– Значит, тебе не обязательно знакомиться с моей сестрой?
– Послушай, кьярида… Ты должна мне Доверять…
«Ты должна мне доверять» и «доверься мне» – насколько тождественен смысл этих фраз? Он совершенно разный. Доверься мне – всегда было направлено на Ваську, делало ее главным действующим лицом. Ты должна мне доверять означает: отойди в сторону, мать твою, кьярида. Разберемся без твоих соплей и желательно тогда, когда ты полностью очистишь горизонт.
– Не вижу смысла тебе доверять…
– Напрасно.
– …но хочу предупредить. Если уж так случится, что ты все-таки просочишься в «Ноль…». Это название ресторана – «Ноль за поведение». Так вот, если ты просочишься туда, лучше бы тебе не заказывать блюда, которые готовит моя сестра.
– Как скажешь, кьярида.
– Поверь, так будет лучше.
– Я понял, понял… А заказать у тебя кофе не возбраняется?..
Они все еще сидят в чужой квартире, хозяин которой может появиться в любой момент. Но Васька почему-то уверена, что он не появится. Хотя бы до того момента, пока они не уйдут отсюда.
Уйдут же они в конце концов?…
Это происходит даже раньше, чем рассчитывала Васька, не бросившая даже прощального взгляда на простреленный бумажный лоб типа на плакате. Они покидают мансарду тем же путем, которым пришли – через окно; в активе визита – пушка с четырнадцатью патронами, в пассиве – секс, которым они так и не занялись.
В последующие дни тоже не было никакого секса.
Равно, как не было самого Ямакаси. Во всяком случае, Васька видела его гораздо реже, чем обычно. Раньше его отлучки были не слишком продолжительны, – щадящи, сверхделикатны. Теперь они удлинились, как тени в предчувствии сумерек, а предыдущей ночью она не обнаружила птицу в своей постели.
Это вовсе не означает, что Ямакаси покинул квартиру, он просто переместился в ту ее часть, где до сих пор безраздельно властвовал паук.
Все последующее происходит под лозунгом «Ты должна мне доверять».
Они уже знакомы – Васька знает это точно.
Он не приходил в ресторан – в этом Васька не совсем уверена, потому что в «Ноле» существует черный ход.
– Что происходит? – каждый раз спрашивает Васька.
– Все идет замечательно. Ты поразишься, насколько удачно все складывается, – каждый раз говорит Ямакаси.
И прижимает ее к себе.
Лучше бы он этого не делал.
Все дело в запахе, который стали источать татуировки Ямакаси. Запах слишком слаб, чтобы разложить его на составляющие, слишком тонок, но он существует. И он знаком, хорошо знаком Ваське. То есть – был знаком когда-то очень давно, в детстве, и она сделала все, чтобы избавиться от него. Изгнала его навсегда. Это как-то связано со снами, ну да – с ее собственными, плохо охранявшимися снами. Она была недостаточно бдительна (а какой бдительности можно ожидать от ребенка?), она беспечно разгуливала по своим снам, пока в один прекрасный момент не поняла, что ее сопровождают. Поначалу это были просто силуэты, – легкие, как бумажные кораблики, плывущие к водостоку. Хотя сами кораблики не просматривались, Васька помнит это хорошо; кораблик из бумаги – псс-ы, он никогда бы ее не увлек. Нет, там были вещи посерьезнее корабликов и много красивее:
мотоцикл, сверкающий хромированными деталями, с фарой и подфарниками, наполненными лунным светом умная птица с такими древними глазами, что зрачки в них растрескались и превратились в пыль новехонький трамвай с огромными колесами и поющим на все лады звонком: «исполняю желания, исполняю желания, исполняю желания»
однажды Васька едва не вскочила на его подножку, и ей бы это удалось, если бы трамвай не набрал скорость и не ушел из-под носа в самый последний момент. И остановился чуть поодаль, как будто выжидая – побежит за ним Васька или нет.
Она бы побежала, она готова была побежать, но что-то остановило ее: липкая темнота, сгустившаяся над головой трамвая, притаившаяся в углах открытой задней площадки.
В этой липкой темноте, так не вовремя, так неосмотрительно явившейся маленькой Ваське, и крылась разгадка: ни чудесного мотоцикла, ни прекрасной птицы, ни восхитительного новехонького трамвая со звонком никогда не существовало. А существовала только темнота: это она создавала и проецировала образы, она заманивала Ваську, чтобы сожрать, слопать ее и косточек не оставить. И у этой темноты было имя.
МИКА.
Мика – вот кто обманом пролезал в ее сны, вот кто сопровождал ее, прикидываясь тем, что так нравилось Ваське, вот кто норовил подойти близко-близко. Что же тогда сделала Васька? – быстренько проснулась и поймала Мику прямо на месте преступления: Мика сидела у кровати и подло, по-змеиному держала Ваську за руку. Она пыталась приручить Ваську хотя бы во сне. Тогда-то Васька и почувствовала этот запах – такой же липкий, душный, приторный. Запах человека, который до обморока хочет, чтобы его любили.
И готов заплатить за это любую цену.
Выросшая Васька давно позабыла – и про сны, и про запах.
И вот сейчас он сам напомнил о себе.
