Я делал Эдьке в окно сигналы, чтобы он не очень загибал. Но Эдька увлекся и ничего не замечал.
Феня сказала:
— А ты передай подполковнику, что Тимофею некогда, что он занят.
Она вполне серьезно это сказала. Словно речь шла о том, чтобы отнести соседке соли. Некогда, и все.
Эдька красиво захлопал глазами.
— Как… некогда? — поинтересовался он. — Это же Серкиз.
— А Тимофею некогда, — сказала Феня.
— Да нет же, правда, — забормотал Эдька. — Там, понимаете, колдун за мачту замотался, и, кроме Тимки, туда не забраться никому. Вот провалиться мне на этом месте!
— Провалиться? — спросила Феня и взглянула на сундук, под которым должен был сидеть я.
— Ага, провалиться, — обрадовался Эдька. — Мне ведь что. Он сказал, я прибежал.
— А сам-то ты чего не полез?
— Хо-хо! — сказал Эдька. — Сам! Вы видели, там шест какой? Разве мне на него взобраться? Да вы если не хотите, не передавайте. Мне что. Я так и скажу подполковнику.
Эдька врал так правдиво, что даже меня стало сомнение разбирать: может, действительно Серкиз? Я знал, что это чушь, а сам нервничал. Сидел под открытым окном и нервничал. Что, если и вправду меня ждет Серкиз, а Эдька просто позабыл мне сказать? Во тогда будет!
— Отодвинь вон сундук, сказала Феня. — И крышку открой в подпол.
— Зачем? — сделал удивленные глаза Эдька.
— Твой дружок там загорает, — сказала Феня.
Глаза у Эдьки стали совсем квадратными.
— Там?
Он отодвинул сундук, поднял крышку, позвал меня и кисло улыбнулся.
— Разыгрываете, — улыбнулся Эдька. — Нехорошо так делать. Там полеты идут, а вы разыгрываете.
Феня совсем как мама вздохнула и опустилась перед люком на коленки.
— Тим! — позвала она. — Слышь, Тимка! Хватит дурить, вылезай!
Позвав еще немного, она попросила Эдьку:
— Спустись, пожалуйста.
— Я? — удивился Эдька. — Зачем?
— Тащи его оттуда. Он на меня, видишь ли, обиделся. А не пойдет, тогда я сама слажу.
Эдька стрельнул глазами на окно, за которым притаился я, и полез в погреб. И тотчас над его головой угрожающе нависла тяжелая крышка.
— Остряки-самоучки! — хмыкнула коварная Феня. — Давай, давай! Ты же провалиться хотел. Только учти, в соседней комнате я тоже люк придавлю.
Эдька осознал опасность слишком поздно. Последние слова Феня произнесла уже над опущенной крышкой.
Я ринулся на помощь другу. Тюлевая занавеска за что-то зацепилась. Я ее дернул. Любимый мамин кактус качнулся, подумал и рухнул с подоконника вниз. Он рухнул точнехонько на синий графин, который завоевал на лыжных соревнованиях папа.
Я перегнулся через подоконник. В луже воды, среди синих осколков стоял вверх донышком глиняный горшок. В донышке темнела круглая дырочка. Мясистый кактус откатился в сторону. Недалеко от него беспомощно замерли маленькие, величиной с грецкий орех, кактусята.
Эдька воспользовался заминкой, откинул крышку погреба и вырвался через кухню на волю.
— Хо-хо! — ошалело проговорил я и бросился вдогонку за другом.
Разбитый графин и изувеченный кактус не предвещали ничего хорошего. У отца теперь были все основания устроить мне веселую жизнь. Он мне давно ее обещает устроить. И, хотя я боялся отца далеко не так, как подполковника Серкиза, все же я его побаивался.
Очень худо жить на свете, когда всего побаиваешься. Это не то что Руслану Барханову или Тарасу Коваленко.
Глава третья. Во всем виноват козел
Утром во время полетов безлюдно и тихо на единственной улице нашего военного городка. Лишь неумолчно ревут на аэродроме да в воздухе торпедоносцы. Мелькнет матрос в белой форменке, направляясь на вахту, пропылит автозаправщик, прогудит на реке пароход — и снова никого.
Мы с Эдькой промчались мимо магазина с зеленой вывеской Военторга, мимо колодца со скрипучим воротом и, запыхавшись, плюхнулись на лавочку у ДОСа.
— Хурды-мурды, — сказал Эдька.
Когда ему нечего сказать, он всегда говорит «хурды-мурды». Он боялся, как бы вся эта история не дошла теперь до его мамочки. Вера Семеновна умела не только читать нам лекции, но еще и на руку была очень скорая.
Мой отец тоже очень охоч до тумаков и подзатыльников. Поэтому у меня не выходили из головы графин с кактусом. Нужно же было поставить этот графин точно под окно! И что только меня дернуло сунуть его под окно?
С ревом прошел над ДОСом самолет. Хорошо летчикам в небе! Простор! Никаких тебе неприятностей. Крути себе штурвал и лети куда хочешь.
С реки налетел ветер, погнал по дороге облако пыли. А из-за дома появился влюбленный в авиацию полосатый козел Назар.
Назар живет в соседней деревне Сопушки. Как его там ни привязывают, он все равно удирает и, минуя часовых, отправляется на аэродром, где посочней трава. Был случай, когда из-за Назара самолет ушел на второй круг. Один раз козла чуть не подстрелил часовой. Но отвадить его от аэродрома не смогли. Чтобы козел издали бросался в глаза, шутники-прибористы размалевали его наподобие шлагбаума несмывающейся черной краской и оставили в покое.
