Тимур поинтересовался:
— Кого из наших ребят видишь?
Ответила не сразу, словно припоминала, кого и когда она видела.
— Интересуют только ребята?
— Не будь придирой, как классная санитарка. Ты всегда перед уроками стояла в дверях класса и придирчиво разглядывала наши руки. Особенно у мальчишек. Помнишь?.. Я говорю вообще.
— Так вообще… На днях видела Веру. Разве с ней еще не встречался? Странно. Она тоже днем учится, а по вечерам дежурит. Только на крыше.
— Почему на крыше? На какой крыше?
— Сразу видно человека, оторвавшегося от земли. Летчик! Что такое немецкая зажигалка, знаешь?
— Представляю.
— Ты представляешь, а она, как и другие москвички, охраняет по ночам свой дом от этих проклятых зажигалок… Румянцева как-то встретила. Бравый такой, командует артиллеристами. В тот день он уезжал со своей частью на фронт, куда-то под Москву. О Севе и Бобе Воздвиженских вспомнил: они, говорит, тоже воюют, но в разных армиях — огорчены, что их разобщили. Лева Гербин где-то на севере, об этом мне Жорик сообщил. Да и сам наш староста не вынес университетской тишины, запасся еще одними очками (на всякий случай) и добился зачисления в ополчение… Кого же еще встречала? — Складочка прорезала переносье.
Тимур слушал и думал: «Специально с Веры начала, но с ней я встречусь только тогда, когда получу назначение… А то что же получается?! Румянцев, близнецы, Левка на фронте, сама Рита дежурит по ночам в военном госпитале, а Вера воюет с фашистскими зажигалками, а ты, летчик-истребитель, сдал предписание в управление ВВС, но до сих пор не знаешь, когда и куда тебя назначат». И почти машинально спросил:
— Почему о Юрке ничего не скажешь?
— О Клоке? А разве ты с ним не переписываешься?
— Переезды… Как-то потерялась у нас связь. И не только с ним.
— Эх вы, друзья!
Упрек чувствительно ужалил Тимура: действительно, кто виноват, что с Юрием, Вадиком и Львом у него прервалась связь? Никто. Сам виноват. Да обстоятельства. Рита призналась:
— С Юрой переписываюсь. Почти регулярно. Пишет и Климентьев. Он твой коллега — военный летчик. Тоже недавно уехал в какую-то авиачасть. А от Юры последнее письмо получила, по его намекам, из тылового городка. Прислал вырезку из газеты — его статейку напечатали, — из которой узнала, что он старший сержант, помощник командира взвода и готовится со своими бойцами в скором времени отправиться на фронт. — Помол-чан, другим, притухшим голосом предположила: — Скорее всего, он уже в окопах, на передовой. И стоять он со своими ребятами будет до последнего… Часть-то их — точно знаю — чекистская!
«С чем и поздравляю тебя, товарищ лейтенант, — продолжал он болезненно реагировать на каждое сообщение Риты. — Все… буквально все на фронте — и Вадька-летчик, и Юра-чекист, и даже ополченец Жорка-очкарик! А ты — полюбуйся на себя со стороны! — неторопливо вышагиваешь по мягко заснеженной улице довоенной походкой беззаботного отпускника и со спокойной совестью слушаешь, как твои школьные товарищи воюют». Он внезапно остановился — под каблуками заскрежетал вдавленный в тротуар снег. Замер и спросил себя: «А почему завтра? Сегодня же!»
— Рита, извини. До конца не смогу тебя проводить. Понимаешь, мне срочно надо быть в одном месте.
— Понимаю, Тим. — И глаза ее на худом, бледном лице заметно расширились.
— До свидания, Рита, желаю тебе побольше учебы и поменьше раненых.
— О, если бы так, я была бы самой счастливой студенткой и сестрой милосердия! До встречи, Тим, все мы должны снова встретиться — и девчонки и мальчишки. Слышишь — все! — и ожгла ему поцелуем рдеющую от волнения щеку.
Он хотел подтвердить, что, конечно, все они после войны обязательно соберутся, как тогда, у того же Гербина… Но она уже была далеко, за все еще мечущейся на ветру завесой снегопада.
Тимур круто развернулся и почти побежал. Мысли работали учащенно, рождая новые, убедительные доводы. «Я должен расшевелить полковника, пусть он хотя бы на минуту проснется и тогда поймет, что совершенно невозможно откладывать назначение — и мое и ребят».
Когда Тимур вторично, уже к концу рабочего дня, появился в кабинете кадровика, то тот безучастно спросил:
— Слушаю вас, товарищ лейтенант. Что-нибудь забыли?
— Да, я забыл дополнить к своей последней просьбе несколько важных слов.
— Слушаю.
— Как следует из документов моих, Микояна и Ярославского, мы летчики-истребители. Нам хорошо известно, что именно такие летчики сейчас, даже в данную минуту, позарез нужны фронту. От имени троих прошу вас незамедлительно назначить в истребительный авиаполк, действующий на Западном фронте, под Москвой. Для нас это важно… И было бы справедливо, если бы такое назначение оформилось сейчас же, при мне.
После такой запальчиво произнесенной речи, казалось, кадровик протрет глаза и без проволочек оформит направление. Но для полковника «несколько важных слов» прозвучали холостыми выстрелами. Он стереотипно повторил то, что сказал при первой беседе.
Хотелось закричать, стукнуть по столу кулаком — чего раньше не замечал за собой, — но он вовремя остудил вспышку, приговаривая мысленно: «Спокойно, только не теряй самообладания… Может, здесь так проверяют твою выдержку?» Домой, однако, пришел к вечеру наэлектризованный: походил взад-вперед в своей комнате, а мысли вновь и вновь возвращались в кабинет полковника-кадровика.
