1
Свет фонарей вдоль улицы из багрового превратился в оранжевый, а затем в жёлтый. Красные разводы на асфальте растаяли, а кровавые подтеки на стенах растворились в редком моросящем дожде. Улицы заволокло тусклым влажным маревом, в котором черные массивы многоэтажных домов колыхались как отражения на темной воде.
Школа за ее спиной вновь выглядела как раньше. Обычная, обезлюдевшая, в брошенном погибающем городе. В ней не было никаких отличий от миллионов других российских школ, пустеющих каждое лето. Залитое светом фойе, погрузившиеся во мрак корпуса и перемычка между ними. Так словно совсем недавно в темных окнах не плясали отсветы багровых огней, а по темным коридорам, чьи полы расчерчены инфернальной дорожной разметкой, не разгуливали странные создания, словно сбежавшие из снов сексуального маньяка.
Она спустилась по крошащимся бетонным ступенькам.
За то время, что Катя провела в школе, сумерки сгустились еще больше. По темно-синему небу неслись черные волны, в которых она с трудом узнала низкие тучи. Ей даже пришла мысль, что мир перевернулся, и теперь переполненная бурлящая река течет над ее головой.
Ей показалось, что откуда-то, – вероятно из окна одного из ближайших домов, – донеслась мелодия «Спят усталые игрушки». Кто-то забыл выключить телевизор?
Она представила, как в пустой квартире, брошенной хозяевами, собираются полупрозрачные призраки и, удобнее рассаживаясь на диванах и креслах, ждут начала бессмертной «Спокойной ночи, малыши». Эта передача, еще какие-то два года назад была чуть ли не ежевечерним ритуалом для ее семьи, не приняв участия в котором, Максим потом долго отказывался засыпать. Ей казалось, что наступление ночи он определял не по часам, а по появлению на телеэкране Хрюши и Степашки. Даже закончив первый класс, он иногда смотрел «Спокойной ночи». Пусть большей частью чтобы покритиковать показываемые там мультфильмы.
Катя подумала, что так и начинается взросление – с отрицания и насмешки над тем, что еще недавно составляло смысл твоего существования. Все что раньше казалось красивым, с течением времени становится уродливым. Всё, что казалось мудрым, становится глупым. Люди, которые тебе раньше нравились, начинают раздражать и выводить из себя.
Она вспомнила, что, учась в восьмом классе, была безумного влюблена в мальчика из десятого. Любовь была платонической, наполненной вздохами и наивными мечтами. Все что она могла себе позволить – это подглядывать за ним, во время перемен, чтобы потом, укрывшись с головой одеялом и подсвечивая фонариком, отмечать в блокноте с замком в виде сердца каждый день, когда он бросил на нее хоть мимолетный взгляд.
Она даже не знала, как звали предмет ее обожания, но это не мешало ей предаваться сладким фантазиям и превозносить его выше всех земных Олимпов. Она представляла его Гераклом, пришедшим вырвать ее из лап Немейского льва, принцем Филипом призванным своим поцелуем освободить от чар коварной Мелифисенты.
Окончив школу и поступив в университет, она, разумеется, забыла о нем. Пусть и не сразу, но созданный ей образ тускнел и растворялся во времени, вслед за воспоминаниями о первом визите в кафе-мороженное, отвратительной тыквенной каше, подаваемой на обед в детском садике, ругающихся родителях и первом визите к стоматологу.
Вспомнила о своем школьном принце Катя лишь спустя десяток лет, – разглядывая старые фотографии, и заметив на одной из них в кадре тощего парня с надменным и дебильным взглядом.
Смотря на жиденькие усики, редкие длинные волосы на подбородке, она удивлялась тому, что могла посвящать ему пусть и бездарные, но идущие из сердца стихи, рыдать, уткнувшись в подушку, после того как увидела его целующимся на новогодней дискотеке с какой-то девятиклассницей, и считать, что это тощее отвратительное ничтожество и есть ее принц.
С течением времени человек обязан меняться, обязан передумывать и низвергать собственных идолов. Если человек меняется – значит, он живет. Неизменным в течение времени остается только мертвое.
