— Ну, как тут живут-поживают мои юные однокашники?
Денисов непонимающе поднял кустистые брови и переспросил:
— Однокашники?
Сидоров подсказал:
— Товарищ полковник — воспитанник Качи… — Хотел еще добавить: «Я его экзаменовал!», но раздумал — промолчал.
— М-м… Теперь понятно. Нормально живут. Совершенствуются, а многие из них, можно считать, накануне выпуска.
Полковник беглым взглядом окинул аэродром и кивнул:
— Ну-ну… Как говорится, поглядим, для того и прилетели.
Не мешкая, инспектора разошлись по отрядам. Они не только вникали в постановку обучения и работу инструкторов — для чего, собственно, и прибыли, — но и присматривались к действиям курсантов на земле и в воздухе, что-то записывали в свои кондуиты.
В отряд капитана Анистратова пришел сам руководитель инспекции и долго задержался в группе Коршунова.
Старались все. Даже робевший обычно при высоком начальстве Котомкин-Сгуров выполнил пилотаж довольно уверенно, правильно построил комбинацию фигур, завершив ее двухвитковым штопором. Степан Микоян, казалось, превзошел самого себя — пилотирование его отличалось не только мягкостью и плавностью, но и предельной отточенностью.
Полковник сидел за походным столиком с Анистратовым и веселыми глазами всматривался в действия каждого курсанта, явно симпатизируя тем, кто, пилотируя, стремился к той грани, за которой начиналось мастерство. Тимур терпеливо дожидался своей очереди и успокаивал себя: «Если уж Сгурич не стушевался, то я как-нибудь не оплошаю». А в воздухе уже летал по кругу Рюрик Павлов.
«Так, Рюрик! Покажи главе инспекторов, на что способны коршуновцы! Ведь инспекция прибыла не только проверять организацию нашей учебы на новом месте, но и присмотреться к выпускникам, готовым летчикам-истребителям, — об этом уже все знают… Так, Рюрик, так… Отличный разворот!» — мысленно подбадривал товарища Тимур. И вдруг у самого уха:
— Как самочувствие?
— Нормально. А почему вы об этом спросили?
— По-моему, вы нынче чем-то взволнованны, — сказал Коршунов, ощупывая пристальным взглядом лицо Тимура, — обычный легкий румянец его загустел.
— Все же серьезный экзамен, товарищ лейтенант. Как тут не волноваться! Стою вот и прикидываю… — Лоб Коршунова собрался в гармошку, а Тимур заговорщицки пояснил: — Хочу главному экзаменатору во всем объеме показать, чему вы нас научили.
Коршунов еще внимательнее посмотрел на старшину и строго предупредил:
— Выполнять только те фигуры, что я с вами отработал. Никакой отсебятины!
— Так точно, только те… — подтвердил Тимур и умолк, следя, как Рюрик Павлов расчетливо сделал последний разворот и пошел на посадку.
— Ефрейтор Фрунзе! — окликнул Анистратов. — Задание: два полета — один в зону и один по кругу, фигуры в рамках программы, общее время пилотажа — тридцать минут.
— Задание понял.
— Встречайте Павлова и — в самолет!
— Слушаюсь! — И побежал к ограничительному флажку.
Тимур стремительно набрал высоту, вошел в свою зону и после трех безошибочных глубоких виражей чисто выполнил всю программную серию остальных фигур.
Анистратов взглянул на полковника. Тот неопределенно ухмыльнулся и, скрестив руки, стал покачиваться на походном стульце.
…Плавно подтягивая ручку на себя, Тимур отчетливо вспомнил условие задания. Все предусмотрел командир отряда — и количество полетов, и программу пилотажа, и время… А высоту? Само собой подразумевалось: как всегда, обычная учебная высота при пилотировании — тысяча метров по выходе из фигур. Но о ней-то, о высоте, ничего сказано не было. И Коршунов напомнил только про отработанные фигуры, а о высоте — ни слова.
Вспомнив, что Чкалов оценивал мастерство летчика-истребителя чистым выполнением быстро сменяющихся фигур при наибольшей скорости и наименьшей высоте, Тимур мгновенно принял решение.
Во имя чего такой риск?
И это давным-давно усвоено: во имя его же, чкаловского, девиза выжимать из машины все, что она может дать, чтобы полностью использовать ее качества во всех случаях боевой обстановки.
«А мне ж не сегодня-завтра на фронт… в бой!»
Рука легла на сектор газа. Прибавлены обороты.
Выполнив задание, Тимур, как могло показаться, значительно раньше заданного времени пошел на посадку. Однако его самолет, едва достигнув стометровой высоты, снова набрал достаточный запас скорости и свечой взмыл в подернутое дымкой рассеянных облаков августовское небо. В верхней точке, свалив самолет на крыло, вошел в штопор.
Анистратова словно подбросило. Он так резко вскочил, что чуть не опрокинул легкий походный столик. Полковник, продолжая сидеть, придержал локтями и не дал столику упасть.
— Что он вытворяет! — вырвался у командира отряда возмущенный возглас, и гладко выстриженный под «полубокс» затылок — от среза темно-синей пилотки до белой каемки подворотничка — побагровел.
На пятом витке (а разрешалось не более двух-трех, и то там, где это полагалось, в зоне) Тимур вышел из штопора, уверенным переворотом через крыло перевел самолет в горизонтальное положение и, набрав скорость, взметнулся вверх, описывая точную петлю.
