получить на свой праздник самую свеженькую жену свёкра. — А я в четырнадцать уже родила.
— В четырнадцать? — удивилась Зумрад.
— Да, — со вздохом лёгкой грусти отвечала Севин-бей. — Я жила в Хорезме при дворе своего дяди, хорезмского хана. Пришли чагатаи и завоевали Хорезм. Великий господин хотел было поначалу сам на мне жениться. Мне было тринадцать, и я только-только расцвела. Но потом передумал и заставил дядю выдать меня замуж за Джехангира, У Джехангира тогда родился первенец, Пир-Мухаммед, и жена его после родов сильно болела. Джехангиру необходимо было освежить гарем. Так я стала невесткой богоподобного Тамерлана. А через год родила Джехангиру Мухаммед-Султана. Это теперь я уж так располнела. Возраст — сорок шесть скоро. А тогда я была хорошенькая-прехорошенькая, в точности как ты теперь.
— Правда? — покраснела Зумрад. — Спасибо вам.
— Называй меня на «ты», ладно? Хотя бы когда мы разговариваем с глазу на глаз. Ой, а покраснела-то! Не понимаю, почему девушек называют Зумрад. Разве что каких-нибудь больных, чахоточных можно так звать. Посмотри на себя в зеркало — ты настоящая Лолагуль, а никакая не Зумрад[144].
— Государю тоже не нравится моё имя, и он стал называть меня с недавних пор царицей сердца — Яугуя-ага. А я никак не могу привыкнуть. Мне нравилось быть Зумрад.
— А я буду звать тебя Лолагуль.
— Хорошо, как вам будет угодно… То есть тебе…
— Вот, правильно.
— Нет, я не смогу называть вас на «ты». Пожалуйста, не обижайтесь. Всё-таки вы происходите из великого рода Чингисхана, а я — всего лишь дочь минбаши.
— Зато прославленного, верностью и доблестью заслужившего от Тамерлана больших почестей и наград.
— Всё равно — разница большая.
— Ну, хорошо. — Севин-бей лукаво посмотрела на жену свёкра. Она хотела перейти с ней на «ты», чтобы вызвать у неё побольше откровенности. — А скажи, милочка, тебе нравится быть женой Тамерлана?
— Ну, конечно! — удивлённо ответила Зумрад. — Разве может быть иначе?
Она снова покраснела, чувствуя, как сильно колотится сердце. Уж не знает ли Севин-бей о ней чего-нибудь такого?..
— Ну вот, ты опять превратилась в Лолагуль! — рассмеялась Севин-бей.
— Я не совсем понимаю, — сказала Зумрад. — А разве вы не любили своего мужа?
— Какого из двух, милочка? — с вызовом спросила Севин-бей.
— Прославленного Джехангира.
— Скажу тебе честно — нет.
— Не-ет? — не поверила своим ушам Зумрад. Какая смелость! — Это правда?
— Клянусь Гафизом! Внешне он был не красавец, но и не урод, характер имел не слишком пылкий, не слишком холодный. Его даже можно было бы полюбить, если бы не запах.
— Запах?
— Да, гнилой запах, постоянно гнездившийся у него во рту. Джехангир с юности был хвор желудком, эта болезнь и свела его в могилу. Когда он целовал меня в губы, мне казалось, я умру от вони, настолько это было невыносимо.
Зумрад не выдержала и прыснула со смеху. Севин-бей отметила это как добрый знак.
— Я вполне серьёзно, — сказала она. — Если уж признаваться, так признаваться. Во-первых, мне в те годы до чёртиков нравился эмир Мангхали-Буга, бывший токлуг-тимуровец, перешедший на сторону Тамерлана. А во-вторых… — Она машинально оглянулась по сторонам. — А во-вторых, я ужасно сожалела, что хазрет уступил меня своему сыну. И я знаю, он тоже жалел об этом. Представляешь, мы бы сейчас были с тобой согаремницы!
Тут уж обе от души расхохотались.
— А Мираншах? — спросила Зумрад, отсмеявшись.
— Этот придурошный? — фыркнула Севин-бей. — Хотя нет, вру. Поначалу, когда Джехангир ушёл в мир иной и свёкор выдал меня за своего третьего сына, мне нравился Мираншах. В нем тогда было своё обаяние. Но потом он стал спиваться, потом свихиваться, то и дело лупил меня, наконец, после падения с лошади, когда он здорово припечатался затылком об землю и чуть не помер, жить с ним стало невмоготу. Он всё время подозревал меня, что я люблю не его, а покойного Джехангира, а я не могла сказать ему, что ненавидела его брата, ведь Джехангир был для всех идеалом. Своими подозрениями он чуть было меня не свёл с ума. Вот была бы достойная парочка! Как я горжусь собой, что в один прекрасный день набралась смелости и сбежала от мужа к свёкру. И свёкор принял меня, распахнув объятья.
— Я слышала эту историю, — сказала Зумрад. — Мы тогда с отцом жили в Балхе. Отец только что вернулся из похода в Индию.
— А когда я была женой Мираншаха, у меня тоже был один человек, которого я ужасно любила, — продолжала Севин-бей. — Так-то вот и прожила я свою жизнь — любила одних, а детей рожала другим. Ну, тебе-то это не грозит. Я имею в виду — не грозит рожать детей от Тамерлана. Напрасно он думает, что в Китае омолодится и вновь станет полноценным мужчиной. Полагаю, что это всего лишь бредни. А ведь тебе едва ли хотелось бы, чтобы он омолодился, а? Ну, скажи, Лолагуль, ведь едва ли!
Зумрад молча кивнула и смеющимися глазами посмотрела на Севин-бей. Какая она славная, эта любимая невестка Тамерлана! Так и хочется выложить ей всю свою душу. Так и просится с языка поэма о любви к Мухаммеду Аль-Кааги.