«Нет, тут что-то не то… Посмотрим, что он завтра нам скажет троим». Потом вышел, прислушался к непривычной в этом доме тишине.
Квартира пустовала. Лишь Лидия Ивановна опускала на окнах черные бумажные шторы, зажигала в коридоре и столовой электричество — в люстрах вспыхивали неяркие одиночные лампочки.
— Это что — экономия?
— Предосторожность, Тима, предосторожность…
Он ходил по длинному коридору, снимал со стеллажей то одну, то другую книгу, но листал их бесцельно, скорее машинально. Оживился с приходом сестры.
Таня, подстриженная под мальчишку, налетела на него с радостным возгласом:
— Ура! Тимка приехал!.. О… да ты еще выше стал!
— Выполняю личный план, — пошутил он и, широко расставив руки, шагнул к сестре.
За вечерним чаем Таня сидела рядом с ним и поражалась: «Неужели это мой братишка Тимка? Всех в нашем доме перерос!» Он больше слушал ее, чем говорил сам. А Лидия Ивановна то и дело подливала ему крепкого чаю, подсовывала домашнее печенье, а сама неотрывно смотрела на «нашего Тиму-Тиму-Тиму».
Поздно вечером позвонил Климент Ефремович и сообщил, чтобы его не ждали: всю ночь будет занят в Ставке, и Тимур ушел к себе, но спать долго не ложился. Не включая света, походил по комнате, хорошо ориентируясь в темноте, остановился у окна, отодвинул штору и долго смотрел в залепленное синим снегом стекло, следя за одиноким, шарящим по темному небу прожекторным лучом. Перед тем как раздеться и лечь, позвонил Степану, но его не было дома. Не застал и Владимира. Иронически усмехнулся: «Перед фронтом загуляли лейтенанты», а уже засыпая, подумал: «Хорошо бы нам снова в один полк попасть. Надо попросить — чего им стоит?!» И уснул.
Утром, к началу рабочего дня, Тимур в третий раз появился в управлении ВВС; тут же подоспели и Степан с Владимиром. Кадровик где-то задерживался, и Тимур тем временем предложил:
— Давайте в один голос просить назначения в один полк.
— А как же иначе? Только в один! — сказал Степан.
— Само собой разумеется, — подтвердил Владимир.
Полковник появился в глубине темноватого коридора, неся под мышкой связку тоненьких папок — личных дел. У дверей своего кабинета остановился, скользнул невидящим взглядом по лицам стоявших плечом к плечу лейтенантов — на сухих губах его промелькнуло нечто похожее на улыбку.
— Мы к вам, — сказал Тимур.
— Вижу и помню, — отозвался кадровик и едва приметным жестом свободной руки пригласил их в кабинет.
Вошли и стали, как в коридоре, плечом к плечу.
— Присаживайтесь, — показал глазами на стулья полковник и, открыв сейф, извлек из него прошнурованную тетрадь, начал перелистывать.
Три пытливых взгляда не отрывались от ленивого, как им казалось, пальца, неторопливо ползавшего по исписанным страницам.
Стоп… Палец замер. Видимо, нужная запись найдена, и полковник легонько, без нажима, подчеркнул ее простым карандашом. Палец пополз дальше, снова остановился и снова карандаш прочертил тоненькую линию; точно так же карандаш прошелся и по третьей записи.
Владимир не вытерпел и тронул локтем Тимура. Тот понял и встал:
— Товарищ полковник, у нас большая просьба: не разъединять нас, назначить в один полк.
Полковник отложил карандаш в сторону.
— Не волен, товарищи, уже не волен: приказ состоялся, и вот… — Он трижды коснулся пальцем страницы: — Три разных полка, но в одной системе ПВО — будете защищать небо Москвы. Довольны? — Нижняя губа Степана разочарованно оттопырилась. — Разобщение ваше относительно — будете, как я уже сказал, защищать одно небо. — И, раскрыв папку, вынул заготовленные документы. — Вот, кстати, ваше предписание, товарищ недовольный лейтенант, — назначены в одиннадцатый истребительный авиаполк. Вы, лейтенант Фрунзе, — в сто шестьдесят первый, а вы, лейтенант Ярославский, — в пятьсот шестьдесят второй… Вот вы и фронтовики. Так что ваше волнение, подогретое нетерпением, было преждевременным.
Пряча бумаги, друзья подавленно молчали — и от легкой грусти, что завтра они все же надолго расстаются, и от понятной радости — наконец-то сбылась их мечта: с этой минуты они уже, можно считать, летчики-истребители боевых авиаполков!
Полковник встал, перегнулся через стол и каждому крепко пожал руку:
— Желаю боевого счастья!
На улице Владимир первый нарушил молчание:
— А и то верно — полки разные, а цель на всю войну одна: сбивать залетных гадов!
И после торопливой реплики Тимура: «Кто куда, а я собирать чемодан!» — обнялись с небрежностью бывалых асов. На том и разошлись.
Пасмурное настроение рассеялось с такой же быстротой, как и снеговые тучи. День на этот раз выдался ясным, морозным. Тимур, порывистый и нетерпеливый, широко вышагивал по улице, изредка ^поглядывая в обманчиво спокойную вышину, прокаленную до густой голубизны морозом. Заиндевевший раструб репродуктора, подвешенный к фонарному столбу у Манежа, вещал о фронтовых буднях. Прошел мимо, но, услышав догнавшие его слова: «Подвиг летчика-истребителя», вернулся и остановился под репродуктором. Диктор читал: