— Разумеется, тебе с ним обязательно надо повидаться, — сказал Владимир.
— Это одно, — согласился Тимур. — Но есть и другое…
— Ох и застрянем мы в Куйбышеве! — опасливо протянул Степан.
— Застревать нам нельзя, ибо даже наш Сгурич… — И Владимир торопливо вынул из кармана примятый листок. — Вот, совсем забыл сказать вам, ребята, письмо получил от него. Вся группа Рыжова сдала экзамены, выпущена летчиками-истребителями в действующую армию. И Сгурич в том числе. Будут летать на «ишачках»!
— Вот вам и Сгурич— опередил-таки нас! — воскликнул Степан.
— Тем более… — подхватил Тимур и докончил прерванную мысль: — Но есть, как я сказал, и другое: с Климентом Ефремовичем на его самолете мы скорее доберемся до Москвы, а значит, и до управления ВВС. Тогда еще вопрос: кто скорее попадет на фронт — Рыжов со своей командой или мы!
— Стратегический план утверждается! — воодушевленно расписался пальцем в воздухе Владимир. — На станцию, друзья!
— Отставить, — спокойно пресек восторг Ярославского Степан. — Летчики вы или кто? Теперь слушайте меня: есть попутный самолет ТБ-3 до Сызрани.
— Только до Сызрани? — Владимир наморщил нос. — А там?
— Предложение Степки дельное, — вмешался Тимур. — А там — рукой подать до Куйбышева. Можно на пригородном поезде, а повезет — пересесть на другой попутный самолет.
— Повезет, — уверенно сказал Степан.
До Сызрани долетели благополучно. Но, к огорчению, узнали, что в Куйбышев другого самолета нет. Улетал, правда, У-2, но только на следующее утро.
— Не повезло. Что будем делать? — оглядел Тимур друзей. — Ведь на У-2 только одно свободное место.
Степан и Владимир переглянулись.
— Лети, Тимка, ты, — сказал решительно Степан.
— До утра еще надо дожить.
— Тогда поехали поездом, — предложил Владимир.
— Я согласен, — сказал Тимур.
— А я — доживу! — воскликнул Степан. — До встречи в Куйбышеве!
Пригородные поезда здесь еще не выбивались из графика, так что Тимуру и Владимиру долго томиться не пришлось. Переполненный вагон гомонил обычными разговорами военного времени — пересказывали последнюю сводку Совинформбюро, все еще перегнивали падение Орла, гадали, удержится ли Тула, а кто-то читал газету вслух с выступлением Щербакова по Московскому радио:
— «Над Москвой нависла угроза, но за Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови…»
Кто-то другой робко напомнил:
— Все правительство переехало в Куйбышев.
— Не все! — резко возразил чей-то голос. — Сталин остался в Москве, и весь Госкомитет Обороны!
— Это точно — Сталин остался в Москве, значит, не сдадим нашей столицы!
И почти все нещадно чадили самокрутками.
Тимур и Владимир огляделись — свободных мест не было. Присев на свои чемоданы, они привалились к простенку, Тимур, прикрыв веки, незаметно задремал — усталость взяла свое. Очнулся от какой-то тяжести. Владимир, уронив голову на его плечо, сладко посапывал. И вдруг в сизом сумраке накуренного вагона кто-то обронил слово «Самара».
Самара…
И Тимур стал думать о Самаре, нынешнем Куйбышеве, — городе, в котором начался полководческий путь отца. Сколько раз представлялся ему этот город на Волге, сколько раз слышал и читал он о том далеком героическом времени…
«Вот так, может, как и я сейчас, и он ехал в Самару в тот далекий январь девятнадцатого… Ехал на фронт командовать и конечно же не предполагал, что двадцать два года спустя здесь же будет ехать его сын и тоже на фронт… — Сосредоточился на этой мысли: — Только увижусь с Климентом Ефремовичем — и на фронт. Поскорей бы…»
«По-ско-рей… по-ско-рей…» — настукивали колеса.
Смеркалось, когда поезд подкатил к перрону конечной станции. Подхватив чемоданы, они вышли из вагона. Узнав адрес комендатуры, пересекли привокзальную площадь и торопливо зашагали по заснеженным улицам Куйбышева.
С начала года после Москвы им не довелось быть ни в каком другом большом городе, и теперь на ходу они бегло разглядывали витрины магазинов, в которых пестрели агитплакаты ТАСС, рекламные тумбы, оклеенные сводками Совинформбюро, всматривались в озабоченные лица прохожих. Темнело, а фонари не зажигались.
— Здесь уже затемнение, — обронил Владимир.
Они сошли с тротуара на заснеженную, давно не расчищавшуюся обочину дороги. Один поворот, другой — и улица влилась в широкую площадь.
Перед зданием, растянувшимся чуть ли не во всю длину площади, на постаменте возвышалась огромная, с припорошенными снегом широкими плечами, фигура.
«Куйбышев!» — подойдя ближе, узнал Тимур, вспоминая этого человека в жизни. Боевой друг его отца был хорошо сложен, красив, мягок и напоминал Блока.
— Куйбышев, — констатировал Владимир. — Между прочим, ты знаешь, что он писал стихи?
— Знаю.
Пересекли площадь и почти сразу же приостановились у другого памятника — тоже боевому товарищу отца Тимура, Чапаеву. Вот этот впечатлял: начдив Чапай со своими бойцами-сподвижниками был изображен в порыве атаки. Смотришь — и хочется самому двигаться, идти вперед, действовать…
— Пошли быстрей, — поторопил Тимур и зашагал бодрее прежнего.