Ведьма ничуть не изменилась за столько лет. Она до сих пор до обморока хочет, чтобы ее любили. И готова заплатить за это любую цену. Вот и Кокетничает с татуировками Васькиного парня. Метит их, как мартовский кот.
«Ты поразишься, насколько удачно все складывается», – говорит Ямакаси.
Еще бы – не удачно. Но лучше не думать об этом.
Лучше – довериться.
А ещё лучше – поймать пряничную суку, курсирующую между собственным логовом и сортиром, прижать к стене, накрутить ее патлы себе на кулак и спросить напрямую: «положила глаз на моего парня, ведьма?»
Ваську так и подмывает сделать это.
А совсем недавно желание разобраться с пауком настигло ее прямо на чертовой работе, за барной стойкой. И она обязательно осуществила бы его, если бы не Чук.
Неформальный Чук в (если не пафосном, то, во всяком случае, – изысканном) интерьере «Ноля» – в этом была первая странность. Обычно люди Чукова склада, да и Васькиного склада тоже, довольствуются демократичной кофейней, где в меню обязательно присутствуют пирожки с капустой и с рисом и яйцами. Васька не помнила, говорила ли ЧукГеку, где именно работает (может, и говорила), но они никогда не приходили в «Ноль».
Ни разу.
Вторая странность заключалась в том, что Чук был один.
Существовала и третья странность – Васька даже не сразу сообразила, кто именно стоит перед барной стойкой: Чук или Гек. Конечно же они не были похожи. Вернее, были похожи, как могут быть похожи брюнет и блондин. Вернее, Васька просто забыла, кто из них брюнет, а кто блондин, в её воображении они с некоторых пор проходили под довольно расплывчатым оперативным псевдонимом перцы,
как вариант – отцы
как вариант – зайцы-энерджайзеры
как вариант – Гоа и юго-западная оконечность Португалии.
Оба они нравились Ваське. Нравились настолько, что Васька даже выучила одно слово по-португальски: специально для того, чтобы доставить удовольствие кому-то из них. Тому, кто бывал на юго-западной оконечности Португалии.
Там бывал Чук.
Или Гек?
Не суть важно, а русский перевод прекраснейшего португальского слова гласил: «тросик для фотоаппарата».
Не слишком впечатляюще.
Оба они нравились ей, и секс с ними тоже нравился, так почему Васька не может сообразить, кто же стоит сейчас перед ней – Чук или Гек? Масть могла бы ей помочь, но полумрак у барной стойки обманчив, блондин? брюнет? – так сразу и не разберешь.
– Привет, – сказала S часть дуэта ЧукГек.
– Привет, – ответила Васька, тотчас нацепив на себя приятельскую улыбку. – Куда же вы запропали, парни? Я думала о вас.
– Вряд ли ты о нас думала, Гек погиб.
В первую секунду Васька почувствовала облегчение: если Гек исключается, то перед ней – Чук, двух мнений быть не может. Значит, она назовет Чука именно Чуком и не поставит себя в дурацкую ситуацию. Но что сказал Чук?
ВрядЛиТыОнасДумалаГекПогиб.
Вот так, безо всякой интонации, плотно подогнав слова друг к другу и оставив лишь небольшие зацепки, зазоры, выступы, чтобы, ухватившись за них и подтянув тело, можно было добраться до вершины смысла: ГЕК ПОГИБ.
– Как погиб? Что значит погиб?
– Это значит, что его больше нет, – Чук смотрит на Ваську так, как будто она виновата в смерти Гека.
– Мне очень жаль… Сварить тебе кофе?
– Свари.
На Чука уже оборачиваются, весь его вид диссонирует с обстановкой «Ноля»: потрепанные джинсы, черная майка, тяжелые ботинки на ногах, уйма кожаных браслетов на запястьях, а еще скейтборд, торчащий из рюкзака. Чук чертовски молод, чертовски высок, чертовски загорел, мускулист, пропорционально сложен; он – явная угроза для постоянных посетителей ресторана, всех этих небедных людей, не таких молодых, высоких, загорелых и мускулистых. Пришедших сюда с подружками, невестами и любовницами, Васька ни секунды не сомневается, что в непристойных фантазиях подружек, невест и любовниц парни, подобные Чуку, фигурируют всегда. В качестве водопроводчиков, сантехников, садовников, инструкторов по фитнесу и горным лыжам, шоферов-дальнобойщиков, коммивояжеров с набором насадок для пылесоса.
Насадки интересуют скучающих самочек больше всего.
Дерьмообразный официант Виталик уже смотрит в их с Чуком сторону и недвусмысленно семафорит Ваське рукой: «сплавляй своего дружка к чертовой матери, пупхен, не зли папашек».
Иди ты в жопу, мысленно отвечает Васька.
– …Как это произошло? Когда?
– В тот вечер, когда мы виделись в последний раз. Помнишь?
В последний раз они виделись в тот вечер, когда Васька познакомилась с Ямакаси. К несчастью, Васька почти не помнит Чука и Гека в контексте этого вечера, они не были водопроводчиками, сантехниками и коммивояжерами, их роль свелась к тому, чтобы представить Ваське
человека-паука
человека-кошку
человека-ядро