камня способного разбить стеклопакет.
Свернув за угол, Катя обнаружила эвакуационный выход. Но и он оказался заперт так же, как главный вход.
Впереди показалась беговая дорожка, огибающая футбольное поле и залитую водой спортивную площадку. За ними, у дальнего угла здания, медленно разгорелся одинокий фонарь. Тусклый свет рассеялся в наполнявшей воздух влаге, образовав мутный нимб, отчего фонарь стал походить на толстощекий одуванчик.
Скрытый в траве предмет сверкнул на противоположном от нее краю футбольного поля.
Подойдя ближе, Катя увидела, что это кнопочный нож.
Нагнувшись, взяла его в руку. Блестящий гладкий клинок был холодным. Накладки из красного дерева, напротив, теплыми, кажется, нож только что держали в руке. Она загнула лезвие в паз на рукоятке и услышала щелчок, когда оно зафиксировалось в сложенном положении.
Ладонь нащупала неровности на одной из накладок. Присмотревшись, она заметила на ней аккуратно выгравированные буквы – «Максиму от мамы: убей их всех»
Максим? – успела подумать Катя, прежде чем ее голова откинулась далеко назад, увлекая за собой бьющееся в конвульсиях тело. Пальцы впились в землю, оставляя в ней глубокие борозды, и вырывая траву вместе с корнями.
Вокруг нее опять замелькали лица. Снова ее закружил странный беззвучный хоровод. Она поплыла в нем, закружилась в воронке, затягивающей в черную бездну. Некоторые люди смотрели на нее с жалостью, другие улыбались.
Она лежала на мокрой траве футбольного поля. Зрачки, закатившись за веки, теперь видели совсем другой город, совсем в другое время.
2
Она прячется в кустах. Позади нее кирпичная стена дома. Из открытого окна первого этажа доносится заунывный шансон, изредка прерываемый рекламой.
За ветвями кустов с жирными тёмно-зелёными листьями по пешеходной дорожке идут женщина и мальчик. Мальчик одного возраста с Максимом. Она узнает их. Это Миша и Татьяна Завьяловы. Они живут в соседнем подъезде. У мужа Татьяны – Сергея – серый «Вольво», и он регулярно по-хамски оставляет его на парковке, занимая сразу два парковочных места. Мишку она всегда считала приятелем сына и никогда не запрещала Максиму дружить с ним. Иногда ей казалось, что Мишка слишком завистлив, иногда, что он слишком избалован. Но полагала, что он и ее сын вскоре могут стать настоящими друзьями, а поэтому закрывала глаза на подобные мелочи. В конце концов, как сказал персонаж одного известного фильма: «У каждого свои недостатки».
При этом ее отношения с четой Завьяловых редко выходили за рамки соседских – дежурные приветствия и вопросы на бегу…
Как жизнь? Все нормально? У меня тоже. Ну пока, я тороплюсь, я записана на маникюр, увидимся!
…те, которые задаются с тайной надеждой не слышать на них развернутых ответов.
У них было очень мало общего, к тому же Катя считала Татьяну поверхностной и недалекой. Понятно, что о дружбе в таком случае не могло идти и речи. Только дети одногодки не давали их отношениям перейти в стадию открытого конфликта. В последнее время она еле сдерживалась, чтобы не нагрубить Татьяне. В матери Мишки ее раздражало практически все – и голос, и манера одеваться и даже цвет ногтей.
Но в этот раз все происходит несколько иначе.
Катя, прячась за кустами, смотрит, как они приближаются. До нее доносятся их голоса. Татьяна, спрашивает сына о школе, о том какие оценки он получил и от ее голоса у Кати что-то переворачивается внизу живота. Теперь его тембр и интонации, кажутся ей нежными и ласковыми. Странная тяга к матери Мишки разрастается, ей хочется оказаться на месте мальчишки, говорить с ней, чувствовать ее прикосновение.
Что за бред? Опомнись! – хочется закричать Кате самой себе.
Но она лишь сторонний наблюдатель в собственном теле. Огромная извивающаяся многоножка скребет изнутри живота. Ей хочется разодрать себя и выпустить ее наружу, но Катя лишь переступает с ноги на ногу.
Мишка отвечает матери односложно и равнодушно. Он кажется ей мерзким маленьким троллем.
– Какой отвратительный говнюк, – слышит она свою мысль.
Борясь с невыносимым желанием выпрыгнуть на дорожку и ударить приятеля сына, она делает шаг назад. Под подошвой хрустит сухая ветка.
Громко. Слишком громко.
Мишка смотрит в ее сторону.
– Эй, привет! – кричит он, улыбаясь.
3
И вновь все поплыло перед глазами. Потянулась бесконечная лента из незнакомых лиц.
Она успела сделать пару глубоких вдохов, прежде чем образовавшаяся под ней воронка увлекла ее сквозь холодную мрачную бесконечность, и вытолкнула в ярко освещенное помещение.
Все это было похоже на осознанный сон, когда ты понимаешь, что спишь и в любой момент можешь проснуться. Вот только она не могла. Она знала, что должна пройти через что-то, через какую-то череду событий, прежде чем ей будет позволено вернуться в реальный мир.
4
Теперь она сидит за столом. Перед ней кнопочный нож, зажатый миниатюрными тисками. Она только что выгравировала на рукоятке надпись, и та еще шершава и невыразительна. Но немного шлифовки и покрытие лаком превратят надпись в идеальное напутствие сыну.
Максиму от мамы: убей их всех!
Он должен помнить, что всегда будет один в этой жизни, а поэтому должен иметь острые зубы и уметь побеждать всегда и при любых обстоятельствах.
5
Придя в сознание, она обнаружила себя стоящей на коленях на краю футбольного поля. Разошедшийся дождь нещадно колотил по спине. Она чувствовала удары крупных капель даже сквозь толстую ткань куртки.