Наверное, – подумала она, – когда я умру, то легко смогу узнать, что превратилась в призрака.
Мертвецы не сомневаются, не меняют своих убеждений, они зацикливаются на последних предсмертных переживаниях и бродят по миру в поисках ответа на какой-нибудь один единственный вопрос, имеющий значение только для них и давно безразличный всем оставшимся в живых.
Пока она задает вопросы, пока передумывает, находит новые решения и цепляется за новую веру – значит, она жива. Как только ее мысли и желания зациклятся на чем-то одном – это будет означать, что она умерла.
А не зациклилась ли ты на своем сыне?
Мир покачнулся и перед глазами понесся уже привычный хоровод лиц. Но в этот раз вращение прервалось довольно быстро. Она даже не успела покачнуться.
На первом месте у тебя всегда был Макс, – всплыл в памяти чей-то грубый и низкий голос. – На втором месте тоже был он. И на третьем, ты удивишься…
Кто это? Кто-то из знакомых? Кто-то воспоминание о ком стерлись из памяти, вместе с последними четырнадцатью годами жизни?
Долгие четырнадцать лет, на протяжении которых она должна была видеть, как ее сын взрослел, как превращался в мужчину, будто вынули из ее головы. Ей казалось, ее не просто лишили части памяти, ее лишили части души. Ведь, что такое человек, как не его память. Заберите ее у него, а еще лучше замените чужими воспоминаниями, и вы получите совсем другого человека. Наша память – самый большой дар и самое большое проклятие. Она подавляет нас всей тяжестью прожитых лет. Пережитые страхи и проглоченные слезы диктуют, как нам поступать и как говорить. Счастливые моменты требуют бесконечных самоповторов. Но воспоминания – это, по большому счету, все, что у нас есть. Они всё то, чем мы являемся.
Ей пришло на ум, что все происходящее с ней с того момента как она очнулась на набережной похоже на паззлы от разных картинок. Сколько не пытайся собрать из всех них одно единственное изображение – это никогда не получится.
Теория о пропавших четырнадцати годах отлично составлялась из большинства имеющихся у нее на руках фрагментов. Однако оставались такие, которые никак не встраивались в общую картину, выбивались из нее, наличие которых можно было объяснить только собственным безумием.
Она быстрым шагом обошла брошенную возле школьного крыльца «Газель».
Если она хочет успеть побывать дома до того, как город смоет ей надо поторапливаться. До проспекта Батова более пяти километров, это городская окраина, настоящая спальная дыра, с расписанными граффити стенами, обоссанными подъездами, пустырями, магазинами, наполненными просроченным товаром и дешевым пивом.
Часть ее до сих пор не верила, что они переехали туда. Ей это казалось невозможным, нереальным и абсурдным. Но это единственное, что у нее было.
2
– Катя, – услышала она и, обернувшись на голос, заметила идущего к ней человека.
Его лицо пряталось за траурную вуаль темноты, накинутую плаксивыми сумерками на пустынную улицу. Как только человек попал под свет фонаря, Катя сразу узнала в нём Диму. Она настолько обрадовалась, увидев его, что с трудом удержалась от того, чтобы не кинуться ему на шею.
– Твоя марсианка так и не пришла? – все, что они смогли себе позволить – обняться подобно старым друзьям. Но для нее было достаточно и этого. Она прижалась к его мокрой майке, почувствовав на своей шее ровное успокаивающее дыхание.
Она медленно отстранилась.
– Да. Решил больше не ждать, – ответил он, послушно размыкая объятия и отпуская ее. – Я кинул ей СМС на всякий случай, надеюсь, нужды в нем не было. Мобильные не работают, сети нигде нет. Полагаю, я встречу ее здесь. Иначе мне придется ехать к ней домой.
– Тут ты ее точно не найдешь…
– Почему?
– Сам разве не видишь, – она показала на темные окна школы. – Идти сюда не было никакого смысла. Тут никого нет. Похоже, эвакуация закончилась. Все двери закрыты.
– Вот чёрт? Точно?
