Но трубка никак не унимается. Звонит минуту… полторы… И я, стараясь не дышать, делаю один осторожный шаг, другой… огибаю блевотину… огибаю кровь… обхожу тело… Поднимаю глаза на древний шкаф и вижу на полированных пыльных дверцах свежие глубокие борозды.
Телефон все звонит.
Я шагаю к креслу. Я не беру мобилу в руки — я присаживаюсь перед креслом на корточки, глядя на экран.
На экране высвечено: Бакс.
Я протягиваю руку. Я отдергиваю руку. А он продолжает звонить.
И тогда я, по-прежнему не беря «Эрикссон» в ладонь, тычу одним пальцем в клавишу ответа.
Рафка отозвался по телефону барственно-недовольным голосом и предложил заходить на Малую Дмитровку, где он (так и было сказано: «я») теперь базировался. То есть базировалась какая-то свежеиспеченная (очередная из бесчисленных) кинокомпания со звучно-бессмысленным наименованием «Селена-филмз», куда Рафка Симонян пристроился, удрав из предыдущей, — надцатой в его карьере. Когда-то Рафка был лучшим друганом Липченко, с которым они, помнится, в присутствии Ксении сумрачно-деловым тоном (все более деловым по мере приятия «дринков» внутрь) обсуждали тактику покорения Канна, потом переметнулся к той самой шобле, что развела прошлой зимой спонсоров на Гоа, а недавно уже от имени «Селены» выкупил киноправа на нонконформистский бестселлер Влада Минца — причем свел их незадолго до своего исчезновения вездесущий Гордин. О чем Ксении Минц случайно обмолвился во время их разговора.
Особнячок на Малой Дмитровке оказался вполне импозантным — может, даже историческим. В нем, разумеется, шел ремонт, усугублявший традиционный для любой подобной конторы бардак, естественную среду обитания персонажей типа Рафки. Озабоченно помелькав для пущего впечатления из двери в дверь, персонаж усадил Ксению в своем недоотделанном кабинете с высоченным сферическим потолком (не иначе расположенном под самым куполом особняка) и некоторое время утомленно изображал не то Джерри Брукхаймера, не то обоих братьев Ванштейнов в одном лице, покровительственно намекая, что если Ксения будет себя хорошо вести, то он, гранд-продюсер Симонян, возможно, даст ей по давнему знакомству и доброте душевной бесценный шанс поработать на «Селену»…
Давно привычная к этой публике Ксения терпеливо все переждала и осторожно спросила про Игоря. Ну да, он общался с ними в самом конце декабря. С Толиком даже больше. Он еще помогал Толяновым друганам делать какой-то сайт про готику всякую, консультировал насчет киноужастиков, я видел списочек названий так из пятисот… Толян где? Да только что здесь был. — Так Толика ты тоже сюда сманил? — Ну он же не дебил, понял, что с теми козлами ловить нечего… Ало, Толян?.. Толян, слышь, зайди ко мне, у меня тут Ксюха…
дата: 24.03.2006
от кого: gorshok@inbox.tv
кому: Ксения Назарова nazar2006@mail.ru
тема: Re: пара вопросов в прошедшем времени
Здравствуйте, Ксения.
Что да, то да: письмо Ваше было неожиданностью — хотя бы потому, что заставило вспомнить людей, о которых я почти не думал уже без малого лет десять (при том что одних в свое время неплохо знал, а других и вовсе числил в близких друзьях). Кстати о них: Вы ссылаетесь на Оксану Бабич (и Петруха говорил, что она в кои-то веки ему позвонила — спросить мои координаты), стало быть, знакомы с ней. Напишите, пожалуйста, в качестве ответного одолжения, где она нынче и чем занимается, — все-таки некогда мы с Ксанкой довольно близко приятельствовали, а потом я полностью потерял ее след.
Что же до Лота и Гарика Гордина, то они, насколько я слышал, действительно познакомились еще в детстве — не то в школе, не то в общем дворе. Правда, в те поры, когда их обоих знавал я (года с девяносто третьего по девяносто восьмой), они не только не были друзьями, но и почти уже не общались. Хотя Баксом Лот стал, если мне память не изменяет, именно с Гариковой легкой руки. (Там примерно такая была цепочка: он его сначала называл как у Стругацких — Мак Сим, Мак (Каммерер, помните?). А он же еще — в другой уже книжке — и Биг-Бак. Так Игорь над ним прикалывался: Биг-мак, Биг-бах (это когда Макс на иглу сел… правда, он тут же и слез…). Ну и переделалось потом нечувствительно в Бакс…) Но насчет дружбы — это сильное преувеличение. Все-таки слишком они разные люди (в чем-то даже антиподы), и круг общения у них со временем сделался совсем разный.
Гарик, например, всегда был страшно тщеславен и в любой ситуации в первую (и вторую, и третью) очередь озабочен производимым им впечатлением. На это уходил он весь, ничего другого ему по большому счету от жизни нужно не было — так что он слыл умницей и талантом (не исключаю, что до сих пор у вас слывет) без какого бы то ни было убедительного основания. Нет, он не дурак, знает довольно много, язык подвешен — но у него нет ни целей, ни убеждений, ни принципов, ни характера. «Человек без свойств». Пустышка.
(Если и есть у него какая-то ярко выраженная особенность — то это разве что патологический инфантилизм. И обаяние у него инфантильное, и тщеславие. Он всегда во всем должен выглядеть лучше всех! Знаете, избалованные малолетки начинают реветь, если присутствующие не ахают дружно в их адрес: умница ты наша!.. Да, он всегда хотел в Москву — он же должен быть столичным жителем, а не каким-то там латвийским провинциалом! А переехав, ото всех в Москве скрывал (совершенно по-детски), что не оттуда родом, кроил из себя большего сноба, чем любой москвАч (извините). Потому и со старыми знакомыми, здешними, сразу напрочь порвал. У меня есть подозрение, что он и жену свою первую потому бросил, что она об этом знала…) Вы, вероятно, скажете, что я к Гарику строг — но это ведь благодаря Вам он оказался в столь невыигрышной позиции для сравнения. Я имею в виду Лота.
Вот уж кто был талантлив по-настоящему — так это Макс. Я думаю, из всех, кого я знал, Лот стоил больше, чем кто бы то ни было. Вообще по-человечески. Ведь причина того, что штучные задатки его пошли в итоге коту под хвост (чему мы все свидетели), — не в отсутствии характера, а как раз в его абсолютной цельности. Лот — я совершенно не сомневаюсь — мог бы добиться очень многого: в том, что умел и хотел. Проблема (чья, кстати?..) в том, что он органически не может заниматься тем, что презирает. Так что вы понимаете: в нашем общем энтропийном болоте у него не было шансов.
Творчество, как известно, — это коммуникация. Но что ты будешь делать — ты, блестяще владеющий языком, имеющий что сказать окружающим, — когда все вокруг давно позабыли членораздельную речь? И тут уже избранность оборачивается выбраковкой.
Когда человеку действительно много дано, когда ум и талант становятся доминирующими, так сказать, свойствами натуры, эта ее составляющая — собственно человеческая, если угодно — она перевешивает составляющую естественную, природную… животную… спасительную в итоге. Я имею в виду, с точки зрения физического выживания спасительную… А у такого человека естественная способность бездумно приспосабливаться к любым условиям ослаблена — он становится слишком требователен к реальности, он ее воспринимает не как не подлежащую оценке данность, а как объект осмысления. Ну а каков может быть результат честного осмысления окружающей нас с вами сегодня похабени — вы догадываетесь…
Считается, что обыденная жизнь скучна. Не знаю, как при других темпора и морес, но здесь и сейчас — она еще и страшна. И это, конечно, ощущается не только обостренно чувствующими натурами — а в той или иной мере всеми. Просто большинство глушит страх, лихорадочно придумывая себе проблемы и потребности: семейные, рабочие, денежные — запихивает в эту щель, откуда тянет ледяным сквозняком, первое, до чего дотягиваются если не руки, то мысли. А что еще остается, если хочешь не просто жить, но и получать от процесса хоть какое-то удовольствие? Потому что если быть до конца честным с самим собой — остается только противоположный вариант: жить так, чтобы терять тебе было нечего. Но в таком существовании нет уже совсем никакой радости.
Не буду повторять банальность, что хуже всего обычно приходится лучшим из нас, — при том, что эта банальность, поверьте, перестает быть умозрением, когда раз за разом подтверждается на примере твоих личных знакомых. Может, я потому и так редко теперь вспоминаю о своих друзьях десятилетней давности, что это попросту больно. Мне повезло в свое время знать множество крайне незаурядных людей — и не повезло именно на их примере наблюдать работу этого подлого сепаратора. Макс, если правда то, что я о нем слышал, окончательно опускается, спивается и чуть ли не бомжует. Ник, Руслан Никонов, и вовсе погиб, жутко погиб, еще восемь лет назад. Между прочим, и про Оксанку Бабич я Вас потому спрашиваю с пристрастием, что помню ее как отменно одаренную девчонку; я очень надеюсь, что хотя бы она в итоге выкрутилась — потому что в том состоянии, в котором я наблюдал ее последний раз (давным-давно), это было тяжелое зрелище. Кстати, если Вы с ней общаетесь, то не сочтите за труд, намекните, что хотя бы написать старине Горшку — дело не столь уж запарочное и травматичное:)
Никакой реакции на это свое электронное письмо Гоша Рожкин по прозвищу Горшок так никогда и не дождался.
38
— …Оксанка? — Голос хриплый, далекий, но знакомый. Его голос, Зеленого.
Я молчу. Я даже немного отодвигаюсь от кресла.
— Ксюха?.. Ксюха, ты там? Это я, Макс… Ты все помнишь?..
Я не собираюсь отвечать — но отвечаю:
— Ничего не помню.
Я не узнаю своего голоса. Боль проводит трепанацию черепа изнутри.
— Ник… Русел… — Его едва слышно. — Он зарезался. Ты не помнишь?..
— Откуда ты знаешь?
— Я видел… Я же в комнате валялся… Не помнишь?.. Вы еще сидели, а я уже не мог, я спать пошел. Я подорвался оттого, что вы орете… Вы стояли в комнате и орали, оба никакие совершенно… — Он говорит с большими паузами, с очевидным трудом. — Ну, Ник… он же, ты знаешь… и его явно опять понесло… Мы же вчера нажрались как… еще колес каких-то… дерьма схавали какого-то… такой расколбас пошел… А Ник, ты же помнишь… у него вообще вчера чего-то… Я смотрю, он ножом размахивает… Орет — и раз, раз лезвием по шкафу, по дверце… Я на диване лежал, он стоял спиной ко мне… к тебе лицом. Вы сретесь страшно, он ножом машет и все повторяет: «Не веришь? Не веришь?..» А ты его на хуй посылаешь. И по Нику видно, что он абсолютно никакой, башню на хрен сорвало… и нож… — Зеленый время от времени переводит дыхание, как астматик. — Я стреманулся, думаю, сейчас он точно… я хочу встать — но я еще совершенно кривой, ни встать не могу, ни думать, ни черта, пытаюсь подняться, вертолет дикий… И вдруг вы затыкаетесь оба. Как по команде. Смотрите друг на друга. И тогда он поднимает нож этот — и себя по горлу… У него кровь… я никогда такого не видел… даже не представлял… как из шланга… прямо на стену… на тебя… ты же совсем рядом стояла… лицом к лицу… — Голос в трубке прыгает и срывается. — И сразу свалился, моментально, мордой вперед… на тебя практически… Я видел — у тебя даже лицо в его крови было… и вообще спереди все… Блядь, я вспоминаю, меня даже сейчас трясет… Ты не помнишь?.. Ты блеванула, прямо где стояла, и ломанулась куда-то назад. Я протрезвел тут же, вскочил… То есть мне казалось, что протрезвел… На самом деле ни хера я не соображал совершенно… от такого…