В комендатуре они представились и отметились. Тимур попросил соединить его с Ворошиловым. Владимир не стал мешать ему и сказал:
— Ну, я двину к своим, адрес знаю. Утром проинформируй насчет… возможностей.
— Каких возможностей? — нахмурился было Тимур.
— Ясно каких — побыстрее добраться до Москвы.
Разговор по телефону был кратким, а встреча обоюдно волнующей.
— Ну-ка, ну-ка, товарищ лейтенант!
Ворошилов бросил на раскрытую папку очки, торопливо встал из-за стола и, радушно разметав руки, пошел навстречу шагнувшему в кабинет летчику. Тимур сделал еще два размеренных шага, но не выдержал — рванулся и заключил в широкие объятия низкорослого, коренастого маршала.
— Ого-го! Чувствую, чувствую силенку… Да Тимурок ли это? — воскликнул Ворошилов радостно срывающимся голосом. Шутливо отстранившись, прищурился: — Точно, он самый. Только выше стал, в груди раздался, да еще ко всему прочему облачился в командирскую летную форму. Ну, дорогой мой, поздравляю.
— Спасибо, Климент Ефремович. Вам спасибо. За все.
— Ну-ну, Тимур… ну-ну… Уж мое-то тут дело десятое. Ты вот что, присаживайся и рассказывай, — потянул Тимура к кожаному старомодному дивану Ворошилов. — Сколько ж мы с тобой не виделись — полгода?
— Побольше, Климент Ефремович. Без малого год.
Как всегда, уселись рядом, и Тимур, припомнив последнее письмо к опекуну, не стал повторяться, а как бы продолжил повествование о своей жизни в авиационной школе и переучивании в запасном полку. Рассказал все как было — и об успехах поведал, и о срывах не умолчал, даже в аресте признался.
Говорил, а сам внимательно наблюдал за выражением лица Климента Ефремовича — оно было прежним, просветленным, как в первую минуту встречи. Правда, само лицо несколько изменилось — под глазами залегли тени усталости, да виски и усы погуще прихватила изморозь. Когда же Тимур обмолвился об аресте, губы маршала сжались, а усы взъерошились жестковатой щеточкой. Поспешил успокоить:
— Авиашколу, а потом переучивание закончил отлично. Что же касается наказания, то оно, конечно, правильное, но зато инспектор ВВС наглядно убедился, что я готов к выпуску. Чему научился и что сам постиг — все показал.
— Показал — себя наказал. Ох, крылатые ребятки, чкаловские лавры не дают вам покоя!
— Лично мне, Климент Ефремович, не дают покоя незваные гости под Москвой.
— Тем гостям уже задали перцу. Горит под их ногами скованная морозом московская земля. Горит! И еще не так припечет им пятки!
— Я хочу, Климент Ефремович, как можно скорее быть в ряду тех, кто припекает им пятки. Только на фронт!
Ворошилов слабо похлопал ладонью по его колену и, не среагировав на последние слова, кивнул в сторону рабочего стола:
— Я тут должен срочные бумаги просмотреть, а ты с дороги отдохни — тебя проводят в мою обитель и ужин организуют, а утром еще поговорим.
Понял, Климент Ефремович ушел от прямого ответа. Начало главного разговора не понравилось, и Тимур вымуштрованно встал, подтянулся:
— Разрешите идти?
Уже из-за стола, вооружившись очками, Ворошилов нестрого погрозил пальцем, с растяжкой приговаривая:
— Товарищ лейтена-а-ант! — и, подумав о чем-то, согнал с лица улыбку. — Одним словом, Тимур, отдыхать: завтра разбужу ни свет ни заря. Поедем в одно важное место, где тебе кое-что вручу.
— Слушаюсь, — тихо сказал Тимур. Но, прежде чем уйти, проявил незнакомое упрямство — Только к вопросу о фронте я все же вернусь.
Ворошилов с минуту смотрел на закрывшуюся дверь. Потер ладонью лоб и, замедленно опустившись в жесткое кресло, углубился в чтение бумаг.
После ужина Тимур побродил по затемненным улицам, вглядываясь в черные силуэты зданий, на которые конечно же смотрел его отец, а приметив за каким-нибудь каменным забором большой особняк, слабо освещенный подъездным синим светом, невольно замедлял шаг и думал: «Не в этом ли размещался штаб 4-й армии? Нет, пожалуй, не в этом, перед тем, знаю, забор не сплошной, а фигурно сложенный из кирпича». Улицы пустынны, спросить не у кого, и он повернул назад.
Возвратившись в «обитель» маршала, он увидел: постелили на диване, а какой-то майор сказал, что Климент Ефремович вернется поздно и велел передать, чтобы он его не дожидался, ложился спать.
Долго не мог уснуть. В голову лезли невеселые мысли, даже заподозрил, что, чего доброго, кадровики предупреждены — такого-то направить не в действующую армию, а в какую-нибудь тыловую авиачасть. От одной такой мысли обдавало жаром, хотелось немедленно встать и протестовать. Успокоившись, подумал: «Нет, Климент Ефремович не такой…» Сразу стало легче, диван куда-то сместился, поплыл…
Зимний рассвет еще не тронул широких окон, а они уже были на ногах. До завтрака спустились вниз, сели в черный приземистый лимузин и помчались по полутемным, пустынным улицам. В свете приглушенных синей бумагой фар дымилась густая поземка.