Она развела руки.
– Внутри пусто. Ни души. Я пробралась через окно. У меня это уже неплохо получается. Думаю, еще немного практики, и я могла бы переквалифицироваться в форточники.
Дима бросил взгляд сквозь стекло на ярко освещенное фойе и с недоверием посмотрел на нее.
– Если только призраки, – добавила она после секундной заминки. Улыбнулась, делая вид, что это шутка. Ей захотелось рассказать ему всё, поделиться всем увиденным и прочувствованным, но осознание того, что парень обязательно сочтет её окончательно спятившей, не дало потоку из сбивчивых от нетерпения, бурлящих как кипящая вода, слов вырваться наружу.
– То есть нас бросили? – он подошел к дверям, дернул ручку. Они вновь были закрыты. Катя даже не удивилась. Во всем происходящем присутствовала какая-то странная безумная логика, и ей казалось, что она уже начинает ее постигать.
– Охрана. В школе обязан быть сторож или охранник. Наверное, спит где-нибудь или в компьютерном классе в интернете торчит. Надо как-то добраться до него.
– Нет. Никого там нет. Ты меня слушаешь? Все двери закрыты. И эти. И те, что в перемычке. И любой эвакуационный выход. Там никого. Вообще.
– Хм… Честно говоря, я ожидал чего угодно, но не такого поворота. Значит, придется выбираться из города самим. Но сначала надо найти Свету. Может, поедешь с нами?
– Да, было бы здорово, – задумалась Катя. – Но сначала… У меня тоже есть кого искать. Сначала я найду сына. Он все, что у меня есть.
– Ах, ну да… Макс… – Дима понимающе кивнул и посмотрел на нее с едва скрываемой жалостью. – Ты нашла что-то на его счет?…
– Это безумие. Полное безумие. Но, похоже, ты был прав. Всё выглядит так, будто корова слизала добрый десяток лет из моей головы. И при этом, кажется, будто ничего не поменялось. Я не могу себе представить, как такое может быть. Как только задумываюсь об этом, или пытаюсь сосчитать какой же сейчас год, мне тут же становится не хорошо, то голова закружится, то живот скрутит. Я уже не уверена и в том, что все, что я помню, было со мной. Было ли? И со мной ли?
– Да, и я сам уже ни в чем не уверен. Одно могу сказать, – в таких городках, как Тиховодск время, кажется, остановилось. И разница между годом и двадцатью практически не ощущается. Такие города, как вечно живые мертвецы. Как вампиры, которые пьют нашу кровь, кровь тех, кто в них живет. Мы умираем, нам на смену приходят наши дети, и ничего не меняется, мы по-прежнему остаемся заключенными в этой клетке, в железобетонной тюрьме. Иногда я думаю, душа Тиховодска – это тысячелетний вампир, который спит где-то в одном из подвалов старого центра.
Дима на мгновение замолчал, разглядывая ее.
– Так что ты нашла?
– То, о чем ты и говорил. Я нашла запись о Максе. Оказывается, прежде чем он окончил школу мы переехали. Теперь мы живем на проспекте Батова. Это же черт знает где. Ума не приложу, что могло вынудить нас переехать из нашей милой уютной квартирки в этот ужасный район. Но по крайней мере это объясняет, почему по старому адресу меня встретила чужая женщина уверявшая, что она живет там уже четырнадцать лет. Я не поверила ей, кричала, ругалась. Потом решила, что сама сошла с ума. А выясняется, что я просто не помню вообще ничего с того самого утра как мы пошли с ним на прогулку. Значит, мне должно быть уже под сорок? Я что выгляжу такой старой?
– Нет, конечно. И это меня малость пугает.
– Я обязана найти своего малыша, Дима. Может даже это не плохо, перенестись в будущее, словно на машине времени, и увидеть каким он стал.
– Может, да, а может, нет…
– В смысле? Ты на что-то намекаешь? Тебе что-то известно?
– Ничего… Просто немного опыта. Тебя подвезти? У меня за домом стоит машина. Я вообще-то живу неподалеку. Метров двести до школы. Мне в детстве все завидовали. Я мог спать дольше всех. Если забывал учебники, мог спокойно добежать до дома за время переменки.