Вокруг все было пропитано влагой, но у нее во рту было сухо как в центре среднеазиатской пустыни. Она облизала губы и вздрогнула. Язык превратился в кусок наждачной бумаги. Непослушный, будто привязанный на розовый бантик к своему основанию, он был способен оставить на губах кровоточащие раны.
Катя провела ладонью по лицу. Кожа была горячей. Вероятно, у нее уже температура. Как мало надо для того, чтобы простыть.
Она не помнила, как упала и все что последовала за падением, поэтому была крайне удивлена, осознав, что стоит на карачках в мокрой траве.
Борясь с овладевшим ей бессилием, женщина поднялась на ноги и, покачиваясь, направилась к двухэтажной перемычке, на первом этаже которой находилась столовая и еще две дополнительные двери.
Но, как она и ожидала, они тоже оказались закрытыми.
Катя медленно поплелась к углу панельного корпуса, напротив которого светил тусклый фонарь.
Оставалось надеяться, что в этом корпусе, чьи старые рамы никогда не закрывались полностью, найдется хоть одно не запертое окно.
И, в конце концов, удача улыбнулась ей.
Катя уже выискивала в кустах хороший валун, которым бы можно было разбить стекло, когда ей на глаза попалась приоткрытая, разбухшая от сырости, деревянная рама.
Толкнув створку, она почувствовала, как та отклонилась и, скрипнув, опять встала на место. Окно не было закрыто. Она толкнула сильнее и продолжила давить, после того как створка немного сдвинулась. Раздался скрежет и треск. Окно распахнулось, и перед ней заколыхался плотный тюль. В свете фонаря закружились быстро опускавшиеся пылинки.
Упираясь локтями в раму, она подпрыгнула и, перегнувшись, цепляясь ногами о стену и, таким образом подталкивая себя, второй раз за этот день проникла в помещение через окно.
Это становится у меня доброй традицией, подумала она, может освоить профессию домушника? Сколько они зарабатывают? Больше чем ИТ-специалисты?
– Но судьба жигана изменяется часто, – пропела Катя мысленно. – То тюрьма, то свобода, то опять лагеря.
– Не… не надо мне такой изменчивости, – произнесла она, спрыгивая на пол и оглядывая полутемный класс.
Три ряда парт, шкафы вдоль противоположной стороны, какие-то плакаты, демонстрирующие кристаллические решетки и структуру атомов. За стеклами на пыльных полках, стояли книги, несколько кубков, грамоты.
Слева от нее вдоль темного прямоугольника доски, находился огромный учительский стол, заваленный бумагами и папками. На одной из папок оказался давно забытый ей физический прибор – крючок, пружина на основании и набор кубических гирек.
Динамометр, – вспомнила она.
На доске мелом была небрежно нарисована голая женщина или девушка. У нее не было лица, но все половые признаки были в наличии. Рядом с этой обнаженной фигурой школьной нимфы имелась крупная подпись – «Шубина блядь».
Детки. Сексуальное созревание и пошлость в их головах растут в одной колыбельки. Они как сиамские близнецы. И часто не понять, где кончается одно, и начинается другое.
Здесь, в помещении, сумерки уже казались гуще. Обтекая окно, собираясь в углах, за шкафами и под партами, они уплотнялись. И если тьма – это кровь и лимфа ночи, то углы и столы – ее лимфатические узлы. Во многих книгах и фильмах ужасов, тьма – это то, из чего состоят ночные монстры. Она – строительный материал для их плоти и незримой сущности. Оживляя мертвое, она превращает обычные предметы в порождения ада. Так, стоящий на столе глобус превращается в голову с перекошенным от вожделения ртом, лампа – в протянувшееся щупальце, цветок в горшке – в спрятавшегося за занавеской гигантского паука.
Она застыла, увидев в дальнем углу долговязую фигуру. Высокий человек с непропорционально большой головой притаился между двумя шкафами. Он молча разглядывал ее и выжидал. До нее донесся глухой, тяжелый стук его сердца и тихий монотонный шепот, практически шелест, мягкие шипящие звуки.
…шашашалава шопа шшшшик…
Катя медленно достала из кармана куртки смартфон.
Человек шевельнулся? Или ей показалось?
…што штучка што…
Нажав на кнопку на боковой стороне Nokia, стараясь лишний раз не двигаться, она ждала, когда включится камера. Наконец смартфон ожил, и яркий свет спаренных светодиодов заметался над партами в ее дрожащих руках. Совершив трепещущий полукруг, рассеянный неопределенных очертаний луч, добрался до неподвижной фигуры. Она дернулась, ожидая увидеть перекошенное от вожделения лицо маньяка, но то, что она приняла за фигуру человека, обернулось всего лишь напольной офисной вешалкой, на одном из крюков которой висела меховая шапка.
Глухой стук оказался стуком ее собственного сердца, а шипящий шепот – шелестом и шорохом дождя за окном.
Выдохнув, Катя медленно побрела по проходу между рядами.
Большинство столов оказались расписаны и разрисованы граффити. Непонятные буквы неизвестного алфавита соседствовали с рисунками интимных человеческих мест.
На одной из парт, крупными буквами в готическом стиле – так, что она не могла пройти, мимо не прочитав – были написаны четыре строчки неизвестной ей песни, от которых ей стало слегка не по себе:
Истина здесь, ты её ощущаешь всей кожей,
Слишком близка, но не даст прикоснуться к себе,
Век твой молчит, для него твоя жизнь невозможна,
Вызов был брошен, стремительным вышел разбег
6
Подойдя к дверям, она выключила смартфон и запоздало подумала, что делать, если та окажется закрытой. Но надавив на ручку с облегчением вздохнула, – все-таки в школах ничего не меняется. У преподавателей, как и прежде, не принято закрывать двери, уходя домой после уроков, чтобы не осложнять жизнь уборщицам.
Дверь распахнулась, и она оказалась в длинной кишке коридора.
Холл освещала одна единственная мерцающая лампа дневного света, наполнявшая пустой коридор низким монотонным гулом. Катя дернулась, уловив краем глаза движение за спиной. Но это оказалась ее собственная тень, на выкрашенной салатной краской стене.
Монотонное гудение прерывается. Щелчок. Свет гаснет. На краткий миг сумерки с улицы и из углов стремительно растекаются по коридору как темная вода из прорванной дамбы. И там, в них, что-то колышется, что-то призрачное подбирается к женщине. Но снова раздается щелчок. Вспыхивает медленно разгорающийся свет и сумеречные тени прячутся по углам.
Под самым потолком висели большие указатели со стрелками. В стрелках были вписаны номера и названия классов. Дальний из видимых ей указателей раскачивался на двух крюках, которыми был прикреплен к потолку, словно под порывами ветра. На нем не было ни номера, ни названия класса. Вместо них был нарисован человек, бегущий вверх по лестнице.
Школа оказалась пустой. Не было людей в форме МЧС, врачей в белых халатах, не было растерянных и подавленных людей, побросавших свои дома и нажитый скарб.
Эвакуация закончена, – эта мысль родилась в ее голове сразу, как только она увидела темные окна, и дернулась в закрытую дверь, но только сейчас она позволила себе облечь ее в слова.
Это означало, что она не найдет здесь Максима, большее из того, на что она могла рассчитывать – это обнаружить какие-нибудь записи о том, что ее сына эвакуировали в областной центр. И то если повезет.
Она очень надеялась, что удача вернется к ней.
Повернув из коридора на лестницу, Катя услышала над головой сдавленный детский крик. Будто ее появление напугало притаившегося на лестничной площадке ребенка.
– Эй! – крикнула она, заглядывая между пролетами.
Вместо ответа по мозаичному полу застучали торопливые шаги, и хлопнула дверь на втором этаже.
Катя, не раздумывая, помчалась вверх по лестнице. Перепрыгивая через ступени, она выбежала на площадку второго этажа, рванула дверь, и оказалась в широком холле как раз в тот момент, чтобы увидеть, как закрывается дверь класса биологии и услышать громкий стук створки и еле различимый щелчок щеколды, входящей в паз.
7
Боясь еще больше напугать ребенка, подойдя к дверям, она постучала и произнесла:
– Эй, ты кто? Не бойся меня. Давай просто поговорим.
Но ей никто не ответил.
Она надавила на ручку и открыла дверь.
Полутемное помещение. Такие же, как и везде, три ряда парт и шкафы вдоль стены напротив окна. На полках и на антресолях стояли фигуры динозавров, чучело голубя и огромное количество растений в одинаковых пластиковых горшках. У дальней стены находились манекен человека, демонстрировавший ученикам свои внутренние органы, и скелет собаки.
Но ведь кто-то же сюда заходил? Кто-то стучал подошвами по мозаичному полу и захлопнул дверь перед ее носом?
– Ты где? Как тебя зовут? Меня Катя.
В районе галерки что-то громко шлепнулось на пол, заставив ее вздрогнуть.
– Не бойся, – сказала она. – Я сейчас подойду, и мы просто поговорим. Я не причиню тебе зла.
Женщина медленно пошла по проходу между рядами.
– Я ищу своего сына. Представляешь. Надо же быть такой глупой и эгоистичной мамашей. Я умудрилась его потерять во время прогулки. А ты не потерялся случайно?
Дойдя до последней парты, Катя замолчала. Тут никого не было. Она разговаривала с пустотой. Или с собственным воображением. Ей всё померещилось.
Ее взгляд скользнул под ноги, и она увидела лежащую на полу книгу.
– Основы физиологии половой жизни, – подняв, прочла она на обложке. – Какие интересные познания дают нынче школьникам.
Между страниц, над корешком торчал белый листок бумаги. Она вынула его и поняла, что это записка.
Два предложения и два разных почерка. Верхний напомнил ей ее собственный. Такая же, как у нее буква «д» с закорючкой сверху, не доведенные до конца буквы «в».
«Света, ты не будешь против, если я приглашу тебя в «Эпицентр» на вечерний сеанс?»
Ниже четкие ровные буквы, написанные аккуратисткой и отличницей:
«Я не против»
Катя убрала листок обратно в книгу.
– Какое мне дело до чьих-то отношений, – сказала она себе и направилась к выходу из класса. – Мало ли, что почерк похож на мой? В мире бесчисленное множество однотипных почерков. Почему это обязательно должна быть записка от моего сына. Тем более что это просто невозможно. Это глупо, смешно и…
Кажется, в этом городе ожили все призраки давно минувших дней. И все это как-то связано с Максимом.
…совершенно бессмысленно.
Между доской и дверью висел плакат, демонстрирующий в разрезе отличия мужских и женских половых органов. Под женскими кто-то подписал жирным ярким маркером – Оближи мою мохнатку.
– Гадость, – она отвернулась и увидела лежащий на учительском столе классный журнал.
Одна ее часть испытала непреодолимое желание подойти и заглянуть в него, но другая, рассудительная, упершись ногами в пол заявила, что не сдвинется с места. Первая, смотря передачи вроде «Битва экстрасенсов», верила каждому доморощенному магу и колдуну, а вторая, не признавала подобных передач и смеялась над теми людьми, которые плюют через плечо всякий раз, когда дорогу им переходит черная кошка.
Это потакание собственному безумию и ничем хорошим все это не кончится, – заявила вторая часть. – Даже если там будет запись о твоем сыне, это не будет означать ровным счётом ничего. Это всего лишь уловки твоего…
– …подсознания, – услышала она знакомый отвратительный голос, закончивший за нее фразу.
Карлик. Он был где-то рядом. Она скосила глаза и покрутила головой, но не смогла обнаружить его. В этот раз он хорошо замаскировался.
– Это был ты? – спросила она его. – Ты топал у меня над головой, а потом скрылся тут?
– Это была ты? – передразнил ее карлик. – Делать мне больше нечего как играться с тобой?
– Плевать, – она решилась.
Подойдя и просмотрев список учеников Катя, обнаружила в середине списка то, что и ожидала увидеть ее первая, верящая во все паранормальное, часть. В строчку под номером девять были вписаны фамилия и имя ее сына. В столбцах правее преподаватель поставил отметки – 2, 5, 2, 4, 5, 2, – и в самом конце имелась размашистая и раздраженная надпись, – подрался с одноклассником.
– Дима сказал, что все это как-то связано с Максимом. Но почему? Как такое может быть?
Если карлик все еще был рядом, то проигнорировал ее вопрос. У нее же ответа на него не было.
Внезапно ее сознание схлопнулось. Внутри возникла черная дыра. Закружив ее с субсветовой скоростью между осколков чужой жизни, наматывая на аккреционный диск, разрывая на части приливными силами, коллапсирующая память, вытолкнула Катю на иной стороне реальности.
8
За спиной хлопает дверь. Она проходит в класс биологии. Торба с изображением черепа и багровой розы, торчащей из его глазницы, перекинута через плечо. Острые края учебников в ней впиваются под лопатку.
Районная гопота ненавидит ее за эту торбу, за напульсник и за сережку в левом ухе. На прошлой неделе трое подкараулили ее вечером возле кафе «Восток». Естественно, никто из жирных азеров, просиживающих там целыми днями, даже не вышел, когда местные гопники прижали ее к стене кафе. Она слышала сквозь приоткрытую дверь нерусскую речь, больше напоминавшую воронье карканье, кавказскую музыку и была уверена, что они так же слышали ее крики.
Один из гопников со смехом сорвал с ее шеи стальную цепочку со знаком анархии и бросил в лужу полную жирной грязи. Другой завернул за спину руку и, развернув, ткнул лицом в холодное стекло. С той стороны колыхнулись занавески. Она увидела любопытные, возбужденные глаза азера, смотрящие на нее в щель между штор.
Из-под длинной челки по лбу сбежала капля липкого пота.
Гопник навалился на нее сзади, шепча в ухо. От него разило кислым. Это была вонь, в которой перемешалось все, чем он жил, что составляло смысл его существования. Он смердел дешёвым пивом, пепельницей со вчерашнего стола, трусами недельной давности с засохшими капельками спермы и говна, гнилыми зубами.
– В кого веруем? В господа или в сатану? Говори, сука. Молись, блядь. Помолишься, отпустим.
Даже если б хотела, она бы не смогла вспомнить ни одну молитву. Просто потому, что бог был последним, к кому бы она обратилась в случае чего.
Из кафе донеслись заунывные причитания.
Только мне ль тебя учить
Как необходимо жить
С кем не спать
А с кем дружить
Она терпеть не могла подобные песни, – все эти «черные глаза», все эти «ах-охи». Ее просто выворачивало от первых же нот группы Фристайл и певцов вроде Авраама Руссо. Она почувствовала себя униженной, и это придало ей силы и помогло вырваться.
Оглядывая класс, она замечает группу одноклассников, собравшуюся вокруг последней парты в ряду у окна, на которой сидит ее сосед Мишка. В руках он держит, демонстрируя всем и наслаждаясь производимым эффектом новый флагманский смартфон с символом обкусанного яблока на задней панели.
– Предки, бля, жмоты, – рассказывает он. – Всего на тридцать два гига купили. Мамаша, все, падла. Отец не против был взять покруче, а она закатила истерику, – ей шуба новая нужна, ей скоро нас кормить нечем будет. Папаша и сломался, слабак. Вдарил бы ей лучше хорошенько, как раньше, когда я мелким был, чтобы она по стенке растеклась. Да куда уж ему. Разжирел, подкаблучником стал.
Она подходит к ним, борясь с противоречивыми чувствами – с одной стороны ей нестерпимо хочется посмотреть на модный гаджет, с другой у нее внутри вскипает океан ненависти. Мишка – кажется ей неблагодарным сучонком, которому все дается просто так. Стоит только ему что-то захотеть и это уже у него в кармане. Но больше всего ему повезло с родителями, а именно с матерью. Она чувствует, что готова вырвать и скормить ему его собственный язык, чтобы он впредь никогда не смог о ней плохо отзываться.
– А мне и такого никогда не купят, – говорит кто-то из окружавшей его компании. Остальные одобрительно кивают.
– Да, папаня молодец, – отвечает Мишка. – Только с мамашей для сына он не попал в обойму. Жадная тупая курица…
– Заткнись, – произносит она, подходя к нему. – Ты не должен говорить так о своей матери. Ты должен быть благодарен ей, урод. Вместе со своим уродским отцом.
– Ты кого уродом назвал, жертва суицида? – он вскакивает и толкает ее в грудь.
Спотыкаясь о чей-то рюкзак, она заваливается на парту за спиной. Сознание меркнет, заволакиваясь кровавым туманом, посреди которого сверкают черные молнии.
9
Резкий скрип створки сложенной доски под ладонью заставил ее испуганно отдернуть руку.
В том месте, где только что находилась ладонь, с силой вдавливая мел в зеленый пластик, кто-то нарисовал большую жирную стрелку и подписал: «Открой меня».
Вспомнилось, как мальчишки во дворе, дурачась писали «Вымой меня» на машинах, покрытых толстым слоем засохшей грязи. Максим тоже пытался следовать их примеру, но поскольку писал он еще плохо, все, на что его хватало – это нарисовать смайлик.
Вымой меня, и ты увидишь, какая я красивая, как переливается и сияет мой кузов, как ярко светят мои ксеноновые фары.
Но в ее случае речь доски, обращенная к ней, звучала бы иначе, – открой меня, и ты увидишь глядящую в тебя бездну.
Кожа на кончиках пальцев казалась сухой и стянутой. Она машинально потёрла их о мокрые джинсы и на ткани остались белые разводы. Меловая пыль забилась глубоко в линии жизни и сердца, выделила папиллярные линии, подчеркивая сложный рельеф ее ладони и делая ее похожей на карту местности из учебника географии.
Открой меня.
Катя могла бы поклясться, что еще несколько минут назад этой надписи не было. Когда она входила в класс, её взгляд скользнул по доске и в тот раз на ней отсутствовали какие бы то ни было надписи. Более того – створки были распахнуты и разведены в стороны.
Открой меня.
Она осторожно прикоснулась к алюминиевому уголку и дернула край доски на себя. Створка откинулась с поразительной легкостью и ударилась о стену. Качнулся плакат, висящий правее. С шорохом и шуршанием на пол осыпалась отбитая штукатурка.
На доске оказались две строчки, написанные крупными печатными буквами:
Все виды минета, сосу и глотаю
Туалет, третья кабинка, спросить Макса
Справа, сквозь оставленную приоткрытой дверь донеслись быстрые гулкие шаги. Кто-то пробежал мимо класса.
– Эй, подожди! – крикнула она.
10
Громкое топанье прервалось за мгновение до того, как Екатерина выбежала из класса. Она глубоко вздохнула и приготовилась снова окрикнуть скрывавшегося и избегающего ее мальчика (почему-то она была убеждена, что это именно мальчик), но широкий и мрачный холл оказался пустым. Только тишина – неустойчивая, звенящая как перетянутая струна, тишина хрупкая как стекло, – наполняла его. Казалось, достаточно малейшего звука, и он подобно камушку разобьет стеклянную преграду и тысячи мелких осколков обрушатся на нее, погребая под собой, вонзаясь и впиваясь в лицо, в шею, в кисти рук, оглушая звоном и треском.
Катя съежилась, ощутив себя беззащитной и уязвимой. Она подумала, что балансирует на тонкой грани безумия, стоит на краю оврага, до тошноты и головокружения, до странного иррационального порыва шагнуть в пустоту, до рези в глазах, вглядываясь в бездну.
Холл через окно заливал свет включившегося на улице фонаря. С той стороны на подоконнике сидела нахохлившаяся ворона. Неподвижностью напоминая произведение мастера таксидермиста, она смотрела на женщину немигающим взглядом.
Екатерина сделала шаг по направлению к темному коридору, ведущему вглубь здания. И одновременно с этим ворона за окном встрепенулась, хлопнула крыльями и, повернувшись к ней, три раза подряд ударила клювом в стекло.
– Кыш, – попыталась крикнуть ей Катя, но голос подвел. Слова оцарапали пересохшие связки. Получилось что-то нечленораздельное и скомканное. Хрустальная тишина, окружавшая ее, оказалась отнюдь не такой хрупкой, как можно было подумать. Проглотив ее слова, вместо того чтобы расколоться, она лишь плотнее сжала женщину в своих объятиях.
Ворона, наклонив, повернула голову, – так, как умеют это делать только птицы, – осуждающе смотря на нее одним глазом.
– Ты – умная, – произнесла Катя, прокашлявшись, и в этот раз голос не сорвался. – Ты же видела, кто сейчас пробежал?
Ворона, переместила голову с одной стороны на другую, будто отрицательно помотав ей.
– Хочешь сказать, мне померещилось?
Ворона опять покрутила головой.
– А может это была ты?
Ворона открыла рот, беззвучно каркнув. Всем своим видом, она показывала, что шокирована, этим предположением.
– Черт с тобой, – Катя вышла из холла в длинный темный коридор.
Тут ей снова пришлось достать смартфон и использовать его как фонарик. Казавшаяся когда-то раньше, возможно в другой жизни, мощной, вспышка, как выяснилось, давала хоть и яркий, но холодный и рассеянный свет. Его хватало максимум на то, чтобы вырвать из плена обступившей ее тьмы участок в три-четыре метра. Коридор же казался бесконечным. Он походил на пищевод гигантского чудовища.
Катя обнаружила на стене план этажа. Она лишь пару раз была тут. Последний раз совсем недавно…
…или безнадежно давно?..
…на последнем звонке, когда Максим вместе с другими первоклашками поздравлял с окончанием школы выпускников. Но, как оказалось, отлично запомнила расположение кабинетов и причудливые сплетения лестниц и коридоров. Хотя и принято считать, что слабый пол страдает пространственным кретинизмом, и она порой действительно замечала за собой его проявления, плутая в трех соснах во время походов за грибами, однако в этот раз память ее не подвела. Спортивный зал находился на втором этаже перемычки и петляющий, погруженный во мрак, то расширяющийся, то сужающийся коридор выведет ее прямо к его дверям.
Громкое эхо шагов, многократно отражаясь от стен, бежало впереди. В одном ритме с эхом лихорадочно метался луч вспышки смартфона. Пару раз она останавливалась, разглядывая висевшие над головой указатели с номерами классных комнат, и в этот момент затхлое, тяжелое безмолвие обволакивало ее, и принималось стискивать в своих ледяных тисках. Безмолвие кладбищ и гробниц.
Пустая школа, поглощенная неожиданно наступившими сумерками, пугала. Внушала ужас больший, чем опустевший заливаемый дождем город. Вновь невольно вспоминались сотни голливудских фильмов, в которых все население планеты уничтожается инопланетным вирусом, восставшими из могил мертвецами, астероидом и разумными обезьянами. На какой-то миг ей даже показалось, что она – единственный человек, оставшийся на земле после Апокалипсиса.
Но, конечно же, это было не так. Она не одна. Максим с ней. Он всегда был с ней и всегда будет. Она найдет сына, где бы и кто его не прятал. Найдет, чего бы ей это не стоило. Пусть ее закинуло в параллельный мир, в червоточину или временной разлом. Пусть даже она умерла и пребывает в аду или чистилище. Внутри нее есть нечто большее чем вся остальная вселенная, нечто что заставляет ее бродить по улицам несмотря на дождь, что дает ей силы не думать о себе, и не жалеть себя.
Это любовь.
В свете вспышки, на границе размытого светового пятна, ей почудилось порывистое движение. Призрачное и краткое, как дуновение. Будто невесомая тень скользнула поперек коридора, метнувшись от одной стены к другой.
Под потолком протяжно и надрывно скрипнуло.
Она подняла голову. Впереди раскачивался указатель. Петли креплений издали очередной отвратительный скрежет и ее передернуло. Звук был еще более неприятен, чем голос карлика. То, что заставило указатель раскачиваться, не было сквозняком, как она решила вначале. Влажный и липкий воздух был совершенно неподвижным. Но тогда что?
Катя представила, как перебежавшая дорогу тень легко подпрыгивает и толкает указатель, желая привлечь ее внимание. И внезапная мысль – может это призрак Макса? – как вспышка, как острое лезвие вонзилась в сознание, вскрывая его как старую и ржавую консервную банку. Может это именно он пытается достучаться до ее сердца, докричаться до нее?
Глупость, конечно. Но в пустой темной школе, какие только мысли не лезут в голову.
Указатель постепенно замедлял свои движения.
Туалет, – прочитала она. Стрелка перед огромной буквой «М» показывала на право, – в ту сторону, в которую метнулась и тень призрака.
Через пару шагов, прямо под указателем появилась дверь, распахнутая так, что перекрывала собой половину коридора. Обойдя ее, Катя увидела подпиравшее дверь потемневшее оцинкованное ведро, наполовину заполненное грязной водой. Свет вспышки скользнул в проем, высветив голубоватую кафельную стену и уходящий вглубь ряд писсуаров. Световое пятно растеклось по темной матовой поверхности окна и выскочило в коридор.
В этот момент она отчетливо различила в окутывавшей ее тишине тихий одинокий всхлип и вздрогнула.
Замерев и прислушавшись, она уловила только монотонное и ритмичное глухое постукивание. Где-то внутри помещения из неплотно закрытого крана капала вода.
Или это дождь стучал по подоконнику, прорываясь в ее вселенную сквозь оконное стекло.
Раздираемая противоречивыми чувствами (с одной стороны страхом, с другой – желанием войти внутрь), она сделала робкий шаг и снова услышала сдавленный всхлип. И следом за ним детский голос с отчаянием и надрывом пропел:
Пусть мама услышит, пусть мама придет,
Пусть мама меня непременно найдет!
Ведь так не бывает на свете,
Чтоб были потеряны дети.
У нее перехватило дыхание.
– Кто тут? – спросила она, делая пару шагов внутрь и освещая себе путь вспышкой камеры.
Раковина с капающим краном оказалась в углублении у левой стены. Луч света отразился в треснувшем зеркале, на мгновение ослепив ее. В зажмуренных глазах заплясали разноцветные зайчики. Поморгав, и вновь привыкнув к темноте, Катя разглядела три кабинки. Две из них были открыты, а дверь третьей – последней, той, что была ближе к окну, – казалась закрытой.
– Эй, – позвала она. – Не бойся меня. Просто расскажи мне кто ты, хорошо.
В ответ, спрятавшийся от нее мальчик, шумно вдохнул сквозь заложенный нос и дрожащим полным отчаяния голосом пропел последние две строчки «песни мамонтенка»:
Ведь так не бывает на свете,
Чтоб были потеряны дети.
– Ты потерялся? – спросила Катя. – Я могу помочь тебе.
Открытые кабинки оказались пустыми. На унитазе в первой лежали картонные коробки, во второй не было ничего кроме обрезков труб и старых вонючих тряпок.
– Как может помочь, тот, кто сам потерялся? – раздалось из третьей кабинки.
– Я не… – попробовала возразить Катя, но замолчала, ища нужные слова.
Мальчик был прав. Она – потеряшка, такая же, как и он.
– Может вместе найти выход нам будет легче? – предположила она.
– Может – да. А может – нет, – ответил он.
– Конечно, легче. Тебе сколько лет? Как тебя зовут?
Она посветила вспышкой на пол под кабинкой и увидела ногу в серой кроссовке «New Balance». Точно такие же она купила в прошлом году сыну для занятий физкультурой.
– Максим, – мальчик всхлипнул. – Мне семь.
Катя замерла, не поверив тому, что услышала.
– Макс, – прошептала она. – Это ты? Мышь? Это мама. Наконец я нашла тебя. Солнышко моё. Иди скорее сюда.
– Мама? – голос мальчика дрогнул, и произнесенные слова будто повисли в воздухе. Застыли, вмерзнув в него, вместе с отсчитывающими длительность секундами, вместе со стуком её сердца. Весь мир замер, и только ее мысли беспомощно метались заключенные в ледяную тюрьму, сталкиваясь и поедая сами себя.
