Поэт Шарафуддин Али Йезди ни с того ни с сего вдруг вновь попал в немилость к «куполу ислама». Однажды Тамерлан сказал ему:
— Скажи, ну зачем ты наполняешь свою «Зафар-намэ» всем этим непролазным словесным барахлом, а? Меня это так раздражает. Что ты как Гайасаддин Али! Сплошные выкрутасы да красивости.
— Простите, хазрет, — обиделся Шарафуддин, — но сравнить меня с Гайасаддином…
— А! — устало махнул рукой Тамерлан.
В последний день месяца раджаба, когда по плану войска чагатаев должны были бы уже миновать берега Иссык-Куля и вступить в Уйгурию, а вместо этого продолжали зимовать на правом берегу Сайхуна, Тамерлан вызвал к себе мирзу Искендера, который всё-таки чувствовал себя в негласной опале, и сказал ему:
— Покажи мне свои волшебные чернила, Искендер.
— Вот они, — сказал мирза, открывая свой ларец и вытаскивая склянку с чернилами.
— Я хочу, чтобы ты написал ими кое-что от моего имени.
— Слушаю и повинуюсь, хазрет.
— Пиши: «НАДПИСЬ НА МОЕЙ ГРОБНИЦЕ».
Искендер послушно стал записывать то, что диктовал ему Тамерлан. Надпись, которую измеритель вселенной придумал для крышки своего гроба, была длинной и запутанной, полной каких-то мистических угроз, смысл которых сводился всё к тому же — когда Тамерлан умрёт, надо бояться его мёртвого.
— Достаточно, — сказал наконец повелитель. — Думаю, этого достаточно. Ну-ка покажи, как исчезают буквы. Забавно. А теперь напиши что-нибудь на другом листке. Написал? Дай мне. Теперь дай свечу.
Подержав листок над огнём, Тамерлан удостоверился, что буквы воскресают.
— Превосходно. Так вот, когда я умру, а дни мои сочтены, ты соберёшь побольше свидетелей и подержишь над огнём моё завещание относительно надписи на крышке гроба. Это должно произвести неизгладимое впечатление. Скажи им, что такие чернила были только у меня. Нет, скажи, что это завещание написано моей слюной, которая имела, оказывается, такое волшебное свойство. Пусть боятся! О, как бы мне хотелось увидеть это — как люди боятся меня после моей смерти!
Он глубоко вздохнул и покачал головой:
— Ах, Китай, Китай!..
— Почему вы так вздыхаете о Китае, хазрет? — спросил Искендер.
— Потому что я никогда его не увижу в отличие от счастливчика Темучина, — горестно ответил Тамерлан.
— Разве мы не пойдём его завоёвывать?
— Нет, мой дорогой мирза Искендер, не пойдём. Ибо я умру здесь, в Отраре. Мне был сон, будто жёны мажут лица чёрной краской.
Подумав немного, он вдруг оживился:
— Послушай, Искендер, а если, когда я умру, меня подержать над свечой, над огромной такой свечой, вдруг я вновь оживу, как эти волшебные чернила?
— Всё возможно, хазрет, — улыбнулся Искендер.
В тот же день, когда происходил этот разговор и было написано надгробное завещание, в Отрар со своею тысячей прибыл минбаши Джильберге. Он был рад, что наконец добрался до города, где можно отдохнуть, и, встретившись с кичик-ханым Тукель, стал со смехом рассказывать ей, как отморозил себе нос испанский рыцарь дон Гомес де Саласар.
— Мне сейчас не до шуток, Джильберге, — пожаловалась кичик-ханым. — Здесь так холодно, в этом проклятом Отраре. Морозы не утихают. Тамерлан обещал отправить нас в Самарканд первого шаабана, если погода не переменится. Постарайся отправиться вместе с нами.
— Но как же поход?
— Подозреваю, что завоевание Китая на сей раз не состоится.