3
Свернув во двор, она увидела единственный автомобиль, небрежно припаркованный на пустой дороге.
– Вот моя зверюга, – показал на машину Дима. – Мазерати Гран Туризмо. Мечтал о ней с детства. Столько денег за неё выложил.
– А кто у нас папа? Не Рокфеллер?
Дима пожал плечами и рассеянно улыбнулся. Кажется, он не расслышал вопроса, а она не стала переспрашивать.
Автомобиль поражал хищной радиаторной решеткой, похожей на разинутую пасть монстра и обтекаемыми, почти сексуальными, формами. В оранжевом свете фонарей среди серости и тусклости залитого водой мира он сверкал глянцем и казался пришельцем из иного мира. Раскосые фары делали его злобно-прищуренным варваром.
– До ста километров в час за пару секунд разгоняется. Но по нашим улицам особо на нем не погоняешь.
– Чего же ты на машине свою марсианку не отвез? Сгоняли бы туда и обратно. – Катя провела пальцем по холодному блестящему металлу. Да, машина должно быть, что надо. Может о такой же мог мечтать и ее сын. Странно, что ей обладает обычный студент.
Она искоса посмотрела на Диму. Не похоже, что он из мажоров. Но она никогда не умела разбираться в людях, часто ошибаясь на их счет. Сколько раз в жизни она при первой встрече в хлам ругалась с будущими закадычными друзьями, и влюблялась в тех, в кого не следовало? Это было смешно, но она не помнила ответа на этот вопрос, но отчего-то была уверена – что не раз.
– Я предложил, – ответил парень, пройдя мимо автомобиля и свернув к подъезду, над дверями которого мерцала ртутная лампочка без плафона. – Но она сказала, что машина испортит всю романтику последней прогулки по умирающему городу. Я, кажется, говорил тебе, что она мечтала, взявшись со мной за руки пройтись по набережной, наделать «себяшек», чтобы потом стать свидетелями его гибели.
– Да уж очень романтично, – Катя остановилась, не решаясь подниматься вслед за ним по лестнице.
– Ты не пойдешь со мной? Можешь подождать тут. Я на втором этаже живу. Мне только за ключами сбегать и документами.
– Беги, я подожду. Не буду у тебя над душой стоять. Дождь вроде кончился, так что не размокну.
Перед лестницей находились две желто-зеленые скамейки. Деревянные брусья потрескались, краски выцвели. Перед тем как сесть Катя провела по ним ладонью, проверяя, насколько они сырые и на коже осталась смесь из жирной грязи и пыли.
Она хотела махнуть ему рукой, но он уже скрылся за хлопнувшей металлической дверью.
Частое мерцание лампочки раздражало, и Катя отвернулась, разглядывая двор. Свет пары фонарей слегка рассеивал мрак и ползущий от кустов туман. Глянцево блестели лужи и мокрые качели детского городка. Трансформаторная будка темным квадратом закрывала виднеющийся между домами ярко освещенный, но пустой проспект.
Проскрежетали металлические петли.
Она посмотрела на двери, ожидая увидеть спускающегося по ступеням Диму. Вдохнув, она даже набрала в легкие побольше влажного воздуха, чтобы высказать ему свое удивление по поводу того, как быстро он управился. Но двери подъезд оставались закрытыми.
Она вновь перевела взгляд на двор, и ей показалось, что на качелях кто-то сидит. Темная согбенная фигура. Разглядеть лучше она не могла, но, судя по всему, это был ребенок. Согнувшись и опустив голову, он разглядывал носки своей обуви, или что-то в грязи под собой.
Она вновь отчетливо расслышала скрип петель и заметила, как качнулись качели.
Нерешительно встав, она медленно, боясь спугнуть ребенка, направилась в сторону детского городка.
4
Перешагнув через бордюр, и подняв взгляд, Катя увидела, что на качелях никого нет. Однако они продолжали раскачиваться. Казалось, буквально за мгновение до этого ребенок спрыгнул с них и спрятался где-то среди темных бесформенных зарослей кустов.