Нагнув голову с подпиленными рогами, Назар подошел к лавке и уставился на нас с Эдькой желтым глазом. Козел скучал и хотел порезвиться. Но мне было не до резвости.
Желтый Назаров глаз с узкой темной щелкой смотрел мне в самую душу. Я терпеть не могу, когда мне заглядывают в душу. Особенно если у меня плохое настроение.
— Чего вылупился? — шуганул я нахального козла. — Чеши давай, пока жив!
Назар принял мои слова за вызов. Он еще ниже нагнул голову и затряс бородой. Трясение бородой означало подготовку к атаке. Рога у козла были тупые, но шея крепкая. Это он однажды мне уже доказал.
— Вам не дует? — спросил я у Назара.
В ответ он еще резвее затряс бородой. Он прямо ею землю подметал, своей козлиной бородой.
— Оставь ты его, — толкнул меня Эдька. — Тебе что, дырку в животе захотелось?
Я подумал, что, в конце концов, мне теперь все равно. Дырка так дырка. Хуже не будет. Мне только есть очень хотелось. Я ведь так с утра и не позавтракал.
— А что? — сказал я. — Дырка — это вещь.
Тут я вдруг вспомнил про клизму. Клизма оттопыривала карман. Я достал ее и фыркнул в морду козлу клизмой.
Ему, наверно, никто не фыркал в морду клизмой. Он, наверно, страшно обиделся. Мы с Эдькой скатились со скамейки в разные стороны. Подпиленные рога ударили точно в середину скамьи.
Эдька взлетел по пожарной лестнице. Я укрылся за железной бочкой. В бочке плавала в воде зеленая бахрома.
Склонив голову набок, Назар соображал, с какой стороны меня лучше зацепить. Пока он раскидывал своими козлиными мозгами, я набрал в клизму воды и ударил в него крепкой струей.
Козел недоуменно попятился. Затем он взял разгон и бросился на бочку. Мне показалось, что он прошибет ее насквозь. Я кинулся к дверям ДОСа. Я едва успел захлопнуть за собой дверь на лестницу, как в нее глухо кляцнули рога.
— У, зверюга! — сказал я, заглядывая в замочную скважину.
Назар стоял напротив двери и, как боевой конь, бил копытом в доски крыльца.
Перед тем как покинуть бочку, я успел наполнить клизму водой. Я сунул в замочную скважину кончик клизмы и надавил на грушу. Я давил на грушу до победного, пока в ней не захлюпало и не зачавкало. После этого я вновь приложился глазом к скважине. И тут вместо козла я увидел что-то черное с медными флотскими пуговицами.
Приоткрыв дверь, я высунул голову наружу и онемел от ужаса. Брезгливо морщась, начальник штаба полка подполковник Серкиз отряхивал черными кожаными перчатками воду с кителя и с безупречно отглаженных брюк. Я хотел спрятать голову обратно и не смог. На меня напал столбняк.
Назару, кажется, тоже не понравилось появление подполковника. Козел тряс бородой и косил на начальника штаба желтым глазом.
Серкиз щелкал перчатками по штанам и следил за козлом. Как правило, козел, если его не трогали, на людей не кидался. Но на этот раз он был в запале.
Подполковник не дрогнул перед стремительной атакой козла. Он встретил ее достойно. Подполковник схватил Назара за рога. Мгновение, и козел тяжело плюхнулся на бок. Он плюхался еще два раза и упрямо рвался вперед.
Поднявшись с земли в третий раз, Назар отступил. Он задумчиво пожевал нижней челюстью и, вздымая пыль, отправился по дороге к аэродрому. Чем-то он чуточку смахивал на Тараса Коваленко. Наверно, гордой походкой Назар пританцовывал на своих высоких копытцах, точно на цыпочках.
Только тут подполковник обратил внимание на мою голову. Голова боком торчала из двери. Рачьи глаза начальника штаба налились кровью.
Я почувствовал, что сердце у меня вот-вот лопнет. Во мне все заледенело. Я словно на мину наступил.
— Ты чей? — спросил, будто ударил, подполковник.
Если бы я и мог, я бы все равно не сказал, чей я. Но я не мог ничего сказать. У меня отнялся язык. Когда я увидел в подвале змею, я еще что-то лепетал. А теперь у меня язык отнялся начисто. Страшнее Серкиза я не представлял себе ничего на свете.
— И как это вообще прикажешь понимать? — прорычал он, показывая на свои брюки в темных пятнах.
Я не знал, как это приказать ему понимать. У меня лишь мелькнула мысль, что сейчас он нажмет на дверь и без всякого отщемит мне голову. Ее было очень легко отщемить.
— Ну, черт тебя подери! — рявкнул он.
Меня придавило к земле. Моя несчастная голова скользнула в щели и затормозилась где-то на уровне ручки.
— М-м, — выдавил я.
— Что?
— М-м, — сказал я громче, моля его глазами, чтобы он не нажал на дверь.
Он вытащил меня за шиворот на улицу и спросил:
— Так как же все-таки понимать это свинство?
Проведя языком по губам, я трясущейся рукой протянул ему рыжую клизму.
Я протянул ему клизму без всякого умысла. Я протянул ее только потому, что у меня отнялся язык. А я хотел показать Серкизу, что я облил его вовсе не нарочно, что во всем виноват только козел. Но глаза у подполковника стали совершенно дикими, нижняя губа посинела, задрожала и полезла куда-то к скуле.