Ещё несколько минут разговора, и Зумрад выложила бы Севин-бей всё. Ну, пусть не всё, пусть только то, что ей «до чёртиков» нравится царский дипломат, побывавший аж на краю земли, на острове франков. Она бы, конечно, не осмелилась поведать ей о своих свиданиях с Мухаммедом и о том, что… Нет-нет, ни за что не осмелилась бы!..
Но она не успела даже и заикнуться о своём возлюбленном, поскольку пришли люди с сообщением о том, что дастарханы накрыты, гости собрались и только что прибыла сама биби-ханым.
— Прекрасно! — воскликнула Севин-бей. — Ты уже пивала винцо, Лолагуль?
— Нет, я только пробовала его. От него делается муторно, будто в чём-то сильно провинился, но ничуть в этом не раскаиваешься, — ответила Зумрад.
— А ведь точно, так оно и есть, — рассмеялась Севин-бей. — Давненько я ни в чём таком не провинялась, за что не хочется чувствовать себя виноватой.
— А мы будем праздновать свадьбу царевича Искендера? — спросила Зумрад.
— Нет, — сказала Севин-бей. — На свадьбу мы должны явиться уже пьяные. А сейчас будем отмечать пятилетие моей свободной жизни в Самарканде. К тому же я выдаю замуж племянницу.
Глава 29Для пущего веселья на свадьбе всегда хорошо кого-нибудь повесить
Личный поверенный Тамерлана в государствах франков, носитель пайцзы Мухаммед Аль-Кааги прибыл на праздник Севин-бей, препровождая послов короля Кастилии и Леона, с которыми уселся на небольшом возвышении под красочным навесом перед богато накрытым дастарханом. Напротив них, на более высоком помосте, накрытом великим множеством ковров и подушек, в тени, под навесом, отороченным соболями, восседала сама невестка Тамерлана, затеявшая выдать замуж свою племянницу в один и тот же день со свадьбой царевича Искендера. Едва только бросив взгляд в ту сторону, Мухаммед оторопел — рядом с толстой и грузной Севин-бей, слева, сидела хрупкая и изящная Зумрад, его милая Зумрад, жена Тамерлана, с недавних пор именуемая Яугуя-ага.
Поклонившись Севин-бей и восседающей подле неё справа главной жене властелина Сарай-Мульк, Мухаммед укололся взглядом о встречный взгляд своей возлюбленной. Она улыбнулась ему и тотчас продолжила какой-то разговор, причём довольно оживлённый, с Севин-бей. Дальше, по левую и правую руку от невестки Тамерлана, сидели многочисленные родственники великого эмира и даже двое внуков — Улугбек и Ибрахим-Султан. Среди них не сразу можно было разглядеть жениха, молодого багатура Шир-Апая, бойкого и красивого барласа, славящегося непревзойдённым владением копьём. Сегодня он собирался сам ловить обручальное кольцо, не доверяя исполнение этого обычая никому другому.
То, что Севин-бей усадила по правую руку от себя великую биби-ханым, а по левую самую юную обитательницу Тамерланова гарема, было, конечно, заметной вольностью, но Тамерлан позволял своей любимой невестке разные шалости, в том числе и нарушения установленного этикета.
Винопитие уже шло полным ходом, и новоприбывшим гостям поспешили подать большие кубки с вином. Осушив кубок, Мухаммед снова взглянул на Зумрад и заметил, что она пьяна. Девушка от души веселилась, рассказывая что-то Севин-бей, а когда Мухаммед посмотрел на неё, она, лукаво улыбнувшись, зашептала что-то Севин-бей на ухо, и та тотчас тоже устремила свой взор на Мухаммеда. Приподняла свою чашу и качнула ею, показывая, что пьёт за него. От этого мурашки поползли по спине царского дипломата. Ну, конечно, ведь Зумрад никогда не пила вина на больших самаркандских дастарханах, она запьянела и тут же проболталась своей новой подруге. А что, если Севин-бей получила от Тамерлана задание?..
Делать было нечего, и Мухаммед поднял бокал, показывая жене Мираншаха и вдове Джехангира, что пьёт за её здоровье. Севин-бей, кивая, что-то ответила Зумрад. Нетрудно догадаться — а он очень даже ничего, хорош собой, строен, мужествен…
Ну, теперь оставалось только надеяться, что Тамерлан сегодня наконец напьётся так, что последует за недавно усопшим сеидом Ласифом аль-Хакком.
Биби-ханым сидит и не шелохнётся, только попивает из своей чаши. А что, если Зумрад шепчет слишком громко и Сарай-Мульк всё слышит?..
Не позавидуешь бедняге Мухаммеду — он сидел как на иголках, в то время как свадебное представление и всеобщее веселье были в полном разгаре. Когда окончились все обряды, сопровождающие вход невесты на дастархан, с осыпанием её монетами и лепестками роз, с многочисленными поклонами и снятиями лёгких покровов, под коими оказывались другие покровы, племянницу Севин-бей усадили на отдельном помосте в окружении музыкантов, которые игрой на дутарах, флейтах и бубнах услаждали её слух. Тем временем жених, покинув своё место, сел на арабского скакуна барсовой масти с жемчужными нитями, вплетёнными в гриву, взял копьё и изготовился. Один из родственников встал на видном месте, держа в руке обручальное кольцо. По чагатайскому обычаю нужно было на полном скаку поймать кольцо на острие копья и затем только передать невесте. Для этого на свадьбу обычно приглашались копейщики, искусные в своём деле. Если им не удавалось подхватить летящее в воздухе кольцо — плохая примета, брак не будет удачным. Но такое случалось редко. Чагатаи, а особенно барласы, были в этом искусстве непревзойдёнными ловкачами.