От мира снаружи остались только два прямоугольных выреза в глухой черноте — два недалеких окна: желтое напротив-повыше и синеватое (люминесцентное) внизу, втащившее по блату в реальность еще и часть сугроба под собой. Впрочем, там и днем почти ни черта нет: облупленные стены двора-колодца, снег да погребенная под ним «копейка».
…В 1998-м в Америке маленький мальчик напал с ножом на собственную няню. На вопрос «зачем?» он ответил, что «хотел быть как Майкл Майерс…»
Майерс, Майерс… Ничего, блин, не помню.
А мы спросим. Опять.
Телефон? В комнате. Уф-ф… Оставив включенный лаптоп и недобитую «Путинку» на столе, плетусь обратно полуосвещенным бесконечным коридором, прихотливо расчерченным наружной проводкой. У Шохи темно и стоит застарелый дух бомжатника — снова ощутимый даже с кратчайшей отвычки. Серый не храпит, не стонет, вообще звуков не издает. Окочурился?.. Было ведь как-то — только не с торчком, а с бухарем одним… Нажрались мы с мужиками, попадали кто куда, я просыпаюсь с квадратными глазами, время — обедать пора, все уже расползлись, один только лежит еще — как его? Каша. Каширин… Судя по запаху — обоссамшись до кучи. Ну, прежде чем самому свалить, надо, думаю, разбудить чудилу, че он в моче собственной валяется. Пинаю, пинаю — ни фига. Тут я допер, полез пульс трогать — а он остыл уже. Сердце, сказали потом. Бухал по-черному…
Люстру не врубаю: подорвешь Серегу — сам рад не будешь; только дверь открытой оставляю, чтоб из коридора свет проникал. И куда я ее засунул?.. Комната, в натуре, во всей коммуналке самая запомоенная. До меня тут с Шохой жил некий Рашид, работавший продавцом в Апраксином дворе. Сейчас он медитирует в Мариинской больнице с переломами и гематомами: после того как на рынок прикатили на «уазике» крышующие его менты, бухие в говно, схватили — говорят, без малейшего повода — этого Рашида… В общем, как водится. Не знаю, как при Рашиде, но Шохина манера хозяйствования превратила помещение в такую помойку, что даже я местами фигею. Я не вникал, на чем именно он сидит — скорее всего, по смешанной симптоматике судя, обычное сочетание геры с барбитуратами (или что нынче актуально? «Буратино» какое-нибудь?)…
Прикрываю дверь, возвращаюсь на кухню. Посреди нее, по-прежнему темной, стоит этот-кабан-как-его: руки в карманах спортивных штанов, на ноутбук пялится. Поворачивается ко мне — света хватает, чтоб различить выражение: словно я у него под дверью насрал. Смотрим друг на друга. Ну?.. Ничего не говорит, отворачивается к своему холодильнику, открывает его, таращится в светящееся пустое нутро.
Я отвинчиваю кран мойки, глотаю ледяную воду. Кабан захлопывает со звоном дверцу, явно ничего не взяв, и нарочито неторопливо валит восвояси. Но «Путинка» моя цела, и даже вроде не убавилось в ней.
Кладу трубу перед собой на стол.
Ненавижу. Звонить, в смысле. А телефоны — телефонами я когда-то даже торговал! Еще в прошлом веке и в другой стране. Когда был бум мобильников — когда это еще считалось круто, но покупали их уже любые колхозники. Вот колхозникам мы их с пацанами и толкали — тем, что на выходные на Центральный рынок приезжали из районов. Давали в газетах объявления: продаю типа «нулёвую» мобилу по дешевке. Тут главное было красиво упаковать. Поскольку я был самый молодой, непосредственно втюхивать товар клиенту посылали меня. Я, естественно, стремался — а ну как проверят. Ни разу не проверили. Ни один. Всем хватало упаковки и товарного вида. А что там у него под корпусом — он, болезный, уже потом обнаруживал… Так мы их и называли, эти «мобилы» — «втюханцами».
И потом тоже было дело — чуть более законное. Из Финляндии кто-то, не помню, кто из пацанов, возил телефоны, подобранные на тамошних помойках. Финик существо зажравшееся: модель устарела, или мелочь какая заглючила — он ее взял и выкинул… Так наши их мешками возили и продавали, опять-таки, в основном крестьянам заезжим да пенсионерам — за копейки.
Теперь вот сам пользуюсь паленой мобилой. То есть аппарат-то вполне нормальный — но купленный по скидке, раз в двадцать ниже стандартной цены. По акции. Типа покупаешь трубу по дешевке — но пользуешься определенное время услугами именно данного оператора. Ха! Людей надо знать. Идешь к такому мужичку — он тебе ее быстренько разблокирует. И суй в нее любую карту.
Это я в ностальгические воспоминания ударяюсь, потому что звонить не хочется. Не персонально, естественно, этому типу, а вообще… Вроде, че проще — ткнул кнопочки несколько раз… Ненавижу.
Хлебнуть надо, вот что.
Хлебаю, трясу башкой, тычу кнопочки:
— Не поздно?
— Рано…
— Кто такой Майкл Майерс?
— Майк или Майкл? — Судя по бодрости тона и музону на заднем плане, спать он и впрямь не собирается.
— Майк-л.
— Антигерой фильма Джона Карпентера «Хэллоуин», считающегося классикой хоррора. — Он явно развлекается. — Маньяк-убийца, брат главной героини, которую сыграла молодая Джейми Ли Кертис. С 1978-го, когда вышел фильм, и по сю пору было снято, если не ошибаюсь, семь его сиквелов. Что?.. (в сторону) А, вот мне тут говорят, что уже даже восемь… Но это все отстой полный. Зато «Хэллоуин» оригинальный настолько буквально воплотил жанровые штампы и архетипы, что его, например, напрямую цитируют автор и герои знаменитого пародийного постмодернистского ужасника Уэса Крейвена «Крик», который ты, возможно, и сам видел…
Архетипы… Слышно, как он, хмыкая, отвечает в сторону: «Никто…» Это про меня.
— …Кстати, Крейвен и сам патриарх хоррора, что называется, старой формации, автор первого «Кошмара на улице Вязов». — Он явно вошел во вкус. По-моему, тоже поддат. — Ну, про Федю Крюгера с о-от такими когтями, ты в курсе… А также характерной фразы: «Люди — это всего лишь пакетики, наполненные кровью и потрохами». А в «Крике» — вполне умном и ядовитом — он здорово пристебнулся над собой и коллегами. У него там парочка тинов, насмотревшись ужасников, начинает мочить одноклассников — причем строго по всем жанровым канонам…
Во, думаю, — то что надо:
— Кино как э-э… аккумулятор и провокатор насилия… — Я стараюсь ему соответствовать. — Да?
— Вроде того. На эту тему, знаешь, моралисты из числа сторонников цензуры всегда любили распинаться. А также, кстати, сами киношники… Даже понятно, почему больше всего тут грешат именно на важнейшее из искусств. Кино — оно, понимаешь, показало насилие визуально и как процесс. Оно разыграло насилие. Сымитировало. Воспроизвело. Соответственно, велик соблазн представить грань, отделяющую насилие экранное от насилия реального, легко переходимой. Оттого так популярны околокиношные легенды вроде истории Мэнсона и Шэрон Тейт…
— Ну, а ты сам что об этом думаешь?
Он хмыкает:
— Я думаю, если человек органически предрасположен кого-нибудь кромсануть — то он это и без всякого кино сделает. А если с башней у тебя порядок — то и десять Крюгеров тебе ее никогда не сдвинут… Просто киношники сами падки на разнообразные мрачные мифы — так что и собственно кино естественным образом ими обросло…
Нет. Этот ответ нам не подходит.
На самом деле все, конечно, не так просто.
— Парень… ну, скажем, мужик моего примерно возраста. Да! — Он ткнул в Виталя пальцем. — Конкретно моего поколения — ты в курсе, я же вырос на всем этом… Ты думаешь, откуда я такой киноман взялся? — подмигнул. — Это у меня точно поколенческое. В моем же детстве видеомагнитофон — это была главная, самая модная и престижная техническая новинка. Те крутые, у кого он имелся, звали к себе знакомых пацанов — отмечая избранность, причастность к кругу приближенных… выпендривались, сам понимаешь… И вот мы собирались человек по пять-восемь и смотрели западное чудо: боевик! Ты что, культурный шок в чистом виде… — Он помотал головой, словно сам себе не веря. — Фильмы с Брюсом! С Чаком Норрисом! Бондиана! «Звездные войны»! «Коммандо»! Как мы потом в классе, во дворе содержание пересказывали тем, кто не причастился, — как нам в рот заглядывали! И как мы от себя досочиняли!..
— Так это тогда в тебе сценарист проснулся? — хмыкнул Виталь.
— Не иначе… Не, ну ты уже не поймешь, — он махнул рукой не то сожалеюще, не то пренебрежительно, — ты моложе, ты тех времен не застал. Этот непуганый совок… Мы, для которых откровением были «Пираты XX века»! Все тогда — какой это год был, господи? — абсолютно помешались… Экшн! Небывалое дело! Ты вообще смотрел это счастье? Можешь себе представить, на каком мы пайке сидели?.. Ну вот прикинь: и на нас, таких отмороженно-девственных, вдруг начинает валиться весь Голливуд, от золотого фонда до последней трэшухи, плюс европейское кино, плюс Гонконг… — Он опрокинул остатки грапповки. — Я знаю, что́ на самом деле уничтожило советский строй. Холодная война, экономика — все это полное фуфло! Совдепию уничтожило изобретение видеомагнитофона. Никакие не диссиденты, а видеопираты. Социализм держался, пока кино было доступно через прокат, который можно контролировать: появились видеокассеты — и все накрылось. Когда советский человек смог посмотреть «Яростный кулак» (именно так это переводили, я помню!) и «Эммануэль»… по-моему, именно «Эммануэль» мы все смотрели… тогда он и понял наконец, что его жизнь — это не жизнь…
Виталь, ухмыляясь, расплескал по новой.
— …Так вот, мое поколение, те, кто родился в первой половине семидесятых, — оно ведь на этом выросло. Видеосалоны!.. Ты хоть помнишь, что такое видеосалоны?! У нас же как раз период становления личности пришелся на эпоху видеосалонов! Я в шестом-седьмом классе неделями школу прогуливал — шел в ближайший салон и смотрел там все подряд! Господи, сколько фуфла я тогда пересмотрел!.. Они же, пираты тогдашние, волокли вообще все: категорию «Бэ», «Вэ», «Гэ», последнюю в особенности, разрозненные части телесериалов, гонконгский ширпотреб тоннами, порнуху… В десять тридцать — «супербоевик», в двенадцать тридцать — «суперэротика»…
Они отсалютовали друг другу стопками и хлопнули.