Но не состоялся и отъезд главных жён Тамерланова гарема из Отрара в тёплый Самарканд, потому что первого шаабана у обладателя счастливой звезды начались какие-то подозрительные судороги, сопровождающиеся продолжительной икотой, и лекарь Фазлалла Тебризи сказал, что Тамерлан вновь болен, и весьма опасно.
Глава 58Ещё одна смерть Тамерлана
К 10 шаабана 807 года хиджры все войска, вышедшие из Самарканда под белым могольским знаменем Тамерлана, притекли в Отрар. Вместе с ними прибыли и все лекари Тамерлана, включая венецианца Адмона, освобождённого незадолго до похода из зиндана. Они принялись лечить измерителя вселенной разными способами, причём почему-то сошлись в мнении о пользе прикладываний льда к различным частям тела, хотя во дворце Бердибека и без того было холодно. Им удалось вывести каабоподобного эмира из запоя, но с икотой, как ни старались, лекари никак не могли справиться. Она изматывала его часами, отступая лишь на два-три часа, а с утра 12 шаабана как началась, так уж и не прекращалась до самой кончины, причём иногда икотные спазмы бывали столь сильными, что «купол ислама» сплёвывал кровью. В ночь с 12 на 13 шаабана Тамерлан не сомкнул глаз, ибо икота заставляла всего его содрогаться и до того извела, что порою слёзы начинали сыпаться из глаз его, как горох.
Составив завещание в пользу Пир-Мухаммеда и Ха-лиль-Султана, Тамерлан вдруг захотел видеть обоих внуков подле себя и потребовал, чтобы за ними послали в Ташкент. Но едва гонец отправился, как решение было изменено. Обладатель счастливой звезды передумал:
— Не стоит беспокоить… Ик!.. Не успеют Халиль-Султан и Пир-Мухаммед. Будем надеяться, что встретимся с ними уже в день Стра… Ик!.. Страшного суда. И с ними, и с сыном моим Шахруком. И с Джехангиром. И с эмиром Энрике. И со всеми… Ик!.. остальными. Улугбек! Подойди ко мне. Хочу сказать тебе. Слушай. Береги покой народов моих… Ик!.. Будь крепок и бесстрашен, саблю держи в руках твёрдо. Ты — самый умный из внуков моих… Ик!.. Когда увидишь пожар раздора, все силы употреби, но потуши. Держись Халиль-Султана, у него душа чистая. И дай мне… Ик!.. ещё глоток вина.
— Дедушка, тебе нельзя вино, ты болен, и оно тебе повредит.
— Я не болен, Улугбек… Ик!.. Я умираю. И мне уж ничем нельзя повредить.
— Хазрет, — продолжал настаивать внук, — непогода кончилась. В Отраре светит яркое солнце, хорошо бы нам продолжить поход на Китай. Все только и ждут твоего выздоровления, дедушка!
— Дай вина, Улугбек! Забудь про Китай… Ик!.. Ты ведь любишь звёзды, небо. Смотри на небо, Улугбек, смотри на звёзды… Ик!.. Там нет страданий, нет людей, там только светлые тени праведников. Попроси отца своего помолиться… Ик!.. за меня. Жеребёнок с перерезанным горлом. Вспомнил! Я видел его давно в детстве, в горах, когда охотился на коз. Я ведь… Ик!.. был добр к тебе, Улугбек. Я любил тебя. Дай же мне глоток вина!
