Анита с Вероникой перешли на корму. Цепь, прикрепленная к якорю, засевшему глубоко на дне, была толста. Анита обвила ее вокруг мачты, создав таким образом дополнительный блок. Теперь тянуть можно было, стоя лицом к носу корабля. Эх, еще бы шкив какой-никакой!
— Готовы? — докричался до них Максимов сквозь усиливающийся вой ветра. — Поехали!
Анита с Вероникой, напрягая все имевшиеся силы, потянули цепь на себя. Залязгал лом — это Алекс старался сковырнуть шхуну со скалы. Она, раскачиваемая волнами, ерзала, кренилась, но ни на вершок не сползала с каменной платформы.
— Вероника, еще! Не сдавайся! — простонала Анита.
Служанку не надо было понукать — она при всей своей недалекости осознавала, что дело швах, и корабль во что бы то ни стало должен высвободиться из плена. Если б все зависело только от желания!
Силы иссякли, Анита бросила цепь и прислонилась к фальшборту. Чувствовала она себя отвратительно: мышцы сковала слабость, от перенапряжения и накопившейся усталости разболелась голова, вдобавок подступила тошнота — как тогда, за завтраком на палубе.
Факел, воткнутый в щель на корме, прогорел и свалился в воду. Но, удивительное дело, — свет, если и убавился, то ненамного. Он исходил теперь откуда-то сверху — жидковатый и рассеянный.
— Анна Сергевна! — всполошилась Вероника, воздев очи. — Глядите! Никак ангелы за нами пожаловали…
На концах рей и верхушке грот-мачты распустились небывалые цветы — пушистые, состоящие из бесплотных тончайших ворсинок, каждая из которых горела бледным пламенем. Если не знать, что это такое, то можно и впрямь помыслить о проделках потусторонних сил.
Но Анита, в отличие от неграмотной служанки, имела представление о природе физических явлений.
— Это коронный разряд, дуреха. В народе его называют огнями святого Эльма, но на самом деле его зажигают не святые… Атмосферное электричество. Гроза будет сильной…
Аните делалось все хуже, она и говорила, как умирающая. Перебирая руками верхнюю кромку борта, всю изломанную и щербатую, развернулась лицом к морю, и ее стошнило. Непонятно чем, поскольку она не ела уже более двенадцати часов. О еде сегодня и не думалось, нервы пронизывал ток — того и гляди, сама засветишься, как вольтова дуга…
— Что с тобой, Нелли? — это подошел Максимов. — Ты нездорова?
Чтобы ответить, потребовалось собраться с силами. Она отерла рукою мокрый лоб, позволила Алексу усадить себя на кнехт. Вероника, встревоженная состоянием госпожи, хаотически металась вокруг, предлагала то тряпку, то пресную воду. Анита взяла и то, и другое: водой освежила горло, в тряпку высморкалась. Стало полегче.
Громовые раскаты приближались, огни на мачте разгорались все ярче.
— Отдохни, — сказал Алекс, хотя отдыхать было совсем некогда. — Ты перенервничала, утомилась. Поспи. Через час прилив будет на пике, и я тебя разбужу.
— Нет, Алекс, какой тут сон… А худо мне не потому, что устала.
— А почему?
Анита взглянула на Веронику, точно определяя, достойна ли она быть посвященной в сокровенную тайну. Глубоко вздохнула и выговорила:
— У нас будет ребенок.
Она и не подозревала, что Алекс может быть таким смешным — с вылупленными глазами, разинутым ртом. Вроде не до веселья сейчас, а все ж не сдержалась, прыснула в кулак.
— Ты чего? — двинул он челюстями, как заржавленными.
— А ты чего? У тебя вид, как будто по голове сковородкой треснули.
Для полноты картины надобно добавить, что и Вероника не осталась безучастной к хозяйкиной новости — притиснула к дородной груди полные ладошки и изрекла тривиальное: «Ой, божечки!» Но реакция Вероники Аниту не волновала, куда важнее было, что скажет Алекс. Ужаснется, растеряется, разразится проклятиями?
Он вытянулся перед ней, как солдат на плацу. Чуть не по стойке «смирно» встал. На смурном лице его, как солнце, выглянувшее из-за тучи, появилась улыбка. А потом он поднял Аниту на руки и закружил по палубе, как в давние юные годы, когда их переполняла светлая и чистая влюбленность.
— Нелли, ты не представляешь себе, какая ты у меня замечательная!
Внутри у Аниты от этого кружения снова пробудилось что-то вязкое, толкнувшееся в гортань. Но так не хотелось останавливать Алекса, который в искреннем порыве был прекрасен и счастлив, как никогда.
— Анна Сергевна! — вторглась в идиллию Вероника. — Как же вы в эдаком положении… А кругом-то море сплошное!
Максимов, как хрустальную статуэтку, поставил Аниту перед собой, глядел и глядел на нее с обожанием и ничего не слышал.
— Месяцев семь в запасе есть, — сказала она, успокаивая и себя, и его, и горничную. — Если мы за это время доплетемся до какой-нибудь земли, будет очень хорошо.
— Доплетемся? Да неужели ты думаешь, что я позволю тебе полгода в этой луже болтаться? Домчим как на рысаках!
Алекс, Алекс… Горяч и безрассуден как в двадцать пять лет. Но жена твоя давно уж не глупышка. На рысаках, говоришь? Да этот рыдван к скале прирос прочнее прочного — не отдерешь. Не отпускает Нептун, держит мертвой хваткой.