– Нет. Тебе не обмануть меня. Ты не можешь быть моей мамой, – заключил он, когда мгновение растаяло и дало трещину. – Ты одна из них. Из всех этих чудовищ. Моя мамочка умерла. Я видел это своими глазами и теперь знаю, что такое смерть. Это когда уходят и не возвращаются. А ты остаешься в темноте и в одиночестве. И ты чувствуешь свою вину за то, что произошло. И все говорят тебе – не словами, а глазами, словами такого никто не скажет, – все подтверждают, да, это только твоя вина. Если бы я послушал ее…
– Нет, мышь, – вскрикнула Катя, перебив его. – Это не так! Это же я! Я жива!
Она дернула ручку, но кабинка оказалась закрытой изнутри.
– Нет! – завизжал мальчик, ударив по дверям в ответ. – Перестань!
– Пе… Он принялся стучать кулаками на каждом слоге – Ре… Стань!
Дверца скрипнула под последним явно недетским ударом.
– Ты лжешь. Вы все лжете, – ответил мальчик успокоившись. – Что вам от меня надо? Почему вы не можете оставить меня в покое. Зачем вам надо чтобы я мучился и плакал?
– Макс, открой это я. Макс!
Она опять дернула дверцу на себя, и та неожиданно распахнулась. Луч вспышки метнулся под потолок, и она, вскрикнув, отпрянула, ударившись бедром о писсуар.
Внутри никого не было.
Катя обхватила голову руками и разрыдалась.
11
На дверях в спортивный зал, пришпиленный еврокнопкой, висел лист бумаги, на котором огромным шрифтом было напечатано «Центр эвакуации».
Ниже кто-то подписал ручкой с красными чернилами: «Lasciate ogni speranza voi ch'entrate[6]». Катя не знала, что это значило, но догадалась, что это латынь и надпись не означает для нее ничего хорошего.
Она приоткрыла дверь.
Спортивный зал оказался огромен и пуст. Вдоль одной из стен стояло четыре стола и ряд стульев. Они терялись среди разноцветной разметки баскетбольной площадки, и казались неприметными под высоким потолком, с которого как плоды диковинного дерева свисали гигантские плафоны с люминесцентными лампами, включенными через одну в шахматном порядке. Их ровный голубоватый свет заливал весь зал, не оставляя места теням.
На стене за столами висела карта города, и какие-то бумаги. Она медленно подошла ближе к огромным распахнутым журналам, в которых должны были отмечать прибывших для эвакуации. Но они были пусты. Ни одной записи. Она пролистала их от начала и до конца. На разлинованных листах не было сделано ни одной записи.
Все это было странно. Странно и зловеще.
Последняя надежда встретить сына стремительно таяла, увядала как сорванный цветок. Не было никакой эвакуации, не было ничего. Весь мир – это лишь какая-то грубая подделка. Имитация города, имитация школы. А она? Не ощущала ли она сама себя подделкой? Имитацией себя?
Век твой молчит, для него твоя жизнь невозможна.
А все, кто попадаются ей – всего лишь призраки. Нечто эфемерное, как отголоски забытых воспоминаний. Все окружающее тонет не только под тоннами воды, но и под мегатоннами абсурда, какого-то сюрреализма в духе Линча и Дали.
Для чего? В чем смысл всего этого? Может это наказание? Может она пребывает в чистилище или в аду? Или ее поймали маленькие серые человечки и ставят над ней опыты? Произошел сбой в матрице и сейчас должен появиться Морфеус и предложить ей разноцветные пилюли?
На дальнем столе лежал дневник. Она узнала его сразу. Узнала и свой почерк. Вспомнила, как подписывала его первую страницу, – Максим Нилов, 1а. Как, чуть ли не ежедневно, с волнением и иногда гордостью, листала его страницы.
Это было невероятно, настолько же насколько невероятно было обнаружить в своей квартире чужих людей, найти игрушки сына, которые уже не должны были существовать, встретить людей уверявших, что знали его повзрослевшим, но это без сомнений был дневник Максима. Это был всего лишь еще один отголосок забытых воспоминаний, осколок чего-то цельного, что ей еще предстояло собрать.
Когда Максим закончил первый класс, она спрятала этот дневник в шкаф, в ящик, где хранились все важные документы – паспорта, свидетельства на квартиру, договора с банками, ее собственный диплом и аттестат. Иногда она сама себе казалась до невозможности сентиментальной, но первый в жизни дневник сына, как и его первый зуб – это те вещи, которые должны были остаться при ней до самой ее смерти. Она поймала себя на мысли, что, пожалуй, ради этих моментов и жила. Эти вещи и связанные с ними воспоминания и составляли смысл ее существования. Она напоминала себе своеобразного коллекционера, только вместо марок и монеток, она коллекционировала собственную любовь или то, что с ней было связано.
Первый выпавший зубик Максима хранился в шкатулке вместе с золотыми цепочками и прочими драгоценностями. Вот только где теперь это все? Потерять его было бы равнозначно тому, чтобы потерять частичку себя. Но если тут оказался дневник, не окажется ли поблизости крошечного треугольного зуба с маленькой дырочкой посередине?
Катя открыла дневник. Листая его страницы, она пробежала глазами по собственноручно заполненному расписанию, увидела крупные буквы Максима в строчках, где он записывал редкие домашние задания, хвалебные комментарии учителей, оценки в виде смайликов.
Казалось, это было буквально вчера.
Огромный смайлик на все дневное расписание поставила Максиму учительница по английскому языку. Она помнила, с какой гордостью он продемонстрировал его, придя из школы. Эту пятерку с комментарием «молодец!» он получил за исполнение песни на основе английского алфавита. Ранее он под влиянием соседских мальчишек, которые были постарше его, впервые увлекся музыкой. Все выходные Максим крутил на бумбоксе записи групп Muse и 30 seconds to Mars, пытаясь подпевать и коверкая незнакомые еще слова.
В тот день, смотря в его горящие глаза и видя за ними не детскую страсть, она подумала, что возможно ее сын уже нашел свое призвание, и пообещала себе на следующий год отдать его в музыкальную школу.