Внук сжалился и налил деду полпиалы лёгкого сухого вина. Тот с жадностью выпил и на некоторое время перестал икать. Затем икота навалилась на него с утроенной силой, так что его всего скручивало при каждом новом спазме. Наконец, двое суток не спавший и вконец измотанный, Тамерлан впал в беспамятство. Привели мавлоно Хибетуллу, который принялся читать над изголовьем умирающего Коран. В час, когда совершалась ночная молитва, измеритель вселенной вдруг очнулся и сказал:
— Нет бога…
— …кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его, — дополнил за Тамерлана мавлоно Хибетулла, поскольку Тамерлан тотчас же вновь впал в беспамятство. Страшная икота продолжала мучить его и в бессознательном состоянии, так что даже лекарь Фазлалла Тебризи, горестно покачивая головой, сказал:
— Вероятно, на сей раз и впрямь…
Хибетулла Убейда продолжал читать Коран всю ночь, и никто не заметил, когда именно прекратилась икота. Только вдруг Улугбек испуганно сказал:
— Постойте! А ведь он больше не икает!
Лекари бросились к измерителю вселенной. Сердце его не билось, он не дышал и весь оцепенел, будто мышцы его что-то скрутило. Приближалось время утренней молитвы 14 шаабана 807 года хиджры.
Никто не хотел верить в смерть человека, который уже не раз умирал. Правда, некоторые говорили: «Какой смысл? Ведь он уже проделал это перед походом». Но большинство требовало удостоверений кончины великого Султан-Джамшида.
Первой поверила биби-ханым. Подойдя в полдень к мёртвому мужу, она долго держала ладонь у него на лбу, затем молча ушла в свою комнату, из которой через какое-то время появилась с лицом, выкрашенным в чёрную траурную краску. Сев у изголовья Тамерлана, она стала плакать, время от времени дёргая себя за косы. Дилеольт-ага последовала её примеру только на следующий день. К полудню 16 шаабана по комнате, где лежал покойный, пополз лёгкий трупный запах, который стал быстро усиливаться, и к ночи невыносимая вонь стала растекаться уже по всему первому этажу дворца Бердибека. Тогда и кичик-ханым явилась к телу мужа с чёрным лицом, и все мгновенно отметили, что ей и это очень даже идёт.
В полночь лекарь Фазлалла Тебризи объявил всем, пришедшим к смертному одру «кроны чагатаев»:
— Великий Султан-Джамшид Тамерлан мёртв. Тело его уже начало разлагаться, и нам следует принять необходимые меры для его скорейшего перемещения в Самарканд и погребения.
Тотчас Шарафуддин Али Йезди написал в своей «Зафар-намэ»: «Сие печальное событие случилось в ночь среды 17 шаабана 807 года хиджры, который соответствует 14-му числу месяца исфендармуза 326 года эры Джелаладдина, когда солнце находилось в шестом градусе созвездья Рыб».
Обмыв покойного, его надушили благовониями, обтёрли розовой водой, камфарой и мускусом. Уложив тело в гроб, гроб поставили на носилки, украшенные жемчугом, бриллиантами, изумрудами и рубинами. И не успело наступить время новой утренней молитвы, как Ходжа-Юсуф поехал в Самарканд с этим печальным грузом, причём было оговорено всем сообщать, что это везут гроб с телом Чолпанмал-аги, которая якобы умерла от простуды, ибо весь Отрар знал, что одна из жён Тамерлана сильно застудилась в дороге.
Ходжу-Юсуфа сопровождали мирза Искендер, минбаши Джильберге, Улугбек и пятеро нукеров. Морозы ещё держались, но светило солнце, и ехать назад из Отрара в Самарканд было одно удовольствие, если бы не присутствие гроба с мёртвым телом. Время от времени крышку гроба снимали, дабы удостовериться, что труп разлагается и запах от него идёт невыносимый.
Через неделю гроб с Тамерланом прибыл в Самарканд, где его сразу же тайно похоронили в склепе усыпальницы Мухаммед-Султана. Ещё через неделю в столицу прибыли жёны и царевичи. Жён в Самарканд впустили, а вот царевичей, поскольку вопрос о престолонаследии ещё был открыт, разместили в садовых дворцах за городом. К этому времени весть о смерти великого владыки уже успела-таки разойтись по округе, и жёнам было разрешено совершить все траурные обряды при гробе — растрепать воло