Коршунов побледнел. Он стоял, опустив руки, не в силах еще поверить в то, что творилось на минимальной высоте: ведь при выходе из каждой фигуры не то что тысячи, но и сотни метров, пожалуй, не было.
На второй петле, когда самолет лег на спину, Тимур повернул послушную машину на пол-оборота, описал полный круг с глубоким креном, выполнил серию бочек, вывел самолет точно по ориентиру, выпустил шасси и, четко зайдя на посадочную прямую, приземлился на три точки.
Зарулив и выключив мотор, взглянул на часы: тридцать минут только что истекло. Некоторое время сидел в кабине, слушая разлившуюся в ушах звенящую тишину. И вдруг эта тишина прервалась отдаленным окриком:
— Курсант Фрунзе — ко мне!
Отстегнул ремни, выпрыгнул из кабины, поправил гимнастерку и побежал к столику, перед которым, широко расставив ноги, монументом возвышался командир отряда.
«Не сбиться бы и четко доложить, а там — что будет, то и будет, — думал Тимур, подбегая к разгневанному капитану. — Главное сделано: полковник воочию убедился, что ефрейтор Фрунзе не зря целый год белый курсантский хлеб с маслом ел…»
Анистратов недобрым взглядом уставился в разгоряченное лицо Тимура и, казалось, не слышал громких слов его доклада. Когда губы курсанта плотно сомкнулись, Анистратов, нажимая на «р», объявил:
— За пр-р-реднамеренный пилотаж на недозволенной, кр-р-ритической высоте ар-р-рестовываю вас… на пятнадцать суток!
Тимур смотрел капитану в глаза — обычно приветливые, добродушные, но сейчас холодные и неумолимые. Анистратов, не оборачиваясь, окликнул:
— Лейтенант Коршунов!
— Я вас слушаю, товарищ капитан, — чужим, усохшим голосом отозвался тот, спешно подходя.
— Ефрейтора Фрунзе немедленно отправьте на гауптвахту. — И жестко повторил: — На пятнадцать суток. Все, Выполняйте.
Остальных курсантов группы словно парализовало. Они не заметили, как вышли за пределы квадрата и стояли плотной кучкой, еще не осознав до конца случившегося: их старшину уводили на губу! Первым заговорил Степан Микоян:
— А Тимка летал-то как, а? Сила!
Котомкин-Сгуров хотел, как всегда в подобных случаях, возразить, и на кончике языка уже накипало злорадство: «Вот вам и хваленый блюститель уставного порядка! Вот вам и старшина! Вот вам и…» — но вовремя осекся. Увидел: ребята все чуть ли не восхищены поступком Тимура.
Полковник замедленно привстал, отодвинул в сторонку походный стул и, сдерживая загадочную улыбку, подошел к Анистратову.
— Не строго ли наказали?
— Имел бы большие права — на всю б катушку размотал, — еще не остыв, выпалил командир отряда. — Не только нас, себя в первую очередь подвел. Себя!
— А я, знаете, не ожидал: поразил меня ваш Фрунзе. Отличнейше летал!.
Подбородок у Анистратова упрямо, по-боксерски, выдвинулся вперед. Помолчал и спокойнее ответил:
— Разве у меня глаз нет? Видел, что летал отлично. Но такое самовольство курсанту с рук не должно сходить. — И тяжко вздохнул. — Как грамотно выполнил первый пилотаж — ни сучка, ни задоринки… А на втором — словно бес в него вселился. И что ему взбрело в голову похулиганить у инспектора на глазах? Серьезный же парень!
Умолк, однако продолжал мысленно сокрушаться? «Эх, Тимур, Тимур, и начал учебу с коников — скачки, слышал, на аэродроме устроил, — и кончаешь школу с выкрутасами— воздушную джигитовку учинил!»
— Что ему взбрело в голову, спрашиваете? Хотите, отвечу? Это я виноват.
Анистратов с сомнением взглянул на полковника:
— Вы?
— Был накануне такой грех. Зашел в курсантскую курилку и обмолвился, что «школьных асов» после переучивания на «яке» ожидает незамедлительное назначение в боевые московские авиачасти. Вот ваши «асы» и стараются. Так что, капитан, придется наказание курсанту Фрунзе свести до минимума. И знаете почему? — Анистратов насупился. А инспектор ударил правым указательным пальцем по левому мизинцу, загнул его: — Во-первых, в вашем задании не была определена высота…
— Высота? Известно всем, какая высота! А выполнение недозволенных фигур в пилотаже по кругу?!
— Во-вторых, — рядом с мизинцем улегся безымянный, — в выводах инспекции я отмечу, что курсант Фрунзе уже сегодня зрелый летчик. А посему… — загнув средний палец, потряс всей кистью и по-приятельски подмигнул, — победителей не судят… Кстати, как он стреляет?
— Метко стреляет. Сам проверял ого… Однако насчет зрелости и прочего — ваша воля, отмечайте. Что же касается незамедлительного назначения, то смею заметить: их группа и так на днях выпускается. Вся. Так что, извините, более незамедлительно никак не получится.
Тем временем на гарнизонной гауптвахте состоялась неожиданная встреча Тимура с дежурным по краснокутскому авиагородку. Увидев его, Тимур смутился: дежурным оказался физрук Федоренко. Просматривая записку об арестовании, тот даже вскрикнул: