А Тимуру вспомнились слова Супруна: «Значит, рулежку еще не проходили. Запомните, ребятки, чтобы удержать этого быстроходного красавца от разворота на разбеге, надо умеючи работать ногами». И Тимур, выходя на занятия, нетерпеливо ожидал своей очереди, а когда она подходила, не теряя ни минуты, спешил подчинить педали тренажера (УТИ-4 со снятой обшивкой на плоскостях) скупым и точным движением ног. Такое занятие и называлось рулежкой. Строптивый истребитель с подрезанными крыльями носился по полю, норовил уйти то в левую, то в правую сторону, однако при быстрой реакции и выносливости уверенно удерживался на прямой.
Изо дня в день усложнявшиеся упражнения по технике пилотирования для одних и рулежка для других требовали большого физического напряжения. В этот период школьной программой предусматривалось проведение с курсантами специального комплекса физических упражнений.
В один из таких учебных дней после все той же рулежки Коршунов объявил:
— Завтра по расписанию с утра физподготовка. В гимнастическом городке с вами будет теперь заниматься физрук пятой эскадрильи старший лейтенант Федоренко…
— Идет, — подсказал Тимуру Степан.
Физрука знали в лицо давно, он вел занятия не только в другой эскадрилье, но и со «старичками», отрабатывая с ними прикладные упражнения. Теперь «старичками» становились они.
— Равняясь… — тихо скомандовал Тимур и, выждав, во весь голос: — Смирно!
Замерли.
Старший лейтенант Федоренко — с приветливыми ямочками-полумесяцами на щеках — приближался к выстроенной в одну шеренгу группе неторопливым шагом, вглядываясь в застывшие лица восемнадцатилетних пареньков. Накануне Коршунов рассказал о своей группе, каждого назвал по фамилии.
— Товарищ старший лейтенант, группа в количестве…
Поздоровавшись, физрук взял журнал и, вызывая каждого, удовлетворенно подумал, что не ошибся в черноглазом — точно, Микоян. Познакомился с остальными. Потом каждого посмотрел в работе на спортивных снарядах. Курсанты выполняли упражнения старательно, как на экзаменах, и Федоренко был приятно поражен высокой физической натренированностью этих ребят, почти мальчиков. Даже самый худенький (тот, что с двойной фамилией и несколько смешной внешностью) работал на снарядах пружинисто и петушисто. Но больше всего физрука восхитил старшина группы. Высокий, стройный, предельно собранный, он выполнял упражнения легко и уверенно.
«Просто мастерски!.. Да и вся группа что надо! Все бы так в школе работали», — подумал Федоренко и приступил к показу более сложных упражнений. Впрочем, начал он с заранее обдуманного вступительного слова. Напомнил, что летчики — люди особого склада, что их профессия сопряжена со скоростными перегрузками и другими особенностями полета, требующими от человеческого организма определенной натренированности.
— Вот, например, вестибулярный аппарат… — сказал он и, сделав паузу, все же подумал: «Не слишком ли книжно объясняю?.. Нет, вижу, слушают заинтересованно». Затем перешел к сути: — Для укрепления вестибулярного аппарата и тренировки глубинного зрения мы с вами отработаем ряд упражнений на специальных снарядах. Особенно полезны упражнения на подкидной сетке — батуте — и прыжки в воду с вышки. Первые — начнем отрабатывать сегодня же, вторые — с наступлением купального сезона…
Подошел март, и в военной службе Тимура произошло немаловажное событие: ему пришлось спороть со своих гимнастерок и с шинели гладкие петлицы и нашить иные, такие же голубые, но с красной продольной полоской посередине — старшине группы Тимуру Фрунзе присвоили звание «ефрейтор».
Коршунов перед строем зачитал выписку из приказа по школе и, поздравив своего помощника, пожелал ему с честью нести новое воинское звание.
Размышляя обо всем этом — и о своем очередном звании, и о старшинстве в группе, невольно вспомнил спец-школьный случай, когда он, Тимур, отказался от должности командира отделения, вспомнил и о том, как отреагировал, узнав об этом, Климент Ефремович.
… Однажды военрук капитан Левит в присутствии инспектора спецшкол беседовал с командирами отделений и заметил Тимуру, что он, учащийся Фрунзе, сам учится хорошо, но не придает серьезного значения своей должности командира отделения. Тимур ответил, что тяготится обязанностью быть старшим над такими же, как он сам, товарищами.
— Тяготитесь?
— Да. И с большим бы желанием сложил с себя эту должность.
— Так… — жестковатым баском отозвался Левит и сразу же безоговорочно отчеканил: — Что же, я вас избавлю от сей «непосильной» для вас ноши — снимаю с должности командира отделения.
— Разрешите идти?
— Идите.
Тимур вышел, а инспектор чуть ли не вскричал:
— Что вы наделали!
— Убедился, что он тяготится быть непосредственным начальником своих товарищей по батарее. Видимо, в свое время такое назначение состоялось формально. Вот я и разрушил эту формальность.
— Но… — продолжал горячиться инспектор, — не надо забывать, что он сын выдающегося полководца!
— Но не полководец, — отрубил Левит в тот самый момент, когда Тимур плотно прикрыл за собой дверь.
А дома состоялся памятный разговор с Климентом Ефремовичем. Неодобрительно покачав головой, он после короткой паузы сказал:
— Тот факт, что ты пренебрег доверием руководителей спецшколы, не возвышает тебя не только в их глазах, но и в глазах тех, непосредственным начальником которых тебе предложили быть. — И, как всегда, когда хотел внушить житейскую истину, усадил Тимура возле себя, положил руку на его колено. — Ты посчитал, что обязанность командовать такими же ребятами, как ты сам, искусственно возвысит тебя над ними и будут прерваны товарищеские отношения, которыми ты дорожишь? Глубокое заблуждение. Доверие надо ценить и всячески оправдывать его — на службе предельно точно выполнять свой долг, а во внеслужебное время оставаться самим собой… — Пощипав жесткую щетину усов, Климент Ефремович заключил наставительно: — Если решил стать кадровым военным, не довольствуйся достигнутым, иди вперед во всем — в мастерстве, в закалке характера, в смелом руководстве доверенными подчиненными, в стремлении побеждать. Именно таким целеустремленным был твой отец.
Совет Ворошилова Тимур помнил и тогда, когда решался вопрос о назначении его старшиной группы, и теперь, когда закрепили его старшинство, выделив среди однокашников более высоким званием. После инструктора его поздравляли поочередно и курсанты группы. Степан, звучно прихлопнув ладонью о ладонь, подмигнул горячим глазом:
— С первым позументом, Тимка!
А Олег Баранцевич не упустил случая пошутить:
— Все, братцы, теперь нас товарищ ефрейтор зажмет! Ярославский поддержал шутку:
— Как это делать, он уже знает — командир отряда показал личным примером.
Был перерыв, всей группой сидели в курилке, и Тимур снисходительно улыбался: давайте, мол, давайте — не заведете, как Сгурича, с пол-оборота…
В апреле вторая эскадрилья перебазировалась в Аль-минскую долину, зажила лагерной жизнью.
И настал для Тимура и его товарищей долгожданный день. Собственно, днем тем было голубое-голубое утро, и группа, возглавляемая лейтенантом Коршуновым, вышла на лагерный аэродром в приподнятом настроении. Не весенние сады и не бесконечный самолетный хоровод в гудящем альминском небе сейчас волновали курсантов. К тому и другому они успели приглядеться, попривыкнуть. Их ожидал своеобразный праздник: начиналась заключительная страда пребывания в летной школе — нелегкий, но желанный период овладения боевым истребителем И-16 (сначала на спарке, самолете УТИ-4).
Они идут широким шагом, а он — ладный тупоносый моноплан — поджидает их недалеко от предварительного старта. Хлопотливый механик в последний раз прикасается к его неподвижному пока винту и ревниво поглядывает из-за крыла на приближающийся невеликий строй явно нетерпеливых курсантов. «Вот эти… восемнадцатилетние салажата… — нелицеприятно оценивает их. — А доросли ли они до моего, хотя и тренировочного, но все же настоящего, боевого истребителя?» А они, эти восемнадцатилетиие, не робея, подходят к прославленному «ястребку», одному из тех, которые почти мгновенно набирали скорость и взвивались в небо Испании, Монголии и над Карельским перешейком…
Солнце обливало лучистым светом защитно-зеленую машину и, казалось, добродушно щурилось, оглядывая юных, неудержимо рвущихся в синюю высь пареньков, нашептывая каждому: «На нем и летать тебе, завтрашний боец-истребитель, в строевой авиачасти…»
Перед ужином Тимур предложил Степану побродить по степи.
Шли молча. Говорить не хотелось. Устали. А потом остановились и, вдыхая полной грудью степной ветер, смотрели на притихшую после полетов ковыльную долину.
Далекие горы затенились и стали походить на грозовые тучи, низко и тяжело осевшие над горизонтом; в стороне же моря еще пламенели легкие облака. Над Альмой сгущался по-южному яркий, багряно-фиолетовый вечер.
— Цель близка! — вслух подумал Тимур.
Да и Степан, хотя и промолчал, не мог не думать о том же: в лагере Альма в пределах двух летних месяцев должно свершиться самое важное в их школьной жизни — переход с УТИ-4 на И-16, а это значит — близок самостоятельный вылет на боевом истребителе, венец их учебы!
— После выпуска будем проситься в одну авиачасть, — предложил Степан.
— И хорошо бы в какой-нибудь приграничный округ, — добавил Тимур.
Так, изредка нарушая молчание, друзья шли по шуршащему в ногах ковылю и каждый по-своему думал о том утреннем часе, когда инструктор без предупреждения накануне неожиданно объявит: «Сегодня у нас самостоятельный полет».
И такое утро наступит — удивительное, волнующее, ни с каким другим утром не сравнимое, на всю жизнь запомнившееся, а пока…
А пока каждое утро начиналось обычными тренировками. Но вот однажды Коршунов стал особенно тщательно проверять действия в зоне своих питомцев, и Тимур по напряженному лицу инструктора и его повышенной требовательности смекнул: «Завтра!» Остальные все же сомневались: «Неужели завтра?»