Он вдруг отчётливо вспомнил, что трупный запах, исходивший от Тамерлана за всё время его болезни, вчера почти исчез, а сегодня исчез полностью.
— Что «хотя»? — спросил Халиль-Султан.
— Всякое может быть, — пожал плечами мирза Искендер.
— Вот видите…
Очутившись около смертного одра, Халиль-Султан выслушал полный отчёт лекарей, который сводился к тому, что, по всей вероятности, великий из великих и впрямь скончался — дыханье и пульс не прослушиваются, сердце не бьётся, глаза закатились. Но всё-таки в конце доклада прозвучало то же самое «хотя». Венецианский еврей Ицхак бен Ехезкель Адмон выразил сомнение, что «в данном случае вполне возможно, что мы имеем дело не со случаем lе-thalis, а со случаем lethargus»[180]. Выяснив, что означают эти латинские слова, Халиль-Султан задумался и наконец вынес решение:
— Если бы умер простой человек, то следовало бы поступить так, как поступают в обычных случаях. Но пред нами не простой смертный, а самый великий человек в истории после пророка Мухаммеда. Быть может, даже более великий, чем халиф Али. А потому не следует спешить с его похоронами. Надо подождать, покуда появятся бесспорные признаки разложения. Прошу всех присутствующих до тех пор не разглашать слухов о смерти измерителя вселенной. Точнее, это не просьба, а приказ! А теперь оставьте меня наедине с дедом.
Глава 46Послы короля Энрике покидают Самарканд
В это тревожное утро, 18 ноября 1404 года, Руи Гонсалес де Клавихо объявил рыцарю Гомесу де Саласару, что он подлец и должен с оружием в руках ответить за свои грязные проступки. Поводом к ссоре двух благородных донов послужило и впрямь весьма легкомысленное поведение личного гвардейца короля Энрике — расшалившийся дон Гомес предпринял попытку соблазнить наложницу дона Гонсалеса, юную афганку Гульяли, и был застигнут личным писателем кастильского короля на месте преступления.
— Драться? Извольте, я готов! — кипятился дон Гомес. — Мне, правда, кажется, что из-за такого пустяка…
— Трус! — выпалил в лицо дона Гомеса дон Гонсалес.
— Что?! Я трус?! Вот моя шпага! Где мы будем сражаться?
— Прямо здесь и сейчас!
Уже нападая на своего внезапно приобретённого соперника, Клавихо подумал о том, что и впрямь, должно быть, слишком разгневался, будто речь шла о чести какой-нибудь очень благородной дамы, но было поздно — поединок начался и надо было драться.
Дон Гомес успешно отразил все атаки дона Гонсалеса и вскоре сам перешёл в нападение. Просторная комната Синего дворца превратилась в арену сражения. Кувшин с вином, разрубленный надвое нечаянным ударом клинка писателя, выплеснул на стол и на пол своё содержимое. Дон Альфонсо пытался урезонить дуэлянтов, взывая к их благоразумию и христианству. Наложницы пищали, разбежавшись по углам в неподдельном ужасе. Кровь брызнула из щеки дона Гонсалеса, пораненной мечом дона Гомеса. Неведомо, чем бы всё окончилось, если бы в эту минуту не прозвучала жёсткая команда:
— Немедленно прекратить!
Приказ был отдан столь строгим тоном, не терпящим возражений, что драчуны, тяжело дыша, опустили свои мечи и уставились на человека, произнёсшего эти слова по-испански. Пред ними стоял высокого роста чагатай богатырского телосложения с лошадиным лицом и свирепостью во взгляде. Он сказал:
— Меня зовут Карво-Туман Оглан. Я назначен новым послом великого Тамерлана к королю Кастилии. Я не терплю подобных шуток, а кроме того, я прислан сообщить вам, что мы немедленно выезжаем из Самарканда. Прошу вас скорее собираться в дорогу.
— Что всё это значит? — спросил дон Альфонсо. — Где Мухаммед Аль-Кааги? Почему такая спешка?
— Мухаммед оказался предателем, — отвечал Карво-Туман. — Его ищут, и как только найдут, он предстанет перед судом и будет обезглавлен.
— Какой ужас! — всплеснул руками магистр богословия. — Но мы не поедем, не повидав на прощанье сеньора Тамерлана.
— Вас никто и не спрашивает, хотите ли вы или не хотите ехать, — резко заявил Карво-Туман. — Это приказ самого сеньора Тамерлана, который повелевает вам немедленно покинуть пределы нашей столицы. Ясно?
— Насколько мне известно, — вступил тут в спор дон Гомес, — сеньор Тамерлан тяжело болен…
— Это вас не касается! — перебил его Карво-Туман.
— Ошибаетесь! Касается! — рявкнул дон Гомес, и стало очевидно, что сейчас одна дуэль перерастёт в другую.
— Простите, уважаемый Карво-Туман Улглан, — вмешался писатель короля Энрике, неправильно произнося часть имени этого несимпатичного человека, которого никак нельзя было сравнить с почтительным Мухаммедом Аль-Кааги, — но дон Гомес прав. Болезнь вашего государя нас очень касается. Сеньор Тамерлан был столь любезен с нами, что мы не имеем никакого права покинуть его столицу в то время, как он болен. Это было бы невежливо, непочтительно. Мы обязаны дождаться либо его выздоровления, либо, простите, кончины, дабы засвидетельствовать свою скорбь на похоронах и поминальной тризне.
— Мало вы выпили вина и съели всякой всячины на прошедших празднествах?.. — злобно сощурился Карво-Туман. — Но, впрочем, ладно, я передам государю ваши слова. Однако всё же готовьтесь. Вероятнее всего, я вновь получу приказание сопровождать вас немедленно из Самарканда ко двору короля Энрике.
— Тем более вам следовало бы вести себя повежливее, коль собираетесь ехать вместе с нами в наше королевство! — произнёс дон Гомес де Саласар весьма грозным тоном.
Карво-Туман коротко поклонился и исчез.
— Что всё это значит, как вы думаете? — спросил дон Альфонсо у своих соплеменников.
— Думаю, их просто разозлило исчезновение Мухаммеда, — сказал дон Гомес. — Гириджа разведала и рассказала мне, что он прихватил с собою одну из жён сеньора Тамерлана. Ещё бы ему после этого не рассердиться! Вон дон Гонсалес налетел на меня, как разъярённый лев, а я-то всего лишь пару раз ущипнул его милашку Гульяли за смуглую щёчку. Что уж говорить о сеньоре Тамерлане, если, как уверяет Гириджа, у него жену умыкнули. А мы уж под одну гребёнку с нашим Мухаммедом попали, вот и всё.
— Достойно удивления, дон Гомес, как это вы столь быстро обучили свою наложницу испанскому языку, — проворчал дон Гонсалес.
— Ещё бы, я так часто использовал его, целуя мою миленькую, что она и освоила мой язык, а он у меня испанский, — пояснил дон Гомес. — Надеюсь, вы простили меня и не намерены продолжать поединок?
— Ошибаетесь. Намерен. Но не сейчас, — ответил писатель. — Боюсь, всё не так просто, как вы объясняете. Я подозреваю худшее. Возможно, сеньор Тамерлан скончался и нас выпроваживают отсюда поскорее, дабы мы не успели узнать о его кончине.
— Зачем же? — не понял дон Альфонсо.
— Пока не знаю, — сказал дон Гонсалес. — Они уже объявили войну Китаю…
— На которую я с величайшим бы удовольствием отправился, будь со мною не такие хлюпики, как вы, — сказал дон Гомес.
— Мне в голову пришла одна полубредовая идея, — продолжал дон Гонсалес. — Что, если чагатаи хотят вообще скрыть смерть своего владыки и идти на завоевание Китая, делая вид, будто Тамерлан жив и ведёт их?..
— Думаю, это маловероятно, — пробормотал магистр богословия.
— А мне эта мысль по нраву! — гоготнул личный гвардеец короля Энрике.
Посланцы с далёкого острова франков, который и впрямь существует, да только не в Испании, а во Франции, продолжали обсуждать создавшееся положение и выдвигать различные домыслы. Во время их беседы хиндустанка Гириджа забралась на колени к сидящему в кресле дону Гомесу и, обняв его, горько заплакала. Стали выяснять, в чём дело, и она на весьма приблизительном испанском языке объяснила, что чувствует очень скорое расставание.
— Нас не буль скоро вместе, — говорила она сквозь слёзы. — Нас возвращолься для Тамерленг — Гириджа, Афсанэ, Гульяли, Дита. Вас возвращолься для эмир Энрике — саньяр Гомес, саньяр Гонсале, саньяр Альфанса.
Вскоре и другие наложницы стали хныкать, поняв причину слёз Гириджи, и тогда дон Гомес сказал:
— Они чуют, наши бедные киски! Должно быть, нам и впрямь пора упаковывать свои пожитки и подарки.
— Я тоже такого мнения, — сказал дон Гонсалес.
— Что ж, пожалуй, и я, — горестно вздохнул дон Альфонсо, хотя он-то как раз должен был бы радоваться — ведь так стремился поскорее покинуть Самарканд и двинуться в обратный путь.
Когда Карво-Туман вновь появился, испанские послы уже вовсю отдавали своим слугам распоряжения о том, куда какие вещи складывать. А вещей у них оказалось немало. Одних только халатов самой искусной работы, подаренных Тамерланом, у каждого оказалось штук по двадцать, не говоря уж о прочих дарах щедрого измерителя вселенной. Увидев сборы, Карво-Туман извинился перед послами за то, что был с ними не вполне вежлив, после чего объявил:
— Увы, сеньор Тамерлан подтвердил свой приказ и хочет, чтобы вы поскорее покинули Самарканд. Он велел передать, что желает счастливого пути и любит как подданных великого государя Энрике. О своих наложницах можете не беспокоиться — они возвратятся в эндерун дворца, а дети, рождённые ими от вас, получат превосходное воспитание.
— И мы не можем взять их с собою? — воскликнул дон Гомес.
— Нет.
— Но почему?!
— Таков приказ сеньора Тамерлана.
— Ясное дело, — развёл руками дон Гонсалес, — ведь он хочет убедиться насчёт хвостиков.
— Каких хвостиков! — возмущался дон Гомес. — Неужто он и впрямь?.. Да нет же! Он просто забавлялся таким образом, да и хотел доставить нам удовольствие. Но ведь нельзя забавляться бесконечно. Я привык к своей Гиридже!
— Опомнитесь, дон Гомес, — воззвал к его благоразумию магистр богословия, — ведь вы же христианин, а в Толедо у вас супруга и трое детей.
— К тому же если уж вам так полюбилась ваша Гириджа, какого чорта вы приставали к моей Гульяли? — добавил дон Гонсалес.
— Поединок наш ещё продолжится, дон Гонсалес, уверяю вас! — сверкнул глазами дон Гомес, не зная, что и возразить своим соотечественникам.