Теперь Иван выходил, только чтобы покурить. Едой и водой он запасся на неделю, а электричество, слава богу, было, и он мог пользоваться своим кипятильником и включать по вечерам тусклую одинокую лампочку, свисающую на проводе с потолка. Читать при таком свете оказалось трудно, но какой-никакой, а это все равно был свет.
С каждым днем дождь становился сильнее. Крыша бунгало уже с трудом сдерживала поток льющейся воды, углы потолка потемнели от влаги, а на одной из стен появились, побежали тонкие едва заметные ручейки, стекавшие куда-то за плинтус. Запас сигарет подходил к концу. Иван видел это и старался курить меньше, но почему-то курил только еще больше. Лежа на кровати, он часто дремал, не проваливаясь в сон глубоко, но и не бодрствуя, и в этом странном состоянии ему мерещилось, что он не человек вовсе, а мышь. Серая умная мышь с длинным тонким и лысым хвостом, которая спряталась в своей не слишком уютной, но безопасной норе и ждет, пока хозяйка дома не закончит генеральную уборку.
На пятый день, когда Иван стоял на крыльце под козырьком, курил и смотрел, как дождь взбивает мутную грязь, он услышал странный звук. За дверью, внутри бунгало что-то тяжело упало на пол. Звук был чуть более долгим, чем мог бы, протяжным, таким, словно с потолка сбросили веревку, толстый канат, ударившийся о пол всей своей плоскостью не в один миг, а волнообразно, с оттяжкой. Иван замер, прислушиваясь. Ничего больше слышно не было, но дождь слишком шумел для того, чтобы утверждать наверняка.
«Змея», — вдруг понял Иван, и по коже пронеслись миллионы холодных муравьев. Сигарета в его пальцах успела потухнуть. Он прикурил еще раз и заметил, что руки у него подрагивают.
«Но откуда змея в доме? — рассуждал он, затягиваясь и успокаивая сам себя. — К тому же что она делала на потолке? Дверь я всегда держу закрытой. Окно тоже. Может быть, это просто осыпалась штукатурка?»
Такое объяснение показалось ему разумным и успокоило. Он даже рассмеялся с облегчением, но сам почувствовал, что змея уже проникла в него и теперь уберется не сразу. Иван докурил сигарету, щелчком выбросил окурок в ближайшую лужу и хотел уже открыть дверь, но остановился. Вокруг бунгало росли только пальмы. Опавшие листья и куски полусгнивших плодов валялись вокруг в избытке, но ни одной палки не было. А палка бы сейчас пригодилась… Подумав, он шагнул в дождь и поднял увесистый булыжник, лежащий на земле. Под камнем зашевелился потревоженный клубок червей. Иван содрогнулся и бросил булыжник на крыльцо. Перевернув его ногой, он убедился, что черви не прилипли к поверхности камня, и снова поднял его, ухватившись удобнее. Вдалеке снова запричитали, захныкали шакалы. Иван открыл дверь и тут же отскочил в сторону, ожидая чего угодно. Ничего не произошло. С булыжником в руке Иван осторожно вошел в бунгало и включил тусклый свет.
Потолок был цел. По-прежнему в углах темнели сырые пятна, но штукатурка падать и не собиралась. Это Ивана не обрадовало. Стараясь держаться подальше от стола и кровати, он подошел к рюкзаку и вытащил фонарик. Почему-то теперь ему стало спокойнее. Иван включил фонарик и издалека заглянул под кровать, стараясь осветить все углы. Под кроватью было пусто. Он посветил под стол, посмотрел под тумбочками. Ничего. Только юркнула под плинтус мокрица. Схватив за край одеяла, Иван резким движением дернул его, намереваясь сбросить на пол. Постель он уже давно не убирал, все было спутано, не постель, а гнездо, влажное от дождя и пота. Одеяло потянуло за собой простыню, подушку, и где-то там, в льняных, пожелтевших от времени складках будто бы что-то блеснуло, выгнулось серебряным боком и тут же спряталось.
Иван заорал, отчасти от страха, отчасти надеясь испугать своим криком змею, и дернул сильнее. Тяжелый ком плюхнулся на пол и развалился на части. Из подушки вылетели тонкие белые перышки и закружились по комнате. Иван отскочил, держа камень в руке и напряженно вглядываясь в разбросанное по полу белье. Лампочка покачивалась от сквозняка, и в этом прыгающем свете казалось, что простыня шевелится то там, то здесь… Несколько мгновений Иван пытался отделить игру теней от реальности, но потом нервы сдали, он издал пронзительный вопль и с размаху залепил камнем прямо в середину постельного гнезда. Камень тут же увяз в белье, не произведя особого эффекта, а Иван, лишившись оружия, почувствовал себя совсем беззащитным. Недолго думая он снова выскочил из бунгало и захлопнул за собой дверь.
Сердце колотилось, и возвращаться внутрь совершенно не хотелось. Уже стемнело. Иван пошагал по крыльцу туда-сюда и решил, что нужно где-то перекантоваться хотя бы эту ночь. Ощупав карман и убедившись, что сигареты на месте, Иван побрел сквозь дождь и джунгли в сторону деревни.
Зонт остался в бунгало, поэтому промок он тотчас же. Но было тепло и не очень противно. Войдя в деревню, он постучался в запертую дверь кафе «Мун-бич». Хозяином кафе был пожилой кореец Мун, Иван немного знал его. Дверь долго не открывали, Иван стучался еще и еще, пока наконец на втором этаже не включился свет и из окна не выглянул сам Мун.
— Кто там? — крикнул он, щурясь со сна.
— Извините, Мун, — крикнул в ответ Иван, — это я, Иван, у меня в бунгало змея, можно я переночую у вас?
Мун еще постоял несколько секунд, слегка покачиваясь в рамке окна, а потом неопределенно махнул рукой и захлопнул створки. Через минуту дверь открылась, но Мун стоял на пороге, загораживая Ивану путь в дом.
— Откуда в твоем бунгало змея? — спросил хмуро Мун.
— Я не знаю! — воскликнул Иван и вдруг растерялся и начал объяснять: — Я спал, потом ушел, потом она упала за дверью, я зашел, а ее нет.
— Если змеи нет, то чего ты боишься? — спросил Мун.
— Она там, там! — закричал Иван, понимая, что сам запутался. — Она просто спряталась, я не могу ее найти.
— Мой брат умер в том году, — сказал Мун. — Его нет, но он живет вот здесь, — он с силой хлопнул себя по груди. — Если змеи нет, но ты по-прежнему ее боишься, значит, змея не в бунгало, а в твоем сердце. Как я могу пустить в свой дом человека со змеей в сердце?
Мун уставился на Ивана, ожидая ответа, но Иван не знал, что ответить.
— Ты меня услышал, — сказал Мун, кивнув, и закрыл дверь.
Иван растерянно огляделся. Ветер унялся, дождь стал тише, мельче, но в этом чудилась еще большая угроза, словно все вокруг затаилось, свернулось в клубок перед решающим смертельным прыжком. И, будто повинуясь не собственной воле, а поддаваясь чему-то неотвратимому, Иван побрел обратно к пляжу.
Он вышел на берег и подошел к тому краю, где заканчивалась круглая галька и начинался песок. Океан тихо гудел, как гудит электричество в высоковольтных проводах. Вода в океане казалась густой и плотной, словно покрытой жирной пленкой. Стояла какая-то необыкновенная тишина, и Ивану вдруг почудилось, что он стоит внутри огромного воздушного шарика, надутого до того самого предела, когда еще один выдох, одно неосторожное движение, и шар лопнет.
Стараясь не потревожить это неустойчивое равновесие, он медленно опустился сначала на колени, а потом лег на мокрый песок и закрыл глаза. Океан лизнул его пятки, а через мгновенье, развеселившись, вздохнул глубоко и с разбегу накрыл Ивана соленой волной.
КультяРассказы
НАМАЗ
Брр. В его бороде клочья каши.
— Утрись, — говорит ему мама и наливает нам чай.
Я не пью, я дую. Дую, пока на поверхности не образуется тонкая радужная пленка. Мама говорит, что у нас вода плохая, а мне нравится.
Он пьет жадно. Выпивает чашку и сразу просит еще. Мама достает из холодильника печенье и ставит на стол.
Летом мама вообще все хранит в холодильнике. Ну, почти все.
Крошки усыпают бороду и легко прилипают к каше. Мне неприятно и боязно смотреть на него.
— Ты чего? — спрашивает мама.
Я с хрустом раскусываю ледяное печенье и запиваю радужным чаем. Чай уже не такой горячий, но зубы все равно ломит. Не проглотив, откусываю еще раз. Полные щеки печенья. Уф-ф. Устал жевать. Застываю с открытым ртом.
— Перестань, — говорит мама.
У соседей сверху опять танцы. Я привык, а ему интересно. Голову наклонил, прислушивается. Как собака, честное слово. И на маму не похож ни капельки.
— Все! — кричу я и вскакиваю из-за стола, но цепляюсь штаниной за табуретку и чуть не падаю.
Он протягивает руку, чтобы меня поймать, но не дотрагивается, увидев, что я удержался.
Перед тем как выбежать во двор, я тайком пробираюсь в мамину спальню и нахожу ту фотографию. Она в самом старом альбоме, фотки там держатся за страницы уголками, а сами страницы желтые и пахнут, как корзина из-под белья. На фотографии мама в полосатом сарафане и рядом с ней улыбчивый дядька в погонах. Улыбаются они одинаково. Я достаю из кармана леденец, сую его в рот, а из фантика складываю бороду и примеряю дядьке. Не, все равно не похож.
Убрав альбом, я мчусь во двор. Вишня созрела! Я забираюсь на дерево и устраиваюсь на развилке. Вишенки хоть и красные, но еще кислые. Косточки я сплевываю вниз, целясь в старый разноцветный мяч. Он уже сто лет назад сдулся, утонул наполовину в земле, но красно-синий бок еще торчит из травы.
Бородатый выходит на веранду. Я замираю: не хочу, чтобы он меня заметил. Он стоит, опустив голову и сложив руки на животе. Сверху я замечаю, что на макушке у него круглая смуглая плешь. Потом он вдруг наклоняется, упираясь ладонями в колени, замирает так на секунду и снова распрямляется и тут же, словно сдувается, опадает, свернувшись в клубок и упершись лбом в землю. Я не смею шевельнуться, завороженный зрелищем, только невольно перекатываю во рту давно обсосанную вишневую косточку. Бородач медленно поднимается на колени, снова падает, встает, склоняется и снова оседает. Я вспоминаю прошлогоднее море — волны так же накатывали и откатывались, а я все ждал, когда же они лизнут мои облепленные песком пятки. В те моменты, когда бородач стоит, я вижу, что его губы чуть шевелятся. Наконец, поднявшись в очередной раз, он замирает, слегка улыбается и кивает головой в обе стороны по очереди, словно здороваясь с кем-то мне невидимым. Я с удивлением обнаруживаю, что не дышу, по-видимому, уже давно, и делаю тихий, медленный, глубокий вдох. Словно почуяв мое дыхание, бородач спускается с веранды и направляется прямо к вишневому дереву. Я не шелохнусь. Он подходит совсем близко, близоруко щурится, восклицает радостно и, наклонившись перед деревом, пытается вытащить из травы мяч. И тогда, охваченный внезапным порывом и не имея сил сдержаться, я выплевываю гладкую коричневую вишневую косточку точно ему в лысину.