Но вдохновленный и окрыленный Максимов уже взбирался на грот-мачту. Там он, снуя меж электрических светляков, по-своему перетянул паруса, превратил их в ловушки для ветра. Шквал, дотоле бестолково налетавший сбоку, теперь давил на шхуну под определенным углом и, раскачивая, сдвигал ее назад.
— Готово! — Алекс скатился с мачты, поплевал на руки и взялся за якорную цепь. — У-ух-нем!
Вероника схватилась за железные звенья. Дернули, потянули. Анита, устыдившись своего бездействия, качнулась было к ним, но взгляд Алекса — повелительный, жесткий — остановил ее, как барьер.
— Назад! Сами справимся…
Не иначе Антей в него вселился! Бицепсы вздулись буграми, тело, оплетенное жгутами жил, затвердело под разорванной рубахой. Казалось, сейчас или мачта переломится, или шхуна наконец умерит строптивость и сойдет с мели.
— Движемся! Алекс, мы движемся!
Анита, не сдерживая ликования, захлопала в ладоши. Впрочем, радость была преждевременной: судно продвигалось короткими рывками — по вершку, по два, — а силы бурлаков, как про себя окрестила Анита Алекса и Веронику, таяли на глазах.
Тучи закрыли луну и звезды, блеснуло прямо над головой, и через секунды уши заложило от грохота. Гроза подошла уже совсем близко, до ее центра, таившегося в беспросветной облачности, было не более версты. Анита не понаслышке знала, какой всесокрушающей и не ведающей предела бывает стихия в открытом море. Горе тому, кто угодит под нее даже на большом и надежно построенном корабле. А дырявый, лишенный половины оснастки «Избавитель» — укрытие столь ненадежное, что и говорить нечего…
Анита глянула за борт. Там вскипали буруны, они обхватывали шхуну, тянулись вверх, облизывая борта, и рассыпались на грязно-белые пузыри, которые снова превращались в воду, стекавшую обратно в море. Уже не видно было каменной плиты, хотя глубина увеличилась ненамного. Ветер задул неравномерно, толчками, паруса полоскались и трещали.
Настала полночь. Анита вздрогнула, услыхав, как прорывается сквозь рев бури бой капитанских часов. Они ходили, несмотря на сатанинскую качку и оставшийся распахнутым тайник. Но им не суждено было отбить все двенадцать положенных ударов — циклопических размеров вал вздыбился над шхуной, навалился на перекошенную рубку и смел ее вместе с немногим сохранившимся содержимым. Брусья, доски, осколки стекла, шестерни часового механизма — все это, влекомое потоком, пронеслось по палубе и, проломив противоположный борт, низверглось вниз.
Косо хлынул дождь. Он лупил по лицам, застил глаза пеленой. Анита, охваченная страхом, бросилась к Алексу. Скользя, втиснулась между ним и Вероникой, сдавила руками цепь.
— Еще! Еще! Взяли!
Шхуна как будто услышала ее, очнулась, корма сползла со скалы и нависла над глубиной.
В это мгновение из просевших туч выскочила разветвленная, в виде трезубца, молния. Она озарила небеса ярчайшим всполохом, дотянулась до грот-мачты и расколола ее с такою ж легкостью, с какой отточенный топор раскалывает хлипкую чурку.
Эпилог
Остров Маргарита — самый крупный из Подветренного архипелага — отделяли от материка примерно десять морских миль. Расстояние незначительное, и многие жители Венесуэлы перебрались сюда — кто временно, кто на постоянное жительство. Остров представлял собой два горных массива, соединенных длинной песчаной косой. Ничего привлекательного, зато климат здесь был куда мягче, чем на континенте, где с декабря по апрель царил сухой сезон с изматывающей жарой. На Маргарите погоды стояли ровные, температура воздуха никогда не опускалась ниже двадцати градусов по шкале Цельсия, но и не поднималась выше сорока. Из засушливых районов Южной Америки дули знойные ветры, но с остальных трех сторон остров овевался влажными бризами, так что в целом условия были довольно комфортными.
Пабло переселился на Маргариту в позапрошлом году. До этого он жил в венесуэльской Валенсии, рыбачил у берега, улов продавал на рынке, вырученных денег хватало и на еду, и на одежду, и на поддержание в должном порядке маленькой хижины. Семьей он так и не обзавелся, предпочитал одиночество и покой. Но после обретения страной независимости от Испании, а потом и от Великой Колумбии, о покое пришлось забыть. Власть переходила из рук в руки, постоянно вспыхивали восстания, что привело к кровопролитной гражданской войне. Пабло был сугубо аполитичен и мечтал лишь о том, что бы заваруха поскорее улеглась. Однако она все более разрасталась, и тогда он, продав хижину, переплыл на своем челне на Маргариту.
Отголоски бунтов докатывались и сюда, но все же на малонаселенном острове, где проживали, в основном, рыболовы, было гораздо тише и спокойнее. Пабло быстро освоился, тем более в поселочке, где он нашел себе приют, ему встретились земляки — такие же, как он, переселенцы из Валенсии и Каракаса. Словом, жизнь пошла своим чередом.
Был май, весна близилась к исходу, через две недели должно было наступить календарное лето. Хотя в тропических областях, неподалеку от экватора, смена времен года ощущалась слабо.