– Мальчик, – позвала она оглядываясь. – Не бойся…
И подумала, сколько раз она уже произносила нечто подобное за последний час? Не школьный ли призрак вернулся за ней? Маловероятно. Она всегда считала, что призраки привязаны к какому-то определенному месту. Хотя, что она знаток паранормальных явлений? Куда уж ей тягаться с Малдером и Скали?
Среди кустов хрустнула ветка.
– Ты что тут делаешь один?
Туман, выползший из насыщенных влагой щелей и трещин, просочившийся из земли, рассеялся в воздухе. Ночь стала чуть светлее, или ее глаза просто привыкли к недостаточному освещению.
– Где твои родители?..
Ей почудилось движение за спиной и, вновь обернувшись к качелям, она вздрогнула как от удара током.
На сидении откинувшись на спинку, и смотря на нее крохотными глазами-бусинками, сидел огромный плюшевый медведь. Мокрый искусственный мех слипся и торчал в разные стороны как прическа панка.
Плюш, – всплыло в памяти – Мы будем звать его Плюшем.
Вслед за этими словами она увидела маленького Максима. Ему было чуть больше года, и он с наслаждением ползал по точно такому же мягкому и огромному медведю. Встав на еще нетвердые ноги и схватив игрушку за нос с заливистым смехом, сын тяжело упал на пятую точку. Она вспомнила, как при этом у нее кольнуло сердце и неприятно сжалось где-то внутри. Но Максим лишь удивленно посмотрел на нее и произнес одно из своих первых слов.
– Бух? – вопросительно сказал он, продолжая смеяться.
– Бух, – согласилась она, протягивая ему руки.
– Бух, – утверждающе резюмировал ребенок и, не успев подняться, как борец реслинга, снова накинулся на медведя, повалив того на пол.
– Бух! – восторженно закричал Максим.
В сложенных на животе лапах медведя лежала коробочка, обтянутая красной материей. Она нерешительно дотронулась до нее.
Ткань оказалась неожиданно теплой и сухой.
Сердце застучало с удвоенной силой. Кто-то только что оставил это здесь.
Катя нащупала крохотную кнопку в основании коробочки, и, надавив на нее, чуть не вскрикнула, когда крышка откинулась с тихим щелчком.
Внутри на бархатном основании, с искусной гравировкой на внешней поверхности и вставками из платины, лежало золотое обручальное кольцо.
– ВМЕСТЕ, – прочла она вслух выгравированную надпись и заметила углубление для второго кольца.
Ее взгляд медленно переместился на неожиданно онемевший безымянный палец левой руки.
Она покачнулась, теряя равновесие.
Второе кольцо было на нём.
Перед ней вновь закружился хоровод лиц. Как и раньше кто-то пытался до нее докричаться, кто-то плакал, кто-то смотрел серьезным и печальным взглядом. Только теперь все эти люди уже не казались ей незнакомцами. Она понимала, что когда-то знала каждого из них, казалось ей осталось сделать лишь маленький шажок, чтобы вспомнить все что-то скрыла от нее дождливая пелена Тиховодска.
Внешне кольцо было точно такое же, как и первое, находящееся в коробочке. Отличие между ними заключалось только в выгравированных на них словах.
«НАВЕКИ», – гласила надпись, сделанная на ее кольце.
Сняв с пальца, она аккуратно положила его рядом с первым. И оно само легло точно в предназначенное для него место. Два кольца переплелись под небольшим углом как склоненные головы, образуя клятву.
ВМЕСТЕ НАВЕКИ.
Именно так, любимая, – услышала она чужой голос и, вскрикнув, выронила коробочку.
Кольца упали в мокрую грязь все также рядом друг с другом, связанные, как судьбы людей, которым предстояло их носить.
5
Она увидела себя в белом платье напротив огромного зеркала в городском ЗАГСе. В руках букет из белых роз. Рядом с ней в светло-сером костюме стоит темноволосый молодой человек. Его ладонь на ее талии, губы прикасаются к ее шее. От него исходит запах духов «Код Армани».
– Именно так, любимая, – говорит он. – Вместе навеки.
Она задыхается от переполняющих чувств.
Его рука опускается ей на живот.
– Как ведет себя наш Максимка?
– Смирно, – она прижимает его пальцы к своему уже округлившемуся и чуть выступающему из подвенечного платья животу. – Еще слишком рано, дорогой. Думаю, пройдёт ещё месяц, прежде чем он начнёт брыкаться.
– Ты действительно не жалеешь, что у нас нет пышной свадьбы, кучи гостей, подарков.
– Нет. Ты же знаешь, – отвечает она и, обернувшись, заглядывает в его карие глаза. – А ты?
– Нисколько.
– Меньше всего я хотела бы сейчас видеть моих подруг, – вздыхает она. – Никогда бы не подумала, что чужое счастье настолько способно свести их с ума от зависти.
– Я думаю, вы еще помиритесь, – отвечает молодой человек, нежно прикасаясь к ее щеке.
– Никогда, Саша, – мотает она головой. – Никогда. После всех этих заявлений о том, что я выхожу за тебя «по залёту», после всех их звонков тебе с угрозами и предложениями бросить меня, со словами, что я тебя не достойна. Как я могу после этого с ними общаться. Мне даже проходить мимо них противно. Жаль только одного, – что нет рядом со мной сейчас папы и мамы.
– Мне тоже жаль. Думаю. Уверен. Они были хорошими людьми.
Он обнимает ее и произносит:
– Пойдем, любимая. Пусть этот день будет только для нас двоих.
– Троих, – поправляет она его, показывая на живот.
Он смеется и подхватывает ее на руки.
– А ты потяжелела…
– Люблю тебя…
6
Как она могла забыть это? Свою собственную свадьбу, своего мужа и отца своего сына. Что с ней произошло? Что она забыла еще?
Знакомство с Сашей не отличалось романтизмом. Они встретились в ресторане «Легенда», гуляя в разных компаниях на чужих днях рождения. Сбежав из-за стола, она вышла покурить во двор и поняла, что оставила сигареты в куртке. В отчаянии оглядевшись, она встретилась взглядом с молодым человеком, который понял ее без слов, молча протянув полупустую пачку.
– Длинные, с ментолом? – она удивленно вскинула бровь.
– Стараюсь бросить, – ответил он.
За разговором прошло полчаса. Оказалось, они оба ощущали себя лишними в своих компаниях. Им нравились одни и те же фильм и оба они питали странную неприязнь к актеру Патрику Свейзи.
Последнюю сигарету они выкурили на двоих. Смеясь, он предположил, что это называется «курить на брудершафт» и объявил, что дальше должен следовать французский поцелуй.
Она вспомнила это очень хорошо.
Вспомнила и рождение Макса. Была зима, кружили снежинки, солнце еле пробивалось сквозь мрачное небо. Александр встретив ее на ступенях роддома и приняв от нее завернутого в теплое одеяло сына, отвез их в новую, еще пахнущую строительным клеем и обоями квартиру в недавно построенном доме с винтажными арочными балконами, высокими потолками и огромными комнатами. Ради этой квартиры он взял кредит на предприятии, где с недавнего времени работал начальником отдела продаж, при условии не увольняться на протяжении десяти лет.
Вспомнила, также, как они гуляли втроем по осеннему парку. Макс держал их за руки. Он только начал делать свои первые шаги и ему требовалась постоянная поддержка, Саша что-то воодушевленно рассказывал, а она шла рядом и ощущала необычайное умиротворение. Низкое солнце подсвечивало желтую листву деревьев, отражалось в окнах домов. Длинные тени и свет перемежались на их пути так, словно весь мир превратился в зебру.
И на этом, пожалуй, всё. Все воспоминания, связанные с Александром, обрывались. Как она ни старалась, ничего больше вспомнить у нее не получалось.
Катя подняла с земли кольца. Бережно оттерев от грязи, убрала их в сумочку.
Сняла с качелей мокрого Плюша и, обняв его, медленно побрела в сторону подъезда.