ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Это и было то самое удивительное, волнующее, ни с каким другим утром не сравнимое, на всю жизнь запоминающееся утро — самостоятельный вылет на истребителе И-16.
… Тимур прибавил двигателю обороты и — взлетел. Сам!
Сплошную синь альминского неба по кругу и в зонах тут и там бороздили самолеты. Тимур строго выдерживал направление и обозревал пространство. Вокруг, куда ни глянь, друзья-товарищи… Хотя бы вон тот «ястребок», что пошел в сторону моря, определенно ведет старшина смежной летной группы — Семен Рыжов. Так держать, Сеня! И не беда, что у тебя характерец ершистый. Главное достигнуто — самостоятельно ведем боевые истребители! А ну, где вы там, любители нарушать наши воздушные драницы?! Захотелось петь. И он запел:
Орленок, орленок, взлети выше солнца…
На земле капитан Голубев и лейтенант Коршунов в окружении курсантов группы стояли и, заслонившись от солнца кто планшеткой, кто учебником, а кто и просто рукой, пристально следили за тупоносой машиной, мчавшейся по кругу. И каждому, наверно, тоже хотелось пропеть те же слова, подбадривая качинского орленка. Коршунов, однако, своевременно отвлекся от захватившего и его зрелища, почти строго напомнил:
— Курсант Ярославский, почему медлите? Самолет вышел на прямую, снижается. Встречайте, ваша очередь.
— Отличнейше снижается, — вслух подумал нещедрый на похвалу Голубев и даже присел, ловя взглядом момент касания земли. — Есть! Точный расчет.
Серебристый «ястребок» генерала Туржанского — предел мечтаний каждого выпускника-качинца. Курсанты знали, что начальник школы охотно вверял свою машину лучшим из лучших, и этого своеобразного, непредусмотренного ни одним наставлением и уставом поощрения добивались многие, однако не всем оно выпадало.
А самолет-то был таким же, как и все остальные школьные И-16, только выкрашен серебристой краской, да, пожалуй, поновее и ухоженнее, чем эскадрильные работяги «ястребки».
Полеты были в разгаре, и все, кто находился в квадрате, увидели над аэродромом сверкнувший серебром истребитель.
— Начальник школы!
— Генерал в воздухе!
Инструктора в таких случаях прерывали занятия: пусть отвлекутся малость — есть на что посмотреть.
Выполнив серию сложных фигур, серебристый И-16 плавно приземлился и зарулил к предварительному старту. Дежурный по полетам, поправив на рукаве алую повязку, побежал докладывать.
Выслушав дежурного, генерал стянул с головы кожаный шлем, пристегнул его к ремню и направился в сторону притихших, словно зачарованных, курсантов.
— Внимание! — предупредил их Коршунов и стал несердито выговаривать: — Серебро ослепило? А свой самолет потеряли… Где Фрунзе?
— В своей зоне… Вон тот, выполняющий иммельман[5] — сымитировал кистью руки рисунок сложной фигуры Степан.
Туржанский подошел и, узнав из доклада инструктора, что в зоне курсант Фрунзе, стал следить за юрким самолетом, выходившим с полупетли полубочкой в нормальное положение.
«А ведь молодец — чистенько отшлифовал и полупетлю и перевороты», — отметил про себя Туржанский и, взглянув на инструктора и курсантов, безошибочно определил: переживает за своего ученика заметнее всех Коршунов, а на лицах у ребят отражается явное нетерпение: скорее б истекло время, да сел бы без помех и дал взлететь очередному.
Когда Тимур, закончив выполнение фигур, пошел на посадку, генерал неожиданно обратился к группе:
— Как оцениваете полет своего товарища?
Всего лишь секунду помедлили, переваривая внезапный вопрос, а он тут же конкретизировал обращение:
— Ваше мнение, курсант Котомкин-Сгуров?
Удивившись, что начальник школы запомнил его, Котомкин-Сгуров вытянулся и, не задумываясь, бухнул:
— Удовлетворительно… — и быстро дополнил — Весьма.
— Строгая оценка, хоть и «весьма», — сказал генерал, приглаживая ладонью потревоженные ветерком волосы на непокрытой голове.
А Тимур широким шагом спешил к группе, и генерал, сбавив голос, высказал свое мнение:
— А я бы за такой полет поставил хорошо… — И лукаво сощурился. — Весьма. Как, лейтенант?
Коршунов ткнул карандашом в свою записную книжку:
— Точно такую оценку выставил и я. Правда, без «весьма». — И смешливо наморщил губы.
Доложив о выполнении полетного задания и узнав, как оно оценено, Тимур — была не была! — откровенно признался:
— Не всегда так гладко выходит у меня, товарищ генерал. Но как увидел серебристую машину, да еще севшую возле нашей группы, не без прицела постарался.
Всю тираду он выпалил чуть ли не скороговоркой и залился краской, а все присутствующие не выдержали, рассмеялись. Смеялся и генерал:
— Так сказать, пилотаж с прицелом? Ну что ж… Вижу, уж очень вам хочется полетать на моей машине.
— Очень, товарищ генерал!
— И не только ефрейтору, — намекающе подал голос Степан.
Туржанский был в хорошем расположении духа и подмигнул Коршунову:
— Каковы, а?.. Хорошо. Работу других в воздухе посмотрю. А пока на своем истребителе разрешаю полет вашему старшине.
Тимур не верил своим ушам. Но он не ослышался. Генерал стал серьезным, спросил у дежурного по полетам о свободной зоне.
— Пока нет? Ладно, поступим так: временно уступаю мою зону. Слушайте, курсант Фрунзе, задание: можете выполнять все фигуры, какие умеете, я вас ограничиваю только временем и высотой.
— Слушаюсь!
— Время — пятнадцать минут, минимальная высота — тысяча метров на выходе из фигур. Займете зону над центром аэродрома.
Тимур с подъемом повторил задание. Туржанский проводил его к самолету, дал ряд советов и объяснил некоторые особенности своей машины.
— Все ясно, товарищ генерал.
Туржанский ободряюще кивнул и отмахнул рукой, как флажком: «На взлет!»
Серебристый И-16 взмыл уверенно, точно лег на курс и пошел по кругу над аэродромом. Курсанты, окружив своего инструктора плотным кольцом, затаили дыхание. Даже самолюбивый Котомкин-Сгуров напряженно вытянул шею и впился острыми глазами в набиравший скорость генеральский самолет, завистливо думал: «Везет же нашему ефрейтору… Колоссально везет!.. А может, не везет… может, он такой и есть? Ты просто завидуешь ему?»
А в вышине торжествовало мастерство. Перевалив за тысячу метров, Тимур четко выписал петлю, пошел на вторую, но то уже был иммельман, затем сделал крутую горку и бочки. Серия фигур была исполнена без пауз, как единая, давно задуманная и отработанная композиция.
Туржанский стоял на том же месте, откуда проводил Тимура в воздух. Ветерок шевелил его волосы, нарушив высокий пробор. Взглянув на часы, отметил: десять минут истекло, пошла одиннадцатая.
Серебристый истребитель, как бы зацепившись за что-то невидимое, свалился на крыло и начал штопорить… Один виток, другой, третий… И сразу же последовал уверенный выход из штопора с фигурным планированием — восьмерками. На высоте триста метров было выпущено шасси.
Истребитель, пройдя для контроля над стартом, точно на пятнадцатой минуте коснулся земли у посадочного знака.
Туржанский свободно вздохнул, провел ладонью по высокому лбу: «В прошлом году засвидетельствовал рождение Фрунзе-летчика, сегодня же вижу второе его крылатое рождение — родился летчик-истребитель». И сказал:
— Из этого орленка будет толк.
К предварительному старту подкатила эмка, из нее выскочил шофер и, протянув генеральскую фуражку, что-то взволнованно сказал. Слов шофера не услышали, но все, кто стоял поблизости, увидели: генерал побледнел. Нахлобучив фуражку и низко натянув козырек, он побежал к автомобилю:
— Гони на площадку приземления!
Тревожная весть мгновенно облетела школу: на тренировочных парашютных прыжках — несчастный случай. Облегченно вздохнули только тогда, когда узнали, что курсант остался жив и срочно доставлен в севастопольский госпиталь.
ЧП погасило праздничное настроение Тимура, и он до конца дня был задумчив, неразговорчив. Зато не умолкал Олег Баранцевич. Он выяснил обстоятельства несчастного случая.
— Помните того ретивого паренька, обругавшего нас «килькой»?
— Из пятой эскадрильи? — припомнил Ярославский. — Мой тезка?
— Верно, он был потом там назначен старшиной группы. Козлов его фамилия. Так это из его группы… курсант Ткаченко. Состояние тяжелое, но доктора говорят, жить будет.
«Жить будет, а вот летать, пожалуй, не придется», — подумал Тимур, и ему стало жалко курсанта. Олег тем временем выкладывал подробности: парашют сразу не раскрылся, а когда при падении купол все же вытянулся из ранца, образовался глубокий перехлест строп.
— Так и падал с колбасящим куполом до самой земли! — заключил Олег.
Котомкин-Сгуров зябко повел плечами, а Тимур мрачно размышлял: «Глубокий перехлест… Да, оказывается, в авиации надо обращаться на «вы» не только с самолетом, как предупреждал нас генерал Туржанский, но и с парашютом».
На следующий день, проводя с группой занятия, об этом же, но другими словами и с откровенной прямотой напомнил Коршунов:
— Пошел в авиацию — раз и навсегда запомни, что в твоей профессии летчика нет мелочей. Свернуть шею — дело нехитрое. Но с какой стати? Если погибать, то только в бою и во имя победы…
До окончания школы оставалось еще несколько месяцев, но Коршунов уже почувствовал приближение финиша. Инструктор теперь больше уделял внимания несколько отставшим курсантам. За счет времени отлично освоивших пилотирование он чаще выпускал их в полет по кругу и в зону, давал возможность лишний час потренироваться в стрельбе.
Но считанные дни оставались не до выпуска, а совсем до иного события — тяжелого, как обвал…
19 июня из штаба Одесского военного округа на имя начальника Качинской авиашколы поступила шифровка: командующий распорядился немедленно сформировать авиационный истребительный полк из инструкторов и летчиков-политработников (последние в это время проходили в Каче курсы усовершенствования) и подчинить его в оперативном отношении ВВС Черноморского флота.