Смешливо пощурил глаза. — А этот истребитель не на словах, а на деле потребует от всех вас и смелости и храбрости.
Оживились, радостно загалдели. Коробко же посмотрел на закрытый патефон.
— У вас тут песня хорошая звучала — шел мимо, заглянул, но опоздал.
— А мы ее еще прокрутим! — вскочил Олег. — Степан, открывай музыкальную шкатулку. Тимур, подержи «Брызги» и давай твоего «Орленка»!
Задушевная песня снова заполнила ленкомнату, пробиваясь сквозь приоткрытую дверь, в которую уже тихо входили другие курсанты эскадрильи…
И все же небо Качи почти всегда безоблачно. Даже зимой, когда полеты предельно ограничены, выпадают исключительно ясные дни. Вот почему почти во все времена года именно в Качу тянутся с авиационных заводов конструкторы с летчиками-испытателями экзаменовать новые модели боевых самолетов.
В школе давно уже поговаривали о новом сверхскоростном истребителе — «миге», и курсанты, зная, что один из конструкторов этого самолета Артем Иванович Микоян — родной дядя Степана, нередко выспрашивали у него: скоро ли «миг» пригонят на Качу и покажут им это новое чудо авиационной техники? Степан скромно отмалчивался, пожимая плечами: откуда, мол, мне знать… Но однажды поздним вечером, перед отбоем, он загадочно поманил Тимура пальцем:
— Выйдем.
— Только ж с вечерней прогулки вернулись!
— Не хочешь — пожалеешь, — сказал Степан и направился к выходу.
Степан попусту ничего не предлагал — это Тимур знал и, набросив шинель, вышел следом.
Над авиагородком помигивали звезды. Они были такие крупные и близкие, что хотелось дотянуться и потрогать небесный ковш за ручку.
— Ночка какова, а? Как на Кавказе!
По темному небу, возникнув где-то в Севастополе, медленно прополз серебристый луч прожектора.
— За этим и звал?
— Нет. Завтра утром, до подъема, я приглашаю тебя на главный аэродром…
Тимур повел плечами, поудобнее натянул шинель и подумал: «А он таки не зря вызвал, что-то такое намечается важное, но тянет, интригует… Ну-ну, Степка, давай, поговори еще и о звездах, я терпеливый, подожду».
— Точная информация: завтра ни свет ни заря к нам на Качу пригоняют «миг». Правда, по-настоящему испытывать его будут позже, но завтра же на нем кое-кто полетает. И знаешь кто?
— Да не тяни же!
— Супрун! Он приехал в Крым на встречу со своими избирателями как кандидат в депутаты Верховного Совета. Пойдешь?
— Спрашиваешь…
… Только что солнце выглянуло из-за дальних гор и сизоватый ковыль заиграл пунцовыми тонами, а на главном школьном аэродроме — задолго до подъема — уже собрались командиры, инструкторы, техники; прибежали сюда и Тимур со Степаном. Всем было любопытно взглянуть на новую машину, как уже о ней поговаривали, почти из области фантастики. Кто-то из присутствующих шутя заметил, что даже в названии самолета есть что-то от скорости:
— Взлетит, миг — и скрылся из поля зрения!
Тимур и Степан прислушивались к говорку летчиков, поглядывая то в небо, то на Супруна. Он заметил их и подозвал к себе.
— Не терпится? — Взглянул на ручные часы: — Уже скоро.
Вокруг него теснились школьное начальство и незнакомые штатские люди. Один из них вдруг вскинул руку: «Летит!»
В густой синеве отчетливо вырисовывалась серебристо-алая стрелка, потрясая качинское небо каким-то необычно могучим раскатом протяжного грома.
Сделав несколько кругов над аэродромом, самолет устремился на посадочный знак, снижаясь, заметно сбавил скорость, точно коснулся земли у белого полотнища и плавно-плавно покатил к ограничительным флажкам — изящный, предельно обтекаемый, горящий в лучах утреннего солнца. Тимур восхищенно прошептал:
— Степка, вот это действительно, как ты любишь говорить, сила!
— Сила! — согласился тот, влюбленно поглядывая на детище Артема Ивановича.
— Признайся, — продолжал шептать Тимур, — ты как-то мне говорил, что будешь потом учиться на авиаконструктора. Дядя посоветовал?
— Нет. Просто я сам так решил. И летать буду и конструировать.
«А ведь это же здорово — чтоб летать и конструировать вот такие же быстролеты!» — думал Тимур.
Привел и посадил новую машину заводской летчик-испытатель. Супрун, прищурив один глаз, оценивающе кивнул: нормально, мол. И неожиданно повернулся к курсантам:
— Как, ребятки, скоро пересядете на такую машину?
Тимур глянул на Степана и не без задора ответил:
— А мы хоть сейчас, только позвольте сесть и в приборах разобраться.
Окружившие их засмеялись.
— О-о! — протянул Супрун и стал серьезен. — А на каком самолете вы уже летаете?
— Самостоятельно летаем, — уклончиво ответил Тимур.
— Только-только закончили программу на У-2, — признался Степан.
— Так. Значит, рулежку еще не проходили. Запомните, ребятки, чтобы удержать этого быстроходного красавца от разворота на разбеге, надо умеючи работать ногами. Умеючи!
— Научимся! — поддержал Тимура Степан.
Супрун снял фуражку и принял от подошедшего техника шлем.
— Узнаю орлят Качи! — тепло улыбнулся он. — Не теряются. То, что у вас есть такая уверенность, — это хорошо. Даже замечательно. — И стал застегивать шлем. Быстро справившись с этим попутным делом, подмигнул курсантам совсем по-мальчишески и пошел к «мигу».
Издали все видели, как Супрун залез на крыло, сел в кабину и задернул над собой весь в солнечных бликах фонарь.
В тот день над Качей долго не стихал самый протяжный гром. Гром в ноябре…
А в конце декабря отличившихся курсантов поощрили краткосрочным отпуском с поездкой домой. И снова Тимур трясся на верхней полке, только теперь окно было прочно закрыто, и, чем дальше поезд убегал на север, тем чаще оконное стекло меняло свой вид — сначала было прозрачным, как крымское утро, потом скучновато подзатуманилось, а на подступах к Москве затянулось узорчатым ледком.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Новый год встречали у Ярославских. Но вскоре после полуночных тостов Тимура потянуло на улицу и он хитровато шепнул Вере:
— Убежим?
Легкий застольный хмель сразу же выветрился, как только вышли на морозец. Несмотря на третий час ночи, окна домов светились праздничными огнями. Реденький снежок падал тихо, невесомо и, залетая в полосы света, мигал цветными искорками.
Не заметили, как оказались у подъезда 57-й школы, и новогодняя Москва повела их по «большому кольцу» давнего маршрута. Минуя старенькую церквушку, спустились вниз к оледенелой набережной…
— Ты часто думаешь о своем папе? — осторожно спросила она. Тимур долго не отвечал. Вера сжала его руку: — Если тебе трудно говорить об этом, не надо.
— Нет, почему ж… Просто «часто» не то слово. Он всегда со мной… Даже сейчас.
И долго потом шли молча, слыша свои неспешные, легкие шаги, чувствуя теплоту крепко стиснутых — ладонь в ладонь — рук. А когда они вновь подошли к дому, где встретили новый, сорок первый год, Тимур как-то особенно подтянулся, вздохнул.
Вера затихла. Ей будто кто-то подсказал, что именно сейчас должны прозвучать какие-то особенные, значительные слова.
— Вера, — сказал он, — помнишь прошлогоднее лето… после вечеринки у Гербина? — Она кивнула. — А спрашивал тебя о чем, помнишь?
— Помню, Тим, — почти шепотом промолвила она. — Ты спросил: буду ли я ждать?.. Я каждый день ждала — тебя и твоих писем.
— Когда я сегодня заглянул вперед, в конец лета, и представил нашу встречу, то ясно услышал свой голос. Кроме обычных слов, принятых говорить при встрече, я скажу тебе еще и такие слова: Вера, ты согласна, чтобы мы с тобой всю жизнь были рядом? А может, по-другому скажу, короче и определеннее…
Бурный наплыв радости опалил ей и без того подрумяненные морозцем щеки. Хотела немедленно, хотя бы двумя-тремя словами, ответить (нельзя же в такую минуту отмалчиваться!), но горло перехватило что-то горячее, и она испугалась: «Только этого и недоставало — разреветься». И, не владея больше собой, торопливо отступила к дверям подъезда. Но Тимур не дал ей убежать. Он вовремя схватил ее за локти, привлек к себе и осторожными губами коснулся сначала пылающих щек, а потом встретил подрагивающие, все еще хранившие привкус недавней карамельки губы…
В январе последние дни отпуска замелькали особенно быстро. И дома, делясь впечатлениями дня, он теперь все чаще и чаще приговаривал «мы с Верой». или «нам с Верой»: «Сегодня смотрели забавную пьеску, и мы с Верой от души смеялись…», «После вечеринки у Степана нам с Верой захотелось покататься на коньках, и мы всю компанию потянули на каток…».
Екатерина Давыдовна, слушая Тимура, грустновато улыбалась и, если присутствовала Таня, многозначительно переглядывалась с ней: «Слышишь? Теперь он говорит не мы с Юрой… или с Левой, а совсем иначе… Твой брат, Танюша, влюбился…»
В один из последних отпускных вечеров Ворошилов долго засиделся с Тимуром в своем кабинете. Уведомленный об увлечении воспитанника, он не смутил его неосторожным вопросом. Он спрашивал о другом. Маршала интересовало все, что касалось системы обучения летному мастерству будущих пилотов-истребителей. Тимур пони мал, что Климент Ефремович мог бы с большим успехом обо всем этом переговорить в ином месте с действительно опытными качинцами, но опекуна интересовало именно его, курсанта, мнение об истребительной авиации. Другими словами, нарком обороны хотел знать, как относятся к быстролетным машинам молодые люди — те, кому в будущем предстоит не только летать на них, но и, досконально овладев ими, побеждать на земле и в воздухе сильного врага.
Вооружившись очками, Климент Ефремович развернул «Красную звезду».
— На днях опубликован, — щелкнул ногтем по странице, — интересный материал.
— «Самолетостроение за рубежом», — выхватил жирную строчку заголовка статьи Тимур.
— Не читал?
— Нет, этот номер «Звездочки» не видел… Я больше сводками военных действий интересуюсь. Читал, например, сообщение из Лондона, как сразу же после нового года английская авиация совершила налет на Берлин и в столице Германии возникли большие пожары. И далее — дословно помню — такое сообщение: «Все английские самолеты, участвовавшие в этом налете, благополучно возвратились на свои базы». Просто не верится! Где ж была германская истребительная авиация? Или она…