12
Она не могла оставить дневник тут. Убрав его в сумочку, на слабеющих ногах она добрела до противоположных дверей, и, выйдя через них, оказалась в старом корпусе. Совершенно не понимая, куда и зачем идет, Катя брела по погружающемуся в сумерки коридору.
Благодаря высокому потолку здесь казалось светлее. На стенах висели картины городских художников (в основном пейзажи) и коллажи из фотографий школьной жизни прошлых лет. Одни сменяли другие, леса и реки перемежались счастливыми детскими лицами, которые не вызывали в ней совершенно никаких чувств. Она не чувствовала ни злобы, ни удовольствия, ни умиротворения, ничего. У нее так же не было никаких мыслей, ей завладела апатия и полное безразличие к окружающему.
Ощутив головокружение, она прислонилась к стене, а спустя мгновение, подняв опущенную голову, увидела прямо перед собой дверь учительской.
…проверь записи в журналах и в базах данных. Документы по всем выпускникам за последние двадцать лет хранятся в архиве и базе АСИОУ, войти в которую можно на любом компе в учительской…
И что она теряет, если последует совету Димы? По крайней мере, кажется, он высказал единственное разумное предположение для объяснения происходящего. Конечно, оно не объясняло, наличие дневника Максима в спортивном зале, флажка и лошади в детском саду, кровавый дождь и, прочее безумие царившее вокруг, но она была готова списать половину этого на галлюцинации, и усталость. Даже на повреждение мозга в результате ДТП или энцефалита.
13
В учительской было темнее, чем в коридоре. Она нашла выключатель на стене справа от себя, надавила на большую плоскую кнопку, и под потолком вспыхнули две огромные люстры.
Первое, что бросилось ей в глаза – огромные старинные часы. Маятник раскачивался из стороны в сторону наполняя кабинет монотонным тиканьем. Минутная стрелка указывала на восемь, часовая немного отставала.
Вдоль стен расположились четыре стола. Три из них были завалены бумагами, и лишь на одном стоял компьютер. На огромном плоском мониторе сменяли друг друга фотографии океана. Кислотные нереальные цвета резали глаз. Возле монитора розовым цветком цвёл маленький овальный кактус.
Она подошла к компьютеру, и нажала на пробел на заляпанной старинной клавиатуре. Фотографии исчезли, вместо них появился захламленный иконками документов рабочий стол.
Твою ж мать, и где здесь искать эту их АСИОУ, – подумала она вначале, но нужная ей иконка нашлась почти сразу в левом нижнем углу.
Все то время, что запускалась программа, она нервно покусывала губы и смотрела на часы. Она понимала, никто не застанет ее за попыткой проникновения в святая святых школьного образования, за попыткой доступа к персональным данным,…
…просто потому, что в школе кроме меня никого нет…
…но все равно нервно поглядывала на оставленную открытой дверь.
Как и говорил Дима, пароля на вход в систему не было. Загрузившись, программа сразу предложила ей выполнить поиск. Брезгливо морщась от прикосновения к покрытым слоем жира и грязи клавишам клавиатуры, она вбила в поле ввода НИЛОВ МАКСИМ и нажала Enter.
Ответ не заставил себя долго ждать. Появилось окно с перечнем из десятка Ниловых Максимов. Напротив каждого имелась небольшая фотография, а ниже годы обучения. Третья сверху фотография привлекла ее внимание. Мальчик – нет, скорее юноша, – на ней был чем-то похож на сына, но изображение было слишком маленьким, чтобы с полной определенностью сказать, – да, это Максим.
Могло ли такое быть? Неужели Дима оказался прав? И если это так, то, что она еще забыла? Как вообще возможно, чтобы больше десяти лет просто выпало у нее из памяти?
Дрожащей рукой она подвела «мышку» и нажала на фотографию.
Тут же открылось новое окно с персональными данными выбранного Максима Нилова и у нее не осталось ни малейшего сомнения, перед ней именно ее сын. Пусть здесь ему было лет четырнадцать, пусть его глаза смотрели на нее с невыразимой печалью, – она не могла не узнать его.
Справа от фотографии она заметила незаполненные поля с годами обучения и адрес места жительства – проспект Батова,34.
– Почему мы туда переехали? – прошептала она. – Это же самый ужасный в городе спальный район. Там одни «хрущёбы» и малолетние бандиты. Не удивительно, что я так напугала ту женщину в нашей старой квартире. Зачем мы переехали из элитного дома с такими просторными квартирами в эту дыру? У нас, что дела совсем плохо пошли? И что там эта баба говорила, сколько она там живет? Четырнадцать лет? Что же это за хрень такая?!
В самом низу она нашла ссылку «дополнительная информация». Катя попробовала подвести к ней мышку, но та не сдвинулась с места. Затем курсор сменился на песочные часы. Система АСИОУ, обошедшаяся государству в миллионы рублей, зависла как бесплатная студенческая поделка.
Она отшвырнула от себя клавиатуру и вскочила.
Стул, на котором она сидела до этого, откатился и ударился о стену, сбив по дороге мусорное ведро. Это произошло совершенно беззвучно. На какое-то мгновение она подумала, что оглохла. Безмолвие навалилось на нее всей своей невыносимой тяжестью. В нос ударил запах ржавчины, сырой плесени и чего-то до тошноты приторного. Она удивленно огляделась. Маятник старых часов застыл в крайнем левом положении. Они не тикали. Их молчание было напряженным и зловещим. Отброшенная клавиатура зависла в воздухе в паре сантиметров над столом. Мусорное ведро стояло на ребре, наклонившись под углом в сорок пять градусов.
Мир вокруг нее замер как сжатая пружина, как натянутая тетива